Архимандрит Василий (Гондикакис)
Некий авва из Геронтикона говорил: “Я – не монах, но видел истинных монахов”. Вот почему я нахожусь сегодня среди вас. На основе увиденного мной я попытаюсь сказать несколько слов о том, кто он, православный монах, и о тесной связи между нами, литургической жизнью монастырей и личным опытом святых аскетов.
Господь пришел в мир не с тем, чтобы улучшить условия этой жизни, не с тем, чтобы предложить новую экономическую и политическую систему или научить нас новому методу поддержания духовного и телесного равновесия.
Он пришел, чтобы победить смерть и даровать нам вечную жизнь. “Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную” (Ин. 3:16). И эта вечная жизнь является не только неким обещанием счастья после конца земной жизни, простым загробным существованием. Вечная жизнь – это благодать, которая просвещает и придает смысл настоящему и будущему, душе и телу человека.
Явления воскресшего Христа ученикам случились для того, чтобы придать им уверенность в том, что смерть повержена.
Господь воскрес. “Смерть уже не имеет над Ним власти” (Рим. 6:9). Он – совершенный Бог, входящий и выходящий сквозь закрытые двери. Он – совершенный человек, осязаемый, едящий и пьющий, как каждый из Его учеников.
То, чем обладает человек, и то, чего он заслуживает, – это не столько его физические и умственные способности, сколько его возможность стать причастником Воскресения Христа, возможность умереть сегодня и начать жить вечной жизнью: “Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную” (Ин. 12:25).
Монах, всецело предающийся Богу, хранит эту истину. Его жизни присуща единственная радость: “Кто погубит, тот сохранит…”
Монашеская жизнь – это одновременно потеря и обретение. Православный монах является не просто “мистиком”, не тем, кто посредством определенного образа жизни и техники достиг высокого уровня самообладания и аскетических подвигов, которые сами по себе являются достижениями лишь века нынешнего, незначимыми и не способными победить смерть для монаха и его братьев.
Истинный православный монах – воскресший. Его миссия – не организовывать определенным образом свои мысли и способности, но сделать свою жизнь свидетельством победы над смертью, погребая себя в землю, словно семя.
В Геронтиконе рассказывается, как некий монах, сказав своему старцу, что разум его всегда пребывает в Боге, получил следующий ответ: “Не велика ценность того, что разум пребывает в Боге. Самое главное – считать себя ниже всякого творения”. Тем самым старец способствовал совершенствованию этого монаха. Он помог ему перейти от неполного посвящения разума мыслям о Боге к всецелому смирению, представляющему собой истинную гибель и одновременно воскресение в новой жизни, скромной и всемогущей.
В университете пустыни, как называют монашество святые отцы, отшельники не учатся, но свято страдают. Они не утомляют свой разум и тело, но всецело жертвуют собой. Если до основания себя не разрушить, невозможно себя построить.
Истинный монах – это человек, восставший из мертвых, образ воскресшего Христа. Он показывает, что духовность не подразумевает нематериальность, равно как и телесное не подразумевает плотское. Духовное (материальное или нематериальное) – это все то, что было освящено Таинством Креста и Воскресения, преображенное нетварной Божественной энергией.
Монах раскрывает духовное назначение тварного и телесного, одновременно обнаруживая осязаемое существование нематериального и нетварного. Монах венчан с Таинством церковного служения, всеобщего спасения через Православную Церковь. Особенным образом он занимается всем и ничем. “Всего лишенный и со всем связанный”. Он ни на чем не сосредотачивается, одновременно ничего не оставляя без внимания. Ему все интересно.
То, что имеет значение и освещает его, – это то, где помещается, в чем воплощается и какое место занимает всякая вещь в мире, преображенном посредством Божественной литургии и всеобщего спасения. Это откровение и знание о всеобщем связующем начале интересует монаха. Всякая преображенная вещь, причастная Божественной энергии, спасающей Вселенную, равным образом важна для монаха. Она помогает ему познать самого себя и окружающую его жизнь.
Один монах писал: “Не мое дело – строить дома и красить их. И даже читать и писать. Каково мое назначение? Это – если возможно – умереть в Боге. И я живу и управляюсь иной Силой. Это позволяет мне делать все: копать, организовывать, читать, писать, не будучи ничем связанным. Я могу и должен пройти через все это, всегда в спокойствии преследуя одну и единственную цель. Я позволяю всем волнениям свободно пройти через меня, ожидая того единственного, что придает этому ценность.
Когда строишь – строй, ты роешь свою могилу.
Когда пишешь – пиши, ты плетешь свой саван.
Когда ты живешь и дышишь, прося милости Божьей, вокруг тебя сплетается одеяние нетленности, а внутри тебя разливается сладостное небесное утешение. А строишь ты или пишешь – это вторично”.
Цель жизни монаха заключается не в достижении личного самососредоточения и движения вперед, но в служении Таинству спасения, в жизни не для себя, но для Умершего за нас и Воскресшего. И за всех своих братьев. Это достигается за счет того, что монах живет не так, как хочет он, но как ему предписывает Церковь. Монашеский постриг, вход в монашескую жизнь осуществляется на Божественной литургии. Будущий монах отрекается от себя перед святым жертвенником и принимается святым братством, святым, поскольку и оно возложило на этот жертвенник всю свою жизнь, все планы и надежды.
И как претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы не является добродетелью иерея, но благодатью священного сана, в который он облачен, так и в монашеской жизни руководство не зависит от способностей и характера игумена и братии, но от Духа, направляющего их.
В сочинениях святых отцов прослеживается единая линия. Все они ведут к свободе Духа. Каждый из них говорит о своем пути, своем опыте, рассказывают о своих переживаниях. И все это множество отцов, движимых Святым Духом, живших в различных местах и в разные века, сливается в единый глас простоты, поющий гимн престолу Всевышнего. Они поют его сегодня и вечно. Здесь и повсюду. Поют на литургии жизни, свободной от мелких стремлений и условностей.
И все та же вневременная и всеблагая сила, из небытия сотворившая все сущее, освящает Честные Дары на святом престоле, собирает лик святых отцов, освящает будущего монаха, берет в свои руки жизнь каждой монашеской общины.
Вся наша жизнь вращается вокруг Бога. Все наше время и все занятия – Он. Телесная выносливость и всякая мысль посвящены Ему. Служба, чтение или молитва – всегда Он остается смыслом нашей борьбы и полюсом, к которому мы стремимся. Божественная литургия – это сердце нашего организма, образующее нашу личную жизнь и жизнь нашей братской общины.
С архитектурной точки зрения, монастырь организован так, чтобы служить Божественной литургии. Можно сказать, это и есть архитектурно поющаяся литургия. Вокруг церкви, словно херувимы и серафимы, простираются комнаты, кельи, трапезная и библиотека. Монастырь – это место, где Божественная литургия служится непрестанно.
Каждая вещь занимает свое место в литургической иерархии. Поэтому, живя внутри монастырского распорядка, ты чувствуешь, что постоянно вращаешься вокруг “единого на потребу”. Вращаешься со своими мыслями, трудом, болью, радостью, телом и душой внутри Божественной литургии монашеской жизни, приносимой во имя мира.
В этой жизни, в этих постройках ты видишь живую икону Воскресения Христа. Как своим Воскресением Христос сокрушил врата смерти и мирно и спасительно повел к свету первых людей и целые ряды узников, так и Божественная литургия всех нас ведет в Царство Небесное. А храм весь монастырь тянет к свету, спокойствию и освящению.
Крестовоскресный характер жизни распространяется на все вокруг. Всякое утешение и любая радость дается православной вере и православному монашеству через постоянное переживание смерти. Утешение – это преодоление смерти любой формой жизни.
Мы можем заметить это в длительных монастырских службах, постах, во всем аскетическом делании. Православное монашество сурово? Строго? Выходит за рамки человеческих возможностей? Таким оно кажется на первый взгляд, и таким отчасти является по своей сути. “Монах есть понуждение естества”, – учит святой Иоанн Лествичник. Однако каким бы суровым оно не казалось, ему не свойственно отчаяние. И каким бы мрачным не представлялось монашество, в нем нет ничего душащего и противоестественного.
Ибо, в конце концов, после тяжкого труда, аскезы, бдения, которые порой оказываются выше человеческих сил, всходит росток, новый, нетленный, неувядающий, дающий во сто крат большие плоды. И тогда ты благословляешь все труды и скорби, принося себя им в жертву. Ибо наступившая радость – это свет будущего века, который освещает и оживотворяет как нынешний век, так и будущий. И после этого ты добровольно ищешь еще большей строгости, мрачности, уединенности, чтобы достичь непостыдного утешения, заповедного света, мира с ближними и со всей окружающей действительностью.
Истинные монахи приходят к тому, что с благодарностью принимают скорбь и печаль, унижение и презрение людей, ведь таким образом они освобождаются от ложных утех этого мира, становясь отныне причастниками вечной славы Господа.
Святой Симеон Новый Богослов пишет: “Я считал ничтожными искушения и скорби, которые посещали меня, стремясь не к будущей, но к настоящей славе Господа нашего Иисуса Христа”.
Примечателен следующий факт. В наш монастырь время от времени приходил один старец-подвижник и просил о небольшой помощи. Тем, что мы давали ему, он питался сам и помогал другим старцам, более преклонных лет.
Однажды он в очередной раз пришел к нам и сказал одному из монастырской братии: “Я не думаю, что мой приход и просьба о помощи тебя расстраивают. Если же это происходит, то ничего страшного. В следующий раз я могу и не прийти. Не огорчайся, ведь монах подобен псу. Бьешь ли ты его или даешь кусок хлеба – все идет ему на пользу”.
Несмотря на то, что этому старцу было более 75 лет, он ни от кого не требовал почтения к себе. Он сам считался себя не более чем псом. Он кланялся и просил благословения у всех монахов, послушников и паломников.
Тем не менее, он излучал такую невыразимую благодать, что всякий раз, когда он приходил в монастырь – это был праздник и счастье. Все мы, монахи и паломники, собирались вокруг него, чтобы послушать благодатные речи, исходившие из его уст, осветиться радостью, которую излучало его лицо, хотя сам он этого не замечал. Он походил на авву, просившего Бога на прославлять его на земле. И лицо его сияло так, что трудно было смотреть ему в глаза.
Видя таких смиренных и светящихся благодатью людей, ты чувствуешь, что в своем сердце они непрестанно служат двум добродетелям: Таинству покаяния и любви. Они не покаявшиеся, но кающиеся.
Призыв Господа покаяться не означает однократное или эпизодическое покаяние (хотя с него нужно начинать). Надо обратить всю свою жизнь в покаяние, пребывание в состоянии непрестанного покаяния и сокрушения. Ничего не говорить, не помышлять, и ничего не делать без чувства сокрушения. Пусть оно наполнит все наше существо.
Всякий раз Таинство покаяния, сокрушения и возрождения руководится Высшей силой. Каждый раз, когда чувствуешь, что Он помогает тебе подняться, помни, что ты – падение, а Он – Воскресение. Ты – небытие, а Он – бытие. И по Своей великой милости Он привел тебя в бытие, отпавшего – воздвиг и воздвигает непрестанно.
Таким образом, чтобы взрастить в своей душе дух покаяния, мы приходим к тому, что “всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем” (2 Кор. 4:10).
Монахи одновременно пребывают и в Страстной пятнице, и в Пасхальном Воскресении, непрестанно переживая “живоносное умерщвление” и “радостнотворный плач”.
Равно как и к покаянию, они чувствительны к Таинству любви, ибо и здесь видят путь жертвенности, безоговорочно приводящий к вечной жизни. Труд во имя любви к Богу никогда не остается без внимания. И все, что было подарено и утрачено из любви к брату, то всегда сохраняется и обретается нетронутым и приумноженным в вечной жизни.
Ближний – это не просто необходимый спутник нашей жизни, но неотъемлемая часть нашего духовного самопознания. Лишь тот, кто утратил себя во имя Бога и ближнего, может по-настоящему познать самого себя. “Кто погубит, тот найдет”. Только таким образом в человеке сможет возродиться его безграничное богочеловеческое величие. Лишь это дает возможность почувствовать, что основание, на которое опирается человек, никогда не пошатнется. Это основание – смерть и гибель. Но действительность, в которой постоянно пребывает новый человек, – это всеохватывающая благодать.
Стакан воды, поданный брату, влечет за собой награду, которая никогда не отнимется от нас, – новое Троичное сознание человека, растущее внутри нас. Ближний не является границей, определяющей нашу личностную сущность или просто тешащий наше самолюбие. Он – не саван, окутывающий наше мертвое одиночество. Он – не проклятие. Ближний – это страна жизни, наша истинная и неизменная суть. И если мы дарим себя ему, он открывает нам понимание и реальность уже начавшейся вечной жизни: “Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев” (1 Ин. 3:14).
Встречая зрелого монаха, ты не находишь в нем ничего сверхъестественного, поражающего и лишающего дара речи, но обретаешь нечто глубоко человечное, смиренное, несущее успокоение и утешение. Аскеза и уединение не отдалили монаха от людей, но приблизили к ним. Он объял все человечество со всей его болью и стал истинным человеком.
Монашеское движение вперед зависит не от того, насколько много монах постился и смирялся, но от того, насколько все эти подвиги сделали его причастником благодати Святого Духа и принесли покой его душе и душе его брата.
Монахам некоего братства пришла мысль о том, что они превосходят в добродетели других монахов, поскольку они больше постятся и дольше служат. И один древний старец сказал об этом: “Не говорите мне, сколько они постятся, и сколько длятся их службы. Меня интересует другое. Может ли кто-нибудь из них, пусть и самый опытный, понять усталость современного человека и утешить страждущего, освободить от козней дьявола? И если он может принести мир в душу брата и заставить его полюбить жизнь, то пусть радуется и благодарит Бога. Ведь это означает, что этот монах духовно преуспел”.
Эта позиция афонского старца очень характерна. Она показывает, насколько монашество человеколюбиво. Оно все мерит мерой любви и всеобщего спасения, но не иллюзорного благополучия каждого в отдельности.
Истинного монаха выдает исходящий от него свет, подобный присутствию Господа. “Если скажут вам: “вот, Он в пустыне”, – не выходите; “вот, Он в потаенных комнатах”, – не верьте; Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого” (Мф. 24:26-27). Монах не говорит по-житейски: “Сделайте то или это”, не высказывает своего мнения, но излучает утешение. Рядом с ним ты чувствуешь безграничное спокойствие и уверенность. Все наполняется светом, и все сомнения разрешаются без лишних слов. Ты начинаешь любить Христа и жизнь, не боишься смерти.
Такие монахи, неизвестные, безымянные, но исполненные света, существуют. Я знал одного из них. Он был наполненным человеком. Пожалуй, это слово наиболее точно описывает его.
Он был подобен глиняному сосуду, маленькому и хрупкому, в котором таились сокровища невыразимой радости. И радость эта изливалась из него, наполняя все вокруг и благоухая. Свет пронизывал все его существо. Говорил он или молчал, спал или бодрствовал, радость эта оказывалась выше его сил и вырывалась из его сердца, изливалась слезами, воздыханиями, порывами. Находился он рядом или отсутствовал, этот монах всегда обладал той же благодатью и силой.
Его присутствие, память о нем, чувство его близости и сам факт его существования излучают нечто особенное, нематериальное, успокаивающее. Это возрождает человека, успокаивает его волнение, умиряет гнев, просвещает ум, окрыляет надеждой, готовит к борьбе, несущей тишину и мир всем людям. Здесь непрестанно рождается нечто превечное и неприкосновенное, отсюда исходит нечто цельное и неистощимое.
Каждая часть, каждый фрагмент несет в себе таинство целого, и это целое – нечто иное, новое, небывалое, неслыханное и невиданное. Всем он говорит одни и те же слова, но каждый получает то, что ищет, в чем нуждается. И суть не в том, что он говорит, а в том, что исходит от него, – в духе, заключенном в его словах. Этот дух движет его сердцем и языком. Дух выстраивает фразы и иллюстрирует каждый звук сказанного им.
Он – инструмент, лира Духа Святого, вибрирующая от Его дуновений. Потому и мелодия, издаваемая этой лирой, вдохновляет тебя и уносит в неведомые края. Она глубоко человечна. Она облагораживает человека, разом разрешая все его трудности.
Этот монах заслужил рай своей кровью. Он уподобил себя куску материи, который разорвал и раздал всем вокруг.
Сейчас он свободно движется повсюду, иначе, чем кто бы то ни было другой. Везде он находит дом, ибо всегда сжигал свою келью из любви к ближнему. Везде, где он ступает, он находит твердый камень, ибо сам он пал на землю и дал ближнему пройти по себе. Слова его всегда точны и образны, ибо он ни разу не обманул, не ранил человека и не обидел ни одно существо. Он смягчил боль и рану целого мира.
Его голос тих, дыхание прерывисто, руки дрожат, ноги подкашиваются. Но он крепко стоит на ногах, ступает твердо, шагает решительно. Он видит, любит, идет вперед. Он свободен. Он – человек будущего века, потому и единственный, кто может истинно говорить о нем. Незаметный, сам он замечает всех и вся.
Он – луч света, покой, плодородная чистота, изобилие плодовитого девства. Все тело его сияет изнутри, излучая свет и радость. Он подобен весеннему ветру, свежему, легкому, чистейшему, несущему с цветущих долин его сердца и склонов его святых мыслей живоносные ароматы и миро.
Рядом с ним ты очищаешься, облачаешься в благодать по благодати. Этот человек – образ богословия, святости, откровение во Христе, единства двух природ.
Тело его питается и пребывает в этой жизни благодаря духовному опыту, который питает тело, наполняет сердце, а кости его укрепляет небесная манна.
Он знает Бога страшного и человеколюбивого, как сказано в Божественной литургии. Он слаб, хрупок, словно паутина, но вместе с этим всесилен. Он принимает волны благодати, невместимые глиняным сосудом его тела. Они изливаются из него, обжигают. Все внутри него и вокруг него становится непреступным светом.
Он подобен океану света, где ты можешь плавать на протяжении всей жизни, где плавает и спасается все творение и вся человеческая история.
Божественный дух несет его тело и оживотворяет все его существо. Он гораздо более осязаем, реален, чем все иное, что нас окружает. И тело его наполнено светом и сияет.
Он естественен и свят. Это совершенный человек и Бог по благодати. Он никогда не лжет. Он не творит, но порождает и ниспосылает. Не говорит, но делает. Не рассуждает, но любит. Его мысли – действия. Слова – творение. Его отсутствие по благодати наполняет все вокруг. Его присутствие открывает пространство для всего. Он наделен другим пониманием жизни, мира, расстояния. Он не присутствует в мире, одновременно созидая его (“вселенную утвердил молитвами твоими”).
Он недосягаем для вмешательства. Если ты попытаешься поразить его, твои стрелы не найдут его. Он невидим для них. Но если ты будешь нуждаться в нем, где бы ни был, он будет рядом. Ибо только для тебя живет.
“Я получил образ Божий и не сохранил Его, Он воспринимает мою плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить” (Григорий Богослов, слово 38 на Богоявление).
Рядом с ним ты понимаешь богословие святого Григория Паламы. Ты чувствуешь, как от его святой и недосягаемой для тебя сущности, изливается и исходит беспрепятственно и неиссякаемо некая необъяснимая благодать, которая дарует и тебе, и твоему и телу и душе свой животворный свет.
И подобно солнцу, дающему жизнь всему творению, свет этого монаха делает возможным, чтобы в каждом человеке расцвела жизнь.
Он не ограничивает, не воинствует. Не преграждает путь, не устраивает человеческие дела. Он помогает каждому обрести себя, полюбить свою жизнь, ведя его к свету невечернему.
Все исповедаются ему, и он – всем. Каждый, не раздумывая, рассказывает ему о всех тайнах своей жизни, с доверием открывая ему сердце, как цвет раскрывает свои лепестки солнцу. А сам он не боится, что кто-то узнает о тайнах его жития. Часто он опускает занавес молчания между своей сущностью, бурлящей и всесветлой, и болящими чувствами человека, посетившего его. Ведь, быть может, увидев его, человек ослепнет. Так монах позволяет свету мягко и безмятежно успокоить, просветить, утешить и обрадовать человека, брата своего по образу Божьему.
Он не пугает тебя своими аскетическими подвигами, но успокаивает прикосновением Божественной любви, в которой сам он пребывает денно и нощно.
Во время вашей беседы он вежлив и внимателен. Он знает, видит и любит, будучи уверенным, что произойдет в конечном итоге. И действует, руководствуясь истиной жизни и человека.
Он, словно хирург, разоблачает одну за другой твои внутренние трудности. После этой операции ты не испытываешь боли. Некто другой пострадал за тебя – Господь Иисус. И сейчас ты испытываешь успокоение, которое принесли нам Его страдания: “Прииде бо крестом радость сему миру”.
Он дает тебе увидеть и осознать это, каждый раз спрашивая о том, что ты чувствуешь в ходе вашей беседы. И ты видишь, что он лишь рассудительно помогает тебе, не вмешиваясь грубо и не прибегая к волшебству, но открывая лишь естественные способности твоей сущности. Он оставляет тебя свободным узником истины, свободы и действительности, как она есть. И ты уходишь от него утешенным, просвещенным, успокоившимся и полным сил. Ты возвращаешься к своим делам, идешь, куда хочешь, тем не менее, всегда оставаясь здесь. Ведь сюда тебя привел твой жизненный опыт, сделавший это место твоим Синаем, где Господь увидел Моисея, а Моисей – Господа. Некая пуповина духовно связывает тебя с этим местом и опытом. И эта пуповина по-матерински питает, оживотворяет и растит в теле Церкви духовно новорожденного, нового человека, рожденного Святым Духом.
Рядом с этим монахом ты чувствуешь, что истинной была жизнь древних святых. И он, умирая для этого мира, живет рядом с нами иным образом – в Духе Святом. Он показывает нам, что никогда нас не покинет. С ним ты чувствуешь, что находишься на Страшном суде. Тебя судит его любовь, которой ты не достоин, проницательность, чистый взгляд, который не осудит тебя. И ты понимаешь, каким будет суд Божий. Чувствуешь, что есть бессмертие души в христианском понимании. Какими будут воскресшие тела. Настоящее и будущее объясняются не посредством рассуждений, но через явление и проявление жизни.
Ты наблюдаешь Богоявление и истинное человекоявление.
Твоя жизнь принимает иное, эсхатологическое направление. И человеческое тепло и надежда наполняют последние времена.
Становится ощутимым присутствие древних святых, и благодать новых выходит за пределы истории, ведя нас из сегодняшнего дня к вечности. Живут или умирают, они свидетельствуют о силе Воскресения, показывают величие человека и заповедный свет Царства Небесного, для которого мы были созданы. Они указывают нам, что не существует различия между старым и новым в Церкви, в Теле воскресшего Христа, обновляющем все сущее.
Некий молодой монах писал старому авве:
“Я читаю святого Исаака Сирина и нахожу в этом нечто истинное, героическое, духовное, выходящее за пределы времени и пространства. Я чувствую голос, впервые раздающийся в неизвестных и закрытых глубинах моего сознания. Хотя он столь далек от меня исторически и географически, он вошел в дом моей души. В тихий час он говорил со мной. Он сел подле меня. И хотя я многое прочел, многие люди были в моей жизни и сейчас живут подле меня, никто не был столь рассудителен и никому я так широко не распахнул дверь своего дома. Или, лучше сказать, никто не показывал мне столь по-братски и с такой любовью, что внутри меня и внутри человеческой природы есть такая дверь. Дверь, ведущая в безграничное и необозримое пространство. Никто не открывал мне эту невыразимую истину, что весь этот мир принадлежит человеку.
Впервые я ощутил святую гордость и восхищение человеческой, или, точнее сказать, богочеловеческой природой. Это было даровано мне, как благословение, через присутствие святого, уже отошедшего от мира и смущения греха.
И он принадлежал человеческой природе. Я рад этому и наслаждаюсь благодеянием его благословения. Принадлежа к моей природе, он вливает в меня живоносную кровь своей свободы. Он открывает мне истинного человека. Своим присутствием, которое я ощущаю, он говорит мне, что мы вместе. Он является не чем-то непохожим на меня, но истинной моей сущностью, чистым цветком человеческой природы”.
Закончим наше повествование утешительными словами пророка: “говорит Господь, Которого огонь на Сионе и горнило в Иерусалиме” (Ис. 31:9).
И все мы можем назвать себя блаженными, ведь на Сионе Православия – Святой Горе – мы имеем племя святых аскетов, а в Горнем Иерусалиме – столько близких, которые живут для нас, являя собой свет и надежду в нынешней и будущей нашей жизни.
Некий авва из Геронтикона говорил: “Я – не монах, но видел истинных монахов”. Вот почему я нахожусь сегодня среди вас. На основе увиденного мной я попытаюсь сказать несколько слов о том, кто он, православный монах, и о тесной связи между нами, литургической жизнью монастырей и личным опытом святых аскетов. Господь пришел в мир не с тем, чтобы улучшить условия этой жизни, не с тем, чтобы предложить новую экономическую и политическую систему или научить нас новому методу поддержания духовного и телесного равновесия.
Он пришел, чтобы победить смерть и даровать нам вечную жизнь. “Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную” (Ин. 3:16). И эта вечная жизнь является не только неким обещанием счастья после конца земной жизни, простым загробным существованием. Вечная жизнь – это благодать, которая просвещает и придает смысл настоящему и будущему, душе и телу человека.
Явления воскресшего Христа ученикам случились для того, чтобы придать им уверенность в том, что смерть повержена.
Господь воскрес. “Смерть уже не имеет над Ним власти” (Рим. 6:9). Он – совершенный Бог, входящий и выходящий сквозь закрытые двери. Он – совершенный человек, осязаемый, едящий и пьющий, как каждый из Его учеников.
То, чем обладает человек, и то, чего он заслуживает, – это не столько его физические и умственные способности, сколько его возможность стать причастником Воскресения Христа, возможность умереть сегодня и начать жить вечной жизнью: “Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную” (Ин. 12:25).
Монах, всецело предающийся Богу, хранит эту истину. Его жизни присуща единственная радость: “Кто погубит, тот сохранит…”
Монашеская жизнь – это одновременно потеря и обретение. Православный монах является не просто “мистиком”, не тем, кто посредством определенного образа жизни и техники достиг высокого уровня самообладания и аскетических подвигов, которые сами по себе являются достижениями лишь века нынешнего, незначимыми и не способными победить смерть для монаха и его братьев.
Истинный православный монах – воскресший. Его миссия – не организовывать определенным образом свои мысли и способности, но сделать свою жизнь свидетельством победы над смертью, погребая себя в землю, словно семя.
В Геронтиконе рассказывается, как некий монах, сказав своему старцу, что разум его всегда пребывает в Боге, получил следующий ответ: “Не велика ценность того, что разум пребывает в Боге. Самое главное – считать себя ниже всякого творения”. Тем самым старец способствовал совершенствованию этого монаха. Он помог ему перейти от неполного посвящения разума мыслям о Боге к всецелому смирению, представляющему собой истинную гибель и одновременно воскресение в новой жизни, скромной и всемогущей.
В университете пустыни, как называют монашество святые отцы, отшельники не учатся, но свято страдают. Они не утомляют свой разум и тело, но всецело жертвуют собой. Если до основания себя не разрушить, невозможно себя построить.
Истинный монах – это человек, восставший из мертвых, образ воскресшего Христа. Он показывает, что духовность не подразумевает нематериальность, равно как и телесное не подразумевает плотское. Духовное (материальное или нематериальное) – это все то, что было освящено Таинством Креста и Воскресения, преображенное нетварной Божественной энергией.
Монах раскрывает духовное назначение тварного и телесного, одновременно обнаруживая осязаемое существование нематериального и нетварного. Монах венчан с Таинством церковного служения, всеобщего спасения через Православную Церковь. Особенным образом он занимается всем и ничем. “Всего лишенный и со всем связанный”. Он ни на чем не сосредотачивается, одновременно ничего не оставляя без внимания. Ему все интересно.
То, что имеет значение и освещает его, – это то, где помещается, в чем воплощается и какое место занимает всякая вещь в мире, преображенном посредством Божественной литургии и всеобщего спасения. Это откровение и знание о всеобщем связующем начале интересует монаха. Всякая преображенная вещь, причастная Божественной энергии, спасающей Вселенную, равным образом важна для монаха. Она помогает ему познать самого себя и окружающую его жизнь.
Один монах писал: “Не мое дело – строить дома и красить их. И даже читать и писать. Каково мое назначение? Это – если возможно – умереть в Боге. И я живу и управляюсь иной Силой. Это позволяет мне делать все: копать, организовывать, читать, писать, не будучи ничем связанным. Я могу и должен пройти через все это, всегда в спокойствии преследуя одну и единственную цель. Я позволяю всем волнениям свободно пройти через меня, ожидая того единственного, что придает этому ценность.
Когда строишь – строй, ты роешь свою могилу.
Когда пишешь – пиши, ты плетешь свой саван.
Когда ты живешь и дышишь, прося милости Божьей, вокруг тебя сплетается одеяние нетленности, а внутри тебя разливается сладостное небесное утешение. А строишь ты или пишешь – это вторично”.
Цель жизни монаха заключается не в достижении личного самососредоточения и движения вперед, но в служении Таинству спасения, в жизни не для себя, но для Умершего за нас и Воскресшего. И за всех своих братьев. Это достигается за счет того, что монах живет не так, как хочет он, но как ему предписывает Церковь. Монашеский постриг, вход в монашескую жизнь осуществляется на Божественной литургии. Будущий монах отрекается от себя перед святым жертвенником и принимается святым братством, святым, поскольку и оно возложило на этот жертвенник всю свою жизнь, все планы и надежды.
И как претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы не является добродетелью иерея, но благодатью священного сана, в который он облачен, так и в монашеской жизни руководство не зависит от способностей и характера игумена и братии, но от Духа, направляющего их.
В сочинениях святых отцов прослеживается единая линия. Все они ведут к свободе Духа. Каждый из них говорит о своем пути, своем опыте, рассказывают о своих переживаниях. И все это множество отцов, движимых Святым Духом, живших в различных местах и в разные века, сливается в единый глас простоты, поющий гимн престолу Всевышнего. Они поют его сегодня и вечно. Здесь и повсюду. Поют на литургии жизни, свободной от мелких стремлений и условностей.
И все та же вневременная и всеблагая сила, из небытия сотворившая все сущее, освящает Честные Дары на святом престоле, собирает лик святых отцов, освящает будущего монаха, берет в свои руки жизнь каждой монашеской общины.
Вся наша жизнь вращается вокруг Бога. Все наше время и все занятия – Он. Телесная выносливость и всякая мысль посвящены Ему. Служба, чтение или молитва – всегда Он остается смыслом нашей борьбы и полюсом, к которому мы стремимся. Божественная литургия – это сердце нашего организма, образующее нашу личную жизнь и жизнь нашей братской общины.
С архитектурной точки зрения, монастырь организован так, чтобы служить Божественной литургии. Можно сказать, это и есть архитектурно поющаяся литургия. Вокруг церкви, словно херувимы и серафимы, простираются комнаты, кельи, трапезная и библиотека. Монастырь – это место, где Божественная литургия служится непрестанно.
Каждая вещь занимает свое место в литургической иерархии. Поэтому, живя внутри монастырского распорядка, ты чувствуешь, что постоянно вращаешься вокруг “единого на потребу”. Вращаешься со своими мыслями, трудом, болью, радостью, телом и душой внутри Божественной литургии монашеской жизни, приносимой во имя мира.
В этой жизни, в этих постройках ты видишь живую икону Воскресения Христа. Как своим Воскресением Христос сокрушил врата смерти и мирно и спасительно повел к свету первых людей и целые ряды узников, так и Божественная литургия всех нас ведет в Царство Небесное. А храм весь монастырь тянет к свету, спокойствию и освящению.
Крестовоскресный характер жизни распространяется на все вокруг. Всякое утешение и любая радость дается православной вере и православному монашеству через постоянное переживание смерти. Утешение – это преодоление смерти любой формой жизни.
Мы можем заметить это в длительных монастырских службах, постах, во всем аскетическом делании. Православное монашество сурово? Строго? Выходит за рамки человеческих возможностей? Таким оно кажется на первый взгляд, и таким отчасти является по своей сути. “Монах есть понуждение естества”, – учит святой Иоанн Лествичник. Однако каким бы суровым оно не казалось, ему не свойственно отчаяние. И каким бы мрачным не представлялось монашество, в нем нет ничего душащего и противоестественного.
Ибо, в конце концов, после тяжкого труда, аскезы, бдения, которые порой оказываются выше человеческих сил, всходит росток, новый, нетленный, неувядающий, дающий во сто крат большие плоды. И тогда ты благословляешь все труды и скорби, принося себя им в жертву. Ибо наступившая радость – это свет будущего века, который освещает и оживотворяет как нынешний век, так и будущий. И после этого ты добровольно ищешь еще большей строгости, мрачности, уединенности, чтобы достичь непостыдного утешения, заповедного света, мира с ближними и со всей окружающей действительностью.
Истинные монахи приходят к тому, что с благодарностью принимают скорбь и печаль, унижение и презрение людей, ведь таким образом они освобождаются от ложных утех этого мира, становясь отныне причастниками вечной славы Господа.
Святой Симеон Новый Богослов пишет: “Я считал ничтожными искушения и скорби, которые посещали меня, стремясь не к будущей, но к настоящей славе Господа нашего Иисуса Христа”.
Примечателен следующий факт. В наш монастырь время от времени приходил один старец-подвижник и просил о небольшой помощи. Тем, что мы давали ему, он питался сам и помогал другим старцам, более преклонных лет.
Однажды он в очередной раз пришел к нам и сказал одному из монастырской братии: “Я не думаю, что мой приход и просьба о помощи тебя расстраивают. Если же это происходит, то ничего страшного. В следующий раз я могу и не прийти. Не огорчайся, ведь монах подобен псу. Бьешь ли ты его или даешь кусок хлеба – все идет ему на пользу”.
Несмотря на то, что этому старцу было более 75 лет, он ни от кого не требовал почтения к себе. Он сам считался себя не более чем псом. Он кланялся и просил благословения у всех монахов, послушников и паломников.
Тем не менее, он излучал такую невыразимую благодать, что всякий раз, когда он приходил в монастырь – это был праздник и счастье. Все мы, монахи и паломники, собирались вокруг него, чтобы послушать благодатные речи, исходившие из его уст, осветиться радостью, которую излучало его лицо, хотя сам он этого не замечал. Он походил на авву, просившего Бога на прославлять его на земле. И лицо его сияло так, что трудно было смотреть ему в глаза.
Видя таких смиренных и светящихся благодатью людей, ты чувствуешь, что в своем сердце они непрестанно служат двум добродетелям: Таинству покаяния и любви. Они не покаявшиеся, но кающиеся.
Призыв Господа покаяться не означает однократное или эпизодическое покаяние (хотя с него нужно начинать). Надо обратить всю свою жизнь в покаяние, пребывание в состоянии непрестанного покаяния и сокрушения. Ничего не говорить, не помышлять, и ничего не делать без чувства сокрушения. Пусть оно наполнит все наше существо.
Всякий раз Таинство покаяния, сокрушения и возрождения руководится Высшей силой. Каждый раз, когда чувствуешь, что Он помогает тебе подняться, помни, что ты – падение, а Он – Воскресение. Ты – небытие, а Он – бытие. И по Своей великой милости Он привел тебя в бытие, отпавшего – воздвиг и воздвигает непрестанно.
Таким образом, чтобы взрастить в своей душе дух покаяния, мы приходим к тому, что “всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем” (2 Кор. 4:10).
Монахи одновременно пребывают и в Страстной пятнице, и в Пасхальном Воскресении, непрестанно переживая “живоносное умерщвление” и “радостнотворный плач”.
Равно как и к покаянию, они чувствительны к Таинству любви, ибо и здесь видят путь жертвенности, безоговорочно приводящий к вечной жизни. Труд во имя любви к Богу никогда не остается без внимания. И все, что было подарено и утрачено из любви к брату, то всегда сохраняется и обретается нетронутым и приумноженным в вечной жизни.
Ближний – это не просто необходимый спутник нашей жизни, но неотъемлемая часть нашего духовного самопознания. Лишь тот, кто утратил себя во имя Бога и ближнего, может по-настоящему познать самого себя. “Кто погубит, тот найдет”. Только таким образом в человеке сможет возродиться его безграничное богочеловеческое величие. Лишь это дает возможность почувствовать, что основание, на которое опирается человек, никогда не пошатнется. Это основание – смерть и гибель. Но действительность, в которой постоянно пребывает новый человек, – это всеохватывающая благодать.
Стакан воды, поданный брату, влечет за собой награду, которая никогда не отнимется от нас, – новое Троичное сознание человека, растущее внутри нас. Ближний не является границей, определяющей нашу личностную сущность или просто тешащий наше самолюбие. Он – не саван, окутывающий наше мертвое одиночество. Он – не проклятие. Ближний – это страна жизни, наша истинная и неизменная суть. И если мы дарим себя ему, он открывает нам понимание и реальность уже начавшейся вечной жизни: “Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев” (1 Ин. 3:14).
Встречая зрелого монаха, ты не находишь в нем ничего сверхъестественного, поражающего и лишающего дара речи, но обретаешь нечто глубоко человечное, смиренное, несущее успокоение и утешение. Аскеза и уединение не отдалили монаха от людей, но приблизили к ним. Он объял все человечество со всей его болью и стал истинным человеком.
Монашеское движение вперед зависит не от того, насколько много монах постился и смирялся, но от того, насколько все эти подвиги сделали его причастником благодати Святого Духа и принесли покой его душе и душе его брата.
Монахам некоего братства пришла мысль о том, что они превосходят в добродетели других монахов, поскольку они больше постятся и дольше служат. И один древний старец сказал об этом: “Не говорите мне, сколько они постятся, и сколько длятся их службы. Меня интересует другое. Может ли кто-нибудь из них, пусть и самый опытный, понять усталость современного человека и утешить страждущего, освободить от козней дьявола? И если он может принести мир в душу брата и заставить его полюбить жизнь, то пусть радуется и благодарит Бога. Ведь это означает, что этот монах духовно преуспел”.
Эта позиция афонского старца очень характерна. Она показывает, насколько монашество человеколюбиво. Оно все мерит мерой любви и всеобщего спасения, но не иллюзорного благополучия каждого в отдельности.
Истинного монаха выдает исходящий от него свет, подобный присутствию Господа. “Если скажут вам: “вот, Он в пустыне”, – не выходите; “вот, Он в потаенных комнатах”, – не верьте; Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого” (Мф. 24:26-27). Монах не говорит по-житейски: “Сделайте то или это”, не высказывает своего мнения, но излучает утешение. Рядом с ним ты чувствуешь безграничное спокойствие и уверенность. Все наполняется светом, и все сомнения разрешаются без лишних слов. Ты начинаешь любить Христа и жизнь, не боишься смерти.
Такие монахи, неизвестные, безымянные, но исполненные света, существуют. Я знал одного из них. Он был наполненным человеком. Пожалуй, это слово наиболее точно описывает его.
Он был подобен глиняному сосуду, маленькому и хрупкому, в котором таились сокровища невыразимой радости. И радость эта изливалась из него, наполняя все вокруг и благоухая. Свет пронизывал все его существо. Говорил он или молчал, спал или бодрствовал, радость эта оказывалась выше его сил и вырывалась из его сердца, изливалась слезами, воздыханиями, порывами. Находился он рядом или отсутствовал, этот монах всегда обладал той же благодатью и силой.
Его присутствие, память о нем, чувство его близости и сам факт его существования излучают нечто особенное, нематериальное, успокаивающее. Это возрождает человека, успокаивает его волнение, умиряет гнев, просвещает ум, окрыляет надеждой, готовит к борьбе, несущей тишину и мир всем людям. Здесь непрестанно рождается нечто превечное и неприкосновенное, отсюда исходит нечто цельное и неистощимое.
Каждая часть, каждый фрагмент несет в себе таинство целого, и это целое – нечто иное, новое, небывалое, неслыханное и невиданное. Всем он говорит одни и те же слова, но каждый получает то, что ищет, в чем нуждается. И суть не в том, что он говорит, а в том, что исходит от него, – в духе, заключенном в его словах. Этот дух движет его сердцем и языком. Дух выстраивает фразы и иллюстрирует каждый звук сказанного им.
Он – инструмент, лира Духа Святого, вибрирующая от Его дуновений. Потому и мелодия, издаваемая этой лирой, вдохновляет тебя и уносит в неведомые края. Она глубоко человечна. Она облагораживает человека, разом разрешая все его трудности.
Этот монах заслужил рай своей кровью. Он уподобил себя куску материи, который разорвал и раздал всем вокруг.
Сейчас он свободно движется повсюду, иначе, чем кто бы то ни было другой. Везде он находит дом, ибо всегда сжигал свою келью из любви к ближнему. Везде, где он ступает, он находит твердый камень, ибо сам он пал на землю и дал ближнему пройти по себе. Слова его всегда точны и образны, ибо он ни разу не обманул, не ранил человека и не обидел ни одно существо. Он смягчил боль и рану целого мира.
Его голос тих, дыхание прерывисто, руки дрожат, ноги подкашиваются. Но он крепко стоит на ногах, ступает твердо, шагает решительно. Он видит, любит, идет вперед. Он свободен. Он – человек будущего века, потому и единственный, кто может истинно говорить о нем. Незаметный, сам он замечает всех и вся.
Он – луч света, покой, плодородная чистота, изобилие плодовитого девства. Все тело его сияет изнутри, излучая свет и радость. Он подобен весеннему ветру, свежему, легкому, чистейшему, несущему с цветущих долин его сердца и склонов его святых мыслей живоносные ароматы и миро.
Рядом с ним ты очищаешься, облачаешься в благодать по благодати. Этот человек – образ богословия, святости, откровение во Христе, единства двух природ.
Тело его питается и пребывает в этой жизни благодаря духовному опыту, который питает тело, наполняет сердце, а кости его укрепляет небесная манна.
Он знает Бога страшного и человеколюбивого, как сказано в Божественной литургии. Он слаб, хрупок, словно паутина, но вместе с этим всесилен. Он принимает волны благодати, невместимые глиняным сосудом его тела. Они изливаются из него, обжигают. Все внутри него и вокруг него становится непреступным светом.
Он подобен океану света, где ты можешь плавать на протяжении всей жизни, где плавает и спасается все творение и вся человеческая история.
Божественный дух несет его тело и оживотворяет все его существо. Он гораздо более осязаем, реален, чем все иное, что нас окружает. И тело его наполнено светом и сияет.
Он естественен и свят. Это совершенный человек и Бог по благодати. Он никогда не лжет. Он не творит, но порождает и ниспосылает. Не говорит, но делает. Не рассуждает, но любит. Его мысли – действия. Слова – творение. Его отсутствие по благодати наполняет все вокруг. Его присутствие открывает пространство для всего. Он наделен другим пониманием жизни, мира, расстояния. Он не присутствует в мире, одновременно созидая его (“вселенную утвердил молитвами твоими”).
Он недосягаем для вмешательства. Если ты попытаешься поразить его, твои стрелы не найдут его. Он невидим для них. Но если ты будешь нуждаться в нем, где бы ни был, он будет рядом. Ибо только для тебя живет.
“Я получил образ Божий и не сохранил Его, Он воспринимает мою плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить” (Григорий Богослов, слово 38 на Богоявление).
Рядом с ним ты понимаешь богословие святого Григория Паламы. Ты чувствуешь, как от его святой и недосягаемой для тебя сущности, изливается и исходит беспрепятственно и неиссякаемо некая необъяснимая благодать, которая дарует и тебе, и твоему и телу и душе свой животворный свет.
И подобно солнцу, дающему жизнь всему творению, свет этого монаха делает возможным, чтобы в каждом человеке расцвела жизнь.
Он не ограничивает, не воинствует. Не преграждает путь, не устраивает человеческие дела. Он помогает каждому обрести себя, полюбить свою жизнь, ведя его к свету невечернему.
Все исповедаются ему, и он – всем. Каждый, не раздумывая, рассказывает ему о всех тайнах своей жизни, с доверием открывая ему сердце, как цвет раскрывает свои лепестки солнцу. А сам он не боится, что кто-то узнает о тайнах его жития. Часто он опускает занавес молчания между своей сущностью, бурлящей и всесветлой, и болящими чувствами человека, посетившего его. Ведь, быть может, увидев его, человек ослепнет. Так монах позволяет свету мягко и безмятежно успокоить, просветить, утешить и обрадовать человека, брата своего по образу Божьему.
Он не пугает тебя своими аскетическими подвигами, но успокаивает прикосновением Божественной любви, в которой сам он пребывает денно и нощно.
Во время вашей беседы он вежлив и внимателен. Он знает, видит и любит, будучи уверенным, что произойдет в конечном итоге. И действует, руководствуясь истиной жизни и человека.
Он, словно хирург, разоблачает одну за другой твои внутренние трудности. После этой операции ты не испытываешь боли. Некто другой пострадал за тебя – Господь Иисус. И сейчас ты испытываешь успокоение, которое принесли нам Его страдания: “Прииде бо крестом радость сему миру”.
Он дает тебе увидеть и осознать это, каждый раз спрашивая о том, что ты чувствуешь в ходе вашей беседы. И ты видишь, что он лишь рассудительно помогает тебе, не вмешиваясь грубо и не прибегая к волшебству, но открывая лишь естественные способности твоей сущности. Он оставляет тебя свободным узником истины, свободы и действительности, как она есть. И ты уходишь от него утешенным, просвещенным, успокоившимся и полным сил. Ты возвращаешься к своим делам, идешь, куда хочешь, тем не менее, всегда оставаясь здесь. Ведь сюда тебя привел твой жизненный опыт, сделавший это место твоим Синаем, где Господь увидел Моисея, а Моисей – Господа. Некая пуповина духовно связывает тебя с этим местом и опытом. И эта пуповина по-матерински питает, оживотворяет и растит в теле Церкви духовно новорожденного, нового человека, рожденного Святым Духом.
Рядом с этим монахом ты чувствуешь, что истинной была жизнь древних святых. И он, умирая для этого мира, живет рядом с нами иным образом – в Духе Святом. Он показывает нам, что никогда нас не покинет. С ним ты чувствуешь, что находишься на Страшном суде. Тебя судит его любовь, которой ты не достоин, проницательность, чистый взгляд, который не осудит тебя. И ты понимаешь, каким будет суд Божий. Чувствуешь, что есть бессмертие души в христианском понимании. Какими будут воскресшие тела. Настоящее и будущее объясняются не посредством рассуждений, но через явление и проявление жизни.
Ты наблюдаешь Богоявление и истинное человекоявление.
Твоя жизнь принимает иное, эсхатологическое направление. И человеческое тепло и надежда наполняют последние времена.
Становится ощутимым присутствие древних святых, и благодать новых выходит за пределы истории, ведя нас из сегодняшнего дня к вечности. Живут или умирают, они свидетельствуют о силе Воскресения, показывают величие человека и заповедный свет Царства Небесного, для которого мы были созданы. Они указывают нам, что не существует различия между старым и новым в Церкви, в Теле воскресшего Христа, обновляющем все сущее.
Некий молодой монах писал старому авве:
“Я читаю святого Исаака Сирина и нахожу в этом нечто истинное, героическое, духовное, выходящее за пределы времени и пространства. Я чувствую голос, впервые раздающийся в неизвестных и закрытых глубинах моего сознания. Хотя он столь далек от меня исторически и географически, он вошел в дом моей души. В тихий час он говорил со мной. Он сел подле меня. И хотя я многое прочел, многие люди были в моей жизни и сейчас живут подле меня, никто не был столь рассудителен и никому я так широко не распахнул дверь своего дома. Или, лучше сказать, никто не показывал мне столь по-братски и с такой любовью, что внутри меня и внутри человеческой природы есть такая дверь. Дверь, ведущая в безграничное и необозримое пространство. Никто не открывал мне эту невыразимую истину, что весь этот мир принадлежит человеку.
Впервые я ощутил святую гордость и восхищение человеческой, или, точнее сказать, богочеловеческой природой. Это было даровано мне, как благословение, через присутствие святого, уже отошедшего от мира и смущения греха.
И он принадлежал человеческой природе. Я рад этому и наслаждаюсь благодеянием его благословения. Принадлежа к моей природе, он вливает в меня живоносную кровь своей свободы. Он открывает мне истинного человека. Своим присутствием, которое я ощущаю, он говорит мне, что мы вместе. Он является не чем-то непохожим на меня, но истинной моей сущностью, чистым цветком человеческой природы”.
Закончим наше повествование утешительными словами пророка: “говорит Господь, Которого огонь на Сионе и горнило в Иерусалиме” (Ис. 31:9).
И все мы можем назвать себя блаженными, ведь на Сионе Православия – Святой Горе – мы имеем племя святых аскетов, а в Горнем Иерусалиме – столько близких, которые живут для нас, являя собой свет и надежду в нынешней и будущей нашей жизни.