Письма монаха Меркурия (Попова) диакону Николаю. Из книги «Записки пустынножителя»
Мир тебе, боголюбивый отец дьякон!
У нас ныне была по здешнему суровая зима, выпадало много снега, и я во весь этот период находился на своей высокой горе, не имея возможности наведаться в город,
и вот только лишь позавчера спустился и вышел к автопроезду, и пятнадцать километров шел пешком до ближайшего населенного пункта…
Но это внешнее обстоятельство для меня, конечно, было благоприятным явлением – ибо это была плодотворная молитвенная пора, потому что глубокий снег воспрепятствовал охотникам приближаться к моему местожительству и я, во весь зимний период времени, находился в абсолютном безмолвии при душевном спокойствии ради своего уединения, что дало возможность к сосредоточенности при молитвенном трудничестве, ради которого я вышел из мира и отмежевался от всех его соблазнов, чтобы приобрести состояние чистой нерассеянной молитвы, за свое преуспеяние в которой должен буду когда-то дать ответ Господу, когда книга моей истекшей жизни, руками Ангела моего хранителя, будет положена перед лице Творца и Создателя всего и всяческого.
Каждый день при окончании своего молитвенного правила я обычно поминаю имена всех близких и знакомых мне людей: родственников по плоти, духовных братьев во Христе, монахов-пустынножителей, наших благодетелей, за счет которых я и подобные мне существуем, проживая в пустыне; в том числе поминаю имена твоих родственников вместе с тобой, какие значатся в присланных мне поминальных записях. Напоминаю, что не ленись молиться и сам, потому что твоя молитва коренная, а моя пристяжная. Привожу сравнение из былых времен, когда ездили на парах лошадей, из которых одна, то есть ведущая, называлась коренная, а вторая – помогающая ей – называлась пристяжная. Если только коренная лошадь везет, то и пристяжная ей на помощь бывает, а если коренная не тянет, то пристяжная одна ничего сделать не сможет. Так вот и в нашем деле: если ты будешь молиться сам, то моя молитва будет тебе в помощь, как та пристяжная. Я кое-когда могу помочь словом назидания, даже личным примером и, наконец, собственной молитвой. Помни, что молитва – это наш долг, это наша общая обязанность и дань Богу.
Писать на этом заканчиваю, бывай здоров, возмогай о Господе.
Пишу это письмо в состоянии крайне пессимистического настроения, после редкостно странного происшествия, явившего для меня немалое удивление.
В половине зимы этого года на одну из колхозных пасек, находящуюся в наших краях, заявился какой-то неизвестный русский человек средних лет и нанялся по договоренности с пасечником на столярную работу. Тот приютил его на жительство в своем домике, и он занялся ремонтом ульев. Выдавая себя за благочестивого человека, он стал расспрашивать пасечника относительного того, чтоб найти где-нибудь верующих людей и приобрести у них для себя крест. Пасечник сказал, что недалеко от его пасеки за склоном горы проживает монах-пустынник по имени Аввакум. Тот с интересом стал расспрашивать, как добраться до этого монаха. Пасечник сам лично не был у него, но понаслышке от других рассказал о некоторых приметах, по которым можно было бы сориентироваться в пути, и тот, не теряя времени, на другой же день направился в розыски. Почти безошибочно отыскал местонахождение келии отца Аввакума и благоговейно зашел в нее, перекрестившись на висящие иконы, начал расспрашивать о том, как бы ему приобрести для себя крест.
Пробыв в городе около двух недель — а за этот период в горах начался снегопад, чего я и не ожидал, — воспользовавшись ненастьем, рассудилось мне проведать свою пустыньку. Доехав до определенного места лесовозной автомашиной, я пошел по тропиночке, занесенной снегом, подымаясь вверх по горе; не видно было никаких подозрительных следов. Подходя к своей келии, я увидел невдалеке от нее бродящее по окрестностям стадо коров, пригнанное пастухом: он всегда в зимний период пасет их в этих местах. Отворив дверь в свою келию, я был немало смущен тем, что нежеланный гость был вторично и перевернул в ней все вверх дном, производя еще раз тщательный обыск. Надо полагать, что он все ж таки действительно вознамерился квартировать в моей келии, о чем свидетельствовали принесенное им полотенце, туалетное мыло и эмалированная кружка. Но вот неожиданно появившийся со своими коровами сельский пастух расстроил все его замыслы, и он, как видно, поспешно убрался, чтоб не быть замеченным. Прошло уже более четырех недель, как я живу опять в своей келии и все размышляю только о том, в чем же суть этой случившейся оказии?
Он пишет, что под этими добрыми делами многие неправды кроются, то есть некоторая кривизна, о которой и сам человек не догадывается. Как в чисто убранную комнату иногда сквозь маленькую скважинку или щелочку проглянет тонкий луч солнца, то сколько там всякой пыли, летающей в воздухе, отсветится, вот так и в наших правдах, пишет он, при Суде Божьем многие неправды обнаружатся.
Писать на этом заканчиваю, бывай здоров, возмогай о Господе.
После первого июня я наведался в свою пустыньку, где находилась моя келейка, там было по-прежнему пока все спокойно. Прожил там около трех недель, вздумалось мне переложить с одного места на другое дрова, лежащие в дровянике, на них лежал у меня гроб и он стал мешать при начатой работе. Я вытащил его и положил на верстачок с боку келии, вдруг опять пришел тот человек (про которого я описывал вам в предыдущем письме), так же как и в прошлый раз с двумя собаками и с винтовкой в руках. Вижу, что у него такое же, как и прежде, ожесточенное лицо и ненавистное выражение глаз, взгляд его вдруг устремился на лежащий на верстачке гроб, и вид гроба произвел на него ошеломляющее впечатление: выражение лица и глаз мгновенно изменилось, он торопливо проговорил:
– Это что такое?
Я, недоумевая о его вопросе, ответил:
– Не пойму, о чем ты спрашиваешь.
Он указал на лежащий гроб, спросил:
– Это ты для кого сделал?
– Для себя, – ответил я, – и уже давным-давно.
– Ой, что это ты придумал? Живой человек сделал для себя гроб – это разве можно?
- Для всех вас это кажется невообразимой странностью, – ответил я, – но мы вот, монахи-пустынножители, заранее делаем для себя гробы, потому что они напоминают нам о нашей смерти. В нашем Священном Писании есть изречение: «Помни последняя твоя и во век не согрешишь». К тому же еще у нас есть принудительное обстоятельство, поневоле заставляющееся беспокоиться о последнем дне своей жизни.
Я рассказал ему один недавний случай. В Барганской пустыни у схимонаха Серафима 40 лет лежал на чердаке его келии заранее сделанный гроб, и впоследствии, уже перед смертью, он занес его в келию, в нем спал, в нем и умер. А оставшиеся два его послушника, Павел и Василий, не восприняли назидательный пример своего старца, особенно Павел, у него была язва желудка, но к смерти он не готовился, и вдруг неожиданно умер…
Оставшийся Василий не смог ему сделать гроб, да его быстро и не сделаешь в условиях пустыни, потому что каждую доску надо вытесать топором. Так вот без гроба и похоронил своего друга, только лишь обложил с боков и с верха длинными колотыми чурбаками и так засыпал землей могилу.
Об изменившемся настроении моего слушателя можно было заключить по выражению его лица и интонации голоса. Уходя от меня, он вытащил из кармана куртки три конфеты и отдал их мне, сказав: «Скоро придет сюда наше начальство: лесничий, лесовод и начальник лесхоза <…>, ты пока куда-нибудь на время уйди, чтобы они тебя не увидели, я заранее извещу тебя об их приходе. Если желаешь, иди ко мне в дом, я уступлю тебе одну комнату, живи в ней. Здесь начнутся повторные лесоразработки и будут продолжаться не менее 4-х – 5-ти месяцев, келию твою я постараюсь сохранить, скажу им, что здесь жил монах и ушел, и все, что тут осталось, я купил у него и теперь это моя собственность. Я помогу тебе во всем, чем только смогу…»
Но – увы… когда я пошел в город в начале июля, то увидел, что через реку, которая не дает доступа ко мне, уже протянут стальной трос, стало быть, через неделю или две на него нацепят подвесную тележку и на мой берег приедет начальство для осмотра местности и маркировки леса...
Денежный перевод твой и посылку получил, о чем своевременно известил тебя. М.
В книге памятных дней древле живших преподобных отцов наших есть одно богодухновенное изречение о том, что в последнее время монашество не будет совершать великих подвигов по подобию своих предшественников, но вместо этого их постигнут скорби. И вот, это пророчество в своем проявлении исполняется на иночестве ХХ века.
Я живу в пустыне уже 28 лет и за это время семь раз строился, переходя с одного места на другое: вся беда в том, что повсюду бродят охотники с собаками и непременно в течение одного года обнаружат келию любого из пустынножителей. Постепенно слух донесется до лесника, а тот сообщит об этом представителям исполнительной власти, и если не переселиться на другое местожительство, то попадешься за решетку спецприемника, и там в течение сорока дней буду вести дознание относительно того, кто ты и откуда сюда прибыл и на какие средства существуешь? и пр. и пр.
В неделю Антипасхи то есть назад сему десять дней, к моей келии прибежали две собаки, потом пришел человек с винтовкой: у меня первоначально промелькнула догадка, что это охотник-браконьер, я спросил его, за кем же он охотится в это время года? Он, несколько помолчав, ответил:
– Разыскиваю тебя и уже довольно давно, и вот еле-еле нашел.
– Меня? – переспросил я.
– Да, тебя.
– А для чего, для какой именно цели?
– Осознаешь ли ты, – говорит он, – что твой образ жизни является противозаконным по отношению к существующему законодательству?
– В каком же это смысле понимать? – спросил я.
– Прежде всего, что ты не числишься ни на какой производственной работе и притом живешь посреди глухого леса.
– Мне уже скоро исполнится семьдесят лет, и люди моего возраста давным-давно освобождены от трудовой повинности, – сказал я ему. – Так есть ли смысл вести нам разговор по этому поводу?
– Ну, все равно, – заключил он, – здесь тебе жить нельзя.
– Это вот другое дело, – подтвердил я, – для меня, конечно, это не новость и не первое явление...
В силу неволи придется уходить куда-то опять на новое место и заново строиться. Кто бы мог представить себе эту тяготу: прежде всего, отыскивать место на склонах гор среди субтропических зарослей, потом вырубать кустарник и начинать постройку, тащить на своих плечах нужный строительный материал: гвозди, стекло, толь и плотницкий инструмент. Ведь только один лом весит 6 кг, а лопаты, топоры, пилы, фуганок и рубанки, палатка для жилья и чугунная печка с трубами, ведро, кастрюли, продукты питания и прочее.
Раньше, в свои молодые годы, когда еще был неиссякаемый источник жизненной энергии, этот труд не представлялся собою таким устрашительным, как сейчас. Но вот в настоящее время каждый лишний шаг представляет собою затруднительность, тем более при ходьбе на подъем, лишний килограмм груза за плечами кажется в несколько раз тяжелее, чем он есть на самом деле, каждый километр пройденного расстояния кажется намного длиннее, чем он есть в действительности. Сознанием овладевает томительное состояние, именуемое у аскетов-пустынножителей унынием, при котором утихает молитвенное настроение.
Прости. Возмогай о Господе.
Каждый день в своей далекой пустынной келии по окончании молитвенного правила поминаю ваши с мамой имена и имена ваших родственников, но напоминаю, что не ленитесь молиться и сами. Ибо Господь дает молитву молящемуся, научает человека разуму и благословляет лета праведных <...>
Святый Григорий Палама, архиепископ Солунский, еще в древние времена писал: "Пусть никто не думает, братья мои, христиане, будто одни лица священного сана и монахи, долг имеют непрестанно и всегда молиться, а не миряне. Нет, нет; все мы, христиане, имеем долг всегда пребывать в молитве. Блаженны те, которые навыкают сему небесному деланию, потому что им побеждают всякое искушение злых бесов. Им погашают бесчинные пожелания плоти. Сим деланием умной молитвы укрощаются страсти. Им низводят росу Духа Святого в сердце свое. Сия умная молитва восходит до самого престола Божия и, как кадило, благоухает пред Господом. Сия умная молитва есть свет, просвещающий душу человека и сердце его воспламеняющий огнем любви к Богу".
В марте месяце нынешнего года я ехал троллейбусом в храм, вижу – впереди меня сидит какая-то женщина средних лет. Вдруг она повернулась назад и, увидя меня, быстро поднялась со своего места, села рядом со мной и обратилась с вопросом: "Отец, я знаю, что вы человек опытный, а потому надеюсь, что сможете разрешить мой недоуменный вопрос". – "Какой именно?" – спросил я. "Не могу сама собою понять, что со мною происходит.
<...> В минувшей давности среди монашеского общества, в изыскании путей приближения к идеальным высотам заповедей Христовых, среди насельников, прежде всего основной упор делали на то, чтобы пресечь в каждом привычку, вернее, страсть самооправдания, доводя до сознания всех, что виноват – не виноват – не оправдывайся и делу конец, принуждая вместо этого говорить слово "прости", и в этом усматривалось личное преуспевание каждого из иноков и инокинь, причем никогда никого не возносили и не хвалили, а, наоборот, в большинстве порицали, потому что похвалы приносят душевный вред, возрождая страсти тщеславия, а жеткость порицаний смиряла превозносящихся выскочек.
С течением лет эта добродетель постепенно в силу неволи прививалась и делалась как бы прирожденною, становясь отличительной чертой характера в каждом из сожителей монастырской общины до последних лет жизни каждого, а без этой установленности пребывание в обители, разумеется, было бы невыносимым.
Святый Иоанн Лествичник в 4-м слове своей книги в стихе 44-м пишет: "Блажен, кто, ежедневно злословимый и уничижаемый, преодолевает себя ради Бога (то есть понуждает себя к терпению). Он будет ликовать с мучениками, дерзновенно беседовать и с Ангелами. Блажен монах, который ежечасно почитает себя достойным всякого безчестия и уничижения".
Кто отринул от себя справедливое или несправедливое обличение, тот отрекся от своего спасения, а кто принял обличение со скорбью или без скорби, тот вскоре получит отпущение своих грехопадений.
В повествованиях далекой древности был записан по данному поводу выразительный пример этого навыка. Однажды иерусалимского патриарха Иоанна Милостивого при всем народе и клире начал злословить его архидиакон. Патриарх, поклонившись ему, сказал: "Прости меня, господин мой и брат мой, и помолись обо мне". Кто бы не умилился сердцем, читая о таком благопристойном поступке? Патриарх своего сослуживца, подчиненного ему соответственно уставу о церковной иерархии, назвал господином, сказав слово "прости", ожидая от него милости...
Вот это плод многолетнего навыка, свидетельствующий о великой добродетели смирения, приобретенной среди монашеской обители <...> Как мало все ж таки было во все времена таких людей, к которым прививалась эта добродетель, хотя многие и осознают, что она необходима, важна для всякого христианина, однако продолжают жить по воле своих пристрастий, утопая во грехах и не задумываясь над тем, угодна ли Богу такая жизнь и что ожидает каждого за порогом временного бытия?
Великому Антонию были показаны сети, расставленные диаволом по всей земле для улавливания ими людей, и Антоний, увидя их, вопросил: "Господи, так кто же тогда спасется?" – и ему отвечено было: "Одно смирение". Вот это то, чего ожидает Господь от каждого члена Церкви. И для Него лучше смиренный грешник, нежели гордый праведник. Он вот и в Евангелии утвердительно возгласил: "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененный, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим, иго Мое благо и бремя Мое легко".
Писать на этом заканчиваю, бывайте здоровы, возмогайте о Господе.
Мир тебе, боголюбивый отец дьякон! У нас ныне была по здешнему суровая зима, выпадало много снега, и я во весь этот период находился на своей высокой горе, не имея возможности наведаться в город,
и вот только лишь позавчера спустился и вышел к автопроезду, и пятнадцать километров шел пешком до ближайшего населенного пункта…
Но это внешнее обстоятельство для меня, конечно, было благоприятным явлением – ибо это была плодотворная молитвенная пора, потому что глубокий снег воспрепятствовал охотникам приближаться к моему местожительству и я, во весь зимний период времени, находился в абсолютном безмолвии при душевном спокойствии ради своего уединения, что дало возможность к сосредоточенности при молитвенном трудничестве, ради которого я вышел из мира и отмежевался от всех его соблазнов, чтобы приобрести состояние чистой нерассеянной молитвы, за свое преуспеяние в которой должен буду когда-то дать ответ Господу, когда книга моей истекшей жизни, руками Ангела моего хранителя, будет положена перед лице Творца и Создателя всего и всяческого.
Каждый день при окончании своего молитвенного правила я обычно поминаю имена всех близких и знакомых мне людей: родственников по плоти, духовных братьев во Христе, монахов-пустынножителей, наших благодетелей, за счет которых я и подобные мне существуем, проживая в пустыне; в том числе поминаю имена твоих родственников вместе с тобой, какие значатся в присланных мне поминальных записях. Напоминаю, что не ленись молиться и сам, потому что твоя молитва коренная, а моя пристяжная. Привожу сравнение из былых времен, когда ездили на парах лошадей, из которых одна, то есть ведущая, называлась коренная, а вторая – помогающая ей – называлась пристяжная. Если только коренная лошадь везет, то и пристяжная ей на помощь бывает, а если коренная не тянет, то пристяжная одна ничего сделать не сможет. Так вот и в нашем деле: если ты будешь молиться сам, то моя молитва будет тебе в помощь, как та пристяжная. Я кое-когда могу помочь словом назидания, даже личным примером и, наконец, собственной молитвой. Помни, что молитва – это наш долг, это наша общая обязанность и дань Богу.
Писать на этом заканчиваю, бывай здоров, возмогай о Господе.
* * *
Мир тебе о Господе, сущий отец дьякон!
Пишу это письмо в состоянии крайне пессимистического настроения, после редкостно странного происшествия, явившего для меня немалое удивление.
В половине зимы этого года на одну из колхозных пасек, находящуюся в наших краях, заявился какой-то неизвестный русский человек средних лет и нанялся по договоренности с пасечником на столярную работу. Тот приютил его на жительство в своем домике, и он занялся ремонтом ульев. Выдавая себя за благочестивого человека, он стал расспрашивать пасечника относительного того, чтоб найти где-нибудь верующих людей и приобрести у них для себя крест. Пасечник сказал, что недалеко от его пасеки за склоном горы проживает монах-пустынник по имени Аввакум. Тот с интересом стал расспрашивать, как добраться до этого монаха. Пасечник сам лично не был у него, но понаслышке от других рассказал о некоторых приметах, по которым можно было бы сориентироваться в пути, и тот, не теряя времени, на другой же день направился в розыски. Почти безошибочно отыскал местонахождение келии отца Аввакума и благоговейно зашел в нее, перекрестившись на висящие иконы, начал расспрашивать о том, как бы ему приобрести для себя крест.
Монах Аввакум подарил ему имевшийся у него запасной крест, и тот одел его на шею и с благоуветливостью завел душеспасительную беседу, причем замечу, что имел элементарные понятия о православном вероисповедании и даже был несколько знаком с историей христианства. В продолжение собеседования он с участием стал расспрашивать об отшельнической жизни в этих пустынных дебрях и, между прочим, с осторожностью, как будто из сочувствия, осведомился, нет ли еще кого в этих местах, по образу жизни подобного ему? Отец Аввакум, расположившись к нему доверием, в простоте сердца поведал о том, что не особенно далеко от него в сторону берега моря проживает так же, как и он, еще один монах — пустынник отец Меркурий. «А в каком же месте?» — как будто невзначай спросил тот.
Отец Аввакум, не подозревая, что имеет дело с двуногим волком, облекшимся в овечью шкуру, сказал ему про ключевой ориентир, по визиру которого легко можно было отыскать затерявшуюся среди субтропических зарослей и вековых деревьев одинокую мою келию. Тот лукаво улыбнулся, и по окончании душеспасительной беседы окаянный нечестивец, прикинувшийся христолюбцем, вытащил из рукава своего пиджака огромный нож и сказал Аввакуму: «Сиди на месте не двигаясь», — и начал обыск. Нашел у него сто рублей денег, потом сложил в рюкзак имевшиеся в келии иконы и книги, в том числе и богослужебные. Видя это, отец Аввакум сказал ему: «Книги и иконы ты оставь здесь в келии, я привезу тебе за них из города двести рублей». Тот, возрадовавшись, начал торопить Аввакума, чтобы в сию же минуту пойти с ним к автодороге, и с попутной автомашиной проводил его в город, а сам, не медля часа времени, начал разыскивать мою келию и к вечеру другого дня заявился и ко мне.
Этот волк не стал уже прикидываться ягненком, а сразу, войдя в келию, вытащил из рукава нож, воткнул его в пол и начал производить обыск. Денег у меня было всего лишь пять рублей, так что он не стал их даже и брать. Книги основные у меня были припрятаны, а потому он их не обнаружил, но, найдя мой паспорт, положил его себе в карман, хотел было взять и висевшие в келии иконы, но я сказал ему: «Паспортом моим ты не сможешь воспользоваться при всем желании потому, что я по возрасту на половину старше тебя, и иконы тебе не удастся никуда спровадить, потому что назад сему три недели человек, подобный тебе, ходил по городскому храму и кой-кому предлагал купить имевшуюся у него икону. Одна женщина с возмущением сказала: “Ишь нечестивец, носит икону за задом, не имея к ней никакого благоговения, сразу видно, что где-то украл и продает…” Тот сразу же куда-то скрылся поспешно, хорошо, что не позвонили в милицию, там бы быстро дознались, откуда она попала в его руки».
Тогда он отдал мне паспорт и повесил на место иконы, вместо них набрал из моего ящика продуктов, положив туда же и некоторые вещи, и перед уходом сказал: «Я приду к тебе еще раз» и ушел. Слова эти мне поразмыслились многозначительными. Видя то, что он остриженный, у меня сложилось заключение, что это бандит, убежавший либо из тюрьмы, либо из концлагеря, и теперь рыщет повсюду, отыскивая себе пристанище на время зимы. Перед ним не существует никаких преград, он не остановится ни перед какими затруднениями, решась на любое преступление. Моя келия для него — это просто ценная находка, тем более в таком захолустье, со всеми житейскими удобствами и, самое главное, что с запасом продовольствия. Обсудив случившееся стечение обстоятельств, я решил покинуть свою пустынь и на время уйти в город.
Пробыв в городе около двух недель — а за этот период в горах начался снегопад, чего я и не ожидал, — воспользовавшись ненастьем, рассудилось мне проведать свою пустыньку. Доехав до определенного места лесовозной автомашиной, я пошел по тропиночке, занесенной снегом, подымаясь вверх по горе; не видно было никаких подозрительных следов. Подходя к своей келии, я увидел невдалеке от нее бродящее по окрестностям стадо коров, пригнанное пастухом: он всегда в зимний период пасет их в этих местах. Отворив дверь в свою келию, я был немало смущен тем, что нежеланный гость был вторично и перевернул в ней все вверх дном, производя еще раз тщательный обыск. Надо полагать, что он все ж таки действительно вознамерился квартировать в моей келии, о чем свидетельствовали принесенное им полотенце, туалетное мыло и эмалированная кружка. Но вот неожиданно появившийся со своими коровами сельский пастух расстроил все его замыслы, и он, как видно, поспешно убрался, чтоб не быть замеченным. Прошло уже более четырех недель, как я живу опять в своей келии и все размышляю только о том, в чем же суть этой случившейся оказии?
Он пишет, что под этими добрыми делами многие неправды кроются, то есть некоторая кривизна, о которой и сам человек не догадывается. Как в чисто убранную комнату иногда сквозь маленькую скважинку или щелочку проглянет тонкий луч солнца, то сколько там всякой пыли, летающей в воздухе, отсветится, вот так и в наших правдах, пишет он, при Суде Божьем многие неправды обнаружатся.
Писать на этом заканчиваю, бывай здоров, возмогай о Господе.
* * *
Мир тебе о Господе, сущий отец дьякон!
После первого июня я наведался в свою пустыньку, где находилась моя келейка, там было по-прежнему пока все спокойно. Прожил там около трех недель, вздумалось мне переложить с одного места на другое дрова, лежащие в дровянике, на них лежал у меня гроб и он стал мешать при начатой работе. Я вытащил его и положил на верстачок с боку келии, вдруг опять пришел тот человек (про которого я описывал вам в предыдущем письме), так же как и в прошлый раз с двумя собаками и с винтовкой в руках. Вижу, что у него такое же, как и прежде, ожесточенное лицо и ненавистное выражение глаз, взгляд его вдруг устремился на лежащий на верстачке гроб, и вид гроба произвел на него ошеломляющее впечатление: выражение лица и глаз мгновенно изменилось, он торопливо проговорил:
– Это что такое?
Я, недоумевая о его вопросе, ответил:
– Не пойму, о чем ты спрашиваешь.
Он указал на лежащий гроб, спросил:
– Это ты для кого сделал?
– Для себя, – ответил я, – и уже давным-давно.
– Ой, что это ты придумал? Живой человек сделал для себя гроб – это разве можно?
- Для всех вас это кажется невообразимой странностью, – ответил я, – но мы вот, монахи-пустынножители, заранее делаем для себя гробы, потому что они напоминают нам о нашей смерти. В нашем Священном Писании есть изречение: «Помни последняя твоя и во век не согрешишь». К тому же еще у нас есть принудительное обстоятельство, поневоле заставляющееся беспокоиться о последнем дне своей жизни.
Я рассказал ему один недавний случай. В Барганской пустыни у схимонаха Серафима 40 лет лежал на чердаке его келии заранее сделанный гроб, и впоследствии, уже перед смертью, он занес его в келию, в нем спал, в нем и умер. А оставшиеся два его послушника, Павел и Василий, не восприняли назидательный пример своего старца, особенно Павел, у него была язва желудка, но к смерти он не готовился, и вдруг неожиданно умер…
Оставшийся Василий не смог ему сделать гроб, да его быстро и не сделаешь в условиях пустыни, потому что каждую доску надо вытесать топором. Так вот без гроба и похоронил своего друга, только лишь обложил с боков и с верха длинными колотыми чурбаками и так засыпал землей могилу.
Об изменившемся настроении моего слушателя можно было заключить по выражению его лица и интонации голоса. Уходя от меня, он вытащил из кармана куртки три конфеты и отдал их мне, сказав: «Скоро придет сюда наше начальство: лесничий, лесовод и начальник лесхоза <…>, ты пока куда-нибудь на время уйди, чтобы они тебя не увидели, я заранее извещу тебя об их приходе. Если желаешь, иди ко мне в дом, я уступлю тебе одну комнату, живи в ней. Здесь начнутся повторные лесоразработки и будут продолжаться не менее 4-х – 5-ти месяцев, келию твою я постараюсь сохранить, скажу им, что здесь жил монах и ушел, и все, что тут осталось, я купил у него и теперь это моя собственность. Я помогу тебе во всем, чем только смогу…»
Но – увы… когда я пошел в город в начале июля, то увидел, что через реку, которая не дает доступа ко мне, уже протянут стальной трос, стало быть, через неделю или две на него нацепят подвесную тележку и на мой берег приедет начальство для осмотра местности и маркировки леса...
Денежный перевод твой и посылку получил, о чем своевременно известил тебя. М.
* * *
Христос Воскресе, о. дьякон! Получил твое письмо с пасхальным приветствием и постарался не замедлить с ответом.В книге памятных дней древле живших преподобных отцов наших есть одно богодухновенное изречение о том, что в последнее время монашество не будет совершать великих подвигов по подобию своих предшественников, но вместо этого их постигнут скорби. И вот, это пророчество в своем проявлении исполняется на иночестве ХХ века.
Я живу в пустыне уже 28 лет и за это время семь раз строился, переходя с одного места на другое: вся беда в том, что повсюду бродят охотники с собаками и непременно в течение одного года обнаружат келию любого из пустынножителей. Постепенно слух донесется до лесника, а тот сообщит об этом представителям исполнительной власти, и если не переселиться на другое местожительство, то попадешься за решетку спецприемника, и там в течение сорока дней буду вести дознание относительно того, кто ты и откуда сюда прибыл и на какие средства существуешь? и пр. и пр.
В неделю Антипасхи то есть назад сему десять дней, к моей келии прибежали две собаки, потом пришел человек с винтовкой: у меня первоначально промелькнула догадка, что это охотник-браконьер, я спросил его, за кем же он охотится в это время года? Он, несколько помолчав, ответил:
– Разыскиваю тебя и уже довольно давно, и вот еле-еле нашел.
– Меня? – переспросил я.
– Да, тебя.
– А для чего, для какой именно цели?
– Осознаешь ли ты, – говорит он, – что твой образ жизни является противозаконным по отношению к существующему законодательству?
– В каком же это смысле понимать? – спросил я.
– Прежде всего, что ты не числишься ни на какой производственной работе и притом живешь посреди глухого леса.
– Мне уже скоро исполнится семьдесят лет, и люди моего возраста давным-давно освобождены от трудовой повинности, – сказал я ему. – Так есть ли смысл вести нам разговор по этому поводу?
– Ну, все равно, – заключил он, – здесь тебе жить нельзя.
– Это вот другое дело, – подтвердил я, – для меня, конечно, это не новость и не первое явление...
В силу неволи придется уходить куда-то опять на новое место и заново строиться. Кто бы мог представить себе эту тяготу: прежде всего, отыскивать место на склонах гор среди субтропических зарослей, потом вырубать кустарник и начинать постройку, тащить на своих плечах нужный строительный материал: гвозди, стекло, толь и плотницкий инструмент. Ведь только один лом весит 6 кг, а лопаты, топоры, пилы, фуганок и рубанки, палатка для жилья и чугунная печка с трубами, ведро, кастрюли, продукты питания и прочее.
Раньше, в свои молодые годы, когда еще был неиссякаемый источник жизненной энергии, этот труд не представлялся собою таким устрашительным, как сейчас. Но вот в настоящее время каждый лишний шаг представляет собою затруднительность, тем более при ходьбе на подъем, лишний килограмм груза за плечами кажется в несколько раз тяжелее, чем он есть на самом деле, каждый километр пройденного расстояния кажется намного длиннее, чем он есть в действительности. Сознанием овладевает томительное состояние, именуемое у аскетов-пустынножителей унынием, при котором утихает молитвенное настроение.
Прости. Возмогай о Господе.
* * *
Христос Воскресе, боголюбивый отец дьякон!
Каждый день в своей далекой пустынной келии по окончании молитвенного правила поминаю ваши с мамой имена и имена ваших родственников, но напоминаю, что не ленитесь молиться и сами. Ибо Господь дает молитву молящемуся, научает человека разуму и благословляет лета праведных <...>
Святый Григорий Палама, архиепископ Солунский, еще в древние времена писал: "Пусть никто не думает, братья мои, христиане, будто одни лица священного сана и монахи, долг имеют непрестанно и всегда молиться, а не миряне. Нет, нет; все мы, христиане, имеем долг всегда пребывать в молитве. Блаженны те, которые навыкают сему небесному деланию, потому что им побеждают всякое искушение злых бесов. Им погашают бесчинные пожелания плоти. Сим деланием умной молитвы укрощаются страсти. Им низводят росу Духа Святого в сердце свое. Сия умная молитва восходит до самого престола Божия и, как кадило, благоухает пред Господом. Сия умная молитва есть свет, просвещающий душу человека и сердце его воспламеняющий огнем любви к Богу".
В марте месяце нынешнего года я ехал троллейбусом в храм, вижу – впереди меня сидит какая-то женщина средних лет. Вдруг она повернулась назад и, увидя меня, быстро поднялась со своего места, села рядом со мной и обратилась с вопросом: "Отец, я знаю, что вы человек опытный, а потому надеюсь, что сможете разрешить мой недоуменный вопрос". – "Какой именно?" – спросил я. "Не могу сама собою понять, что со мною происходит.
Раньше я кое-когда по временам творила, как могла, Иисусову молитву, а теперь она начала у меня твориться сама собою, независимо от моего умственного усилия. Что бы я ни делала, где бы ни находилась, а она безпрестанно у меня совершается и совершается сама собою... Вот лягу ночью спать, а молитва моя все время идет и идет не переставая, и я из-за нее еле-еле с трудом засыпаю. Моя мама говорит, что это у тебе прелесть, и я по своему неведению от этой оказии в великой тревоге. Ответьте мне – так ли это?"
"У вас, раба Божия, Вот лягу ночью спать, а молитва моя все время идет и идет не переставая, и я из-за нее еле-еле с трудом засыпаю. Моя мама говорит сказал я ей, Вот лягу ночью спать, а молитва моя все время идет и идет не переставая, и я из-за нее еле-еле с трудом засыпаю. Моя мама говорит исключительно редкостное явление наития так называемой призывающей, или малой благодати, ничуть не сомневайтесь в этом явлении, по причине чего и начала совершаться вот эта самодействующая Иисусова молитва. Постарайтесь сохранить это состояние, если вам это удастся, во все дни своей жизни. Знайте то, что высокий сан и великая благословенная ученость – все это ничтожно в сравнении с великостью этого дара, потому что все то дается обыкновенным грешным человеком, а вот это состояние, что получили вы, – дается Богом, и этим обусловится спасение вашей души, если вы сохраните его и приумножите. Но если только чуть вознерадите об этом даровании, то оно отнимется у вас, и тогда с великой скорбью будете искать его и не найдете. Говорю вам, что мне явление это известно на основании трудов и личного опыта".
После моего ответа она, как было видно по выражению ее лица, вроде бы несколько успокоилась. Хочу сказать, что в аскетических опытах современности это удивительная редкость – "благодать туне", то есть даром, без трудов. Ибо многие монахи и монахини годами домогаются [благодати], надеясь приобрести это состояние, и не достигаю его, а мирская женщина, прожившая среди мирской обстановки, получила этот дар за малые труды, а потому даже и не могла осознать невообразимость цены этому достоянию.
Святый отец Парфений Киевский писал, что без уединения непрестанной молитвы не приобретешь и без непрестанной молитвы в уединении жить не сможешь. Но вот это явление, о котором описываю, для меня лично неизъяснимая парадоксальность.
Писать об этом заканчиваю, бывайте здоровы, возмогайте о Господе.
"У вас, раба Божия, Вот лягу ночью спать, а молитва моя все время идет и идет не переставая, и я из-за нее еле-еле с трудом засыпаю. Моя мама говорит сказал я ей, Вот лягу ночью спать, а молитва моя все время идет и идет не переставая, и я из-за нее еле-еле с трудом засыпаю. Моя мама говорит исключительно редкостное явление наития так называемой призывающей, или малой благодати, ничуть не сомневайтесь в этом явлении, по причине чего и начала совершаться вот эта самодействующая Иисусова молитва. Постарайтесь сохранить это состояние, если вам это удастся, во все дни своей жизни. Знайте то, что высокий сан и великая благословенная ученость – все это ничтожно в сравнении с великостью этого дара, потому что все то дается обыкновенным грешным человеком, а вот это состояние, что получили вы, – дается Богом, и этим обусловится спасение вашей души, если вы сохраните его и приумножите. Но если только чуть вознерадите об этом даровании, то оно отнимется у вас, и тогда с великой скорбью будете искать его и не найдете. Говорю вам, что мне явление это известно на основании трудов и личного опыта".
После моего ответа она, как было видно по выражению ее лица, вроде бы несколько успокоилась. Хочу сказать, что в аскетических опытах современности это удивительная редкость – "благодать туне", то есть даром, без трудов. Ибо многие монахи и монахини годами домогаются [благодати], надеясь приобрести это состояние, и не достигаю его, а мирская женщина, прожившая среди мирской обстановки, получила этот дар за малые труды, а потому даже и не могла осознать невообразимость цены этому достоянию.
Святый отец Парфений Киевский писал, что без уединения непрестанной молитвы не приобретешь и без непрестанной молитвы в уединении жить не сможешь. Но вот это явление, о котором описываю, для меня лично неизъяснимая парадоксальность.
Писать об этом заканчиваю, бывайте здоровы, возмогайте о Господе.
* * *
Мир тебе о Господе, сущий отец дьякон! <...> В минувшей давности среди монашеского общества, в изыскании путей приближения к идеальным высотам заповедей Христовых, среди насельников, прежде всего основной упор делали на то, чтобы пресечь в каждом привычку, вернее, страсть самооправдания, доводя до сознания всех, что виноват – не виноват – не оправдывайся и делу конец, принуждая вместо этого говорить слово "прости", и в этом усматривалось личное преуспевание каждого из иноков и инокинь, причем никогда никого не возносили и не хвалили, а, наоборот, в большинстве порицали, потому что похвалы приносят душевный вред, возрождая страсти тщеславия, а жеткость порицаний смиряла превозносящихся выскочек.
С течением лет эта добродетель постепенно в силу неволи прививалась и делалась как бы прирожденною, становясь отличительной чертой характера в каждом из сожителей монастырской общины до последних лет жизни каждого, а без этой установленности пребывание в обители, разумеется, было бы невыносимым.
Святый Иоанн Лествичник в 4-м слове своей книги в стихе 44-м пишет: "Блажен, кто, ежедневно злословимый и уничижаемый, преодолевает себя ради Бога (то есть понуждает себя к терпению). Он будет ликовать с мучениками, дерзновенно беседовать и с Ангелами. Блажен монах, который ежечасно почитает себя достойным всякого безчестия и уничижения".
Кто отринул от себя справедливое или несправедливое обличение, тот отрекся от своего спасения, а кто принял обличение со скорбью или без скорби, тот вскоре получит отпущение своих грехопадений.
В повествованиях далекой древности был записан по данному поводу выразительный пример этого навыка. Однажды иерусалимского патриарха Иоанна Милостивого при всем народе и клире начал злословить его архидиакон. Патриарх, поклонившись ему, сказал: "Прости меня, господин мой и брат мой, и помолись обо мне". Кто бы не умилился сердцем, читая о таком благопристойном поступке? Патриарх своего сослуживца, подчиненного ему соответственно уставу о церковной иерархии, назвал господином, сказав слово "прости", ожидая от него милости...
Вот это плод многолетнего навыка, свидетельствующий о великой добродетели смирения, приобретенной среди монашеской обители <...> Как мало все ж таки было во все времена таких людей, к которым прививалась эта добродетель, хотя многие и осознают, что она необходима, важна для всякого христианина, однако продолжают жить по воле своих пристрастий, утопая во грехах и не задумываясь над тем, угодна ли Богу такая жизнь и что ожидает каждого за порогом временного бытия?
Великому Антонию были показаны сети, расставленные диаволом по всей земле для улавливания ими людей, и Антоний, увидя их, вопросил: "Господи, так кто же тогда спасется?" – и ему отвечено было: "Одно смирение". Вот это то, чего ожидает Господь от каждого члена Церкви. И для Него лучше смиренный грешник, нежели гордый праведник. Он вот и в Евангелии утвердительно возгласил: "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененный, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим, иго Мое благо и бремя Мое легко".
Писать на этом заканчиваю, бывайте здоровы, возмогайте о Господе.
