Игуменья Нонна (Багаева), настоятельница Аланского Богоявленского женского монастыря
Северная Осетия – наследница средневековой христианской Алании и единственная православная республика на российском Северном Кавказе. До революции здесь действовали более 30 храмов, мужской и женский монастыри,
но после 1917 года их закрыли, а настоятельницу женской обители, игуменью Клавдию, сожгли заживо. Монашескую традицию удалось возродить только в начале XXI века.
В 2000 году был основан Аланский Успенский мужской монастырь, в 2004 году – Аланский Богоявленский женский. Обе обители появились при большом духовном участии архимандрита Ипполита (Халина), настоятеля Рыльского Свято-Николаевского мужского монастыря. Строительство единственного в Северной Осетии женского монастыря началось стараниями пяти сестер, среди которых – игуменья Нонна (Багаева). Сейчас на месте бывшей трудовой колонии стоит обитель, ставшая утешением для осетинского народа в его бедах.
Кабинет настоятельницы матушки Нонны залит ласковым южным солнцем. Оно отражается в многочисленных иконах, золотом ложится на потертые папки с документами, которыми завален большой стол. На стене висит осетинский бело-красно-желтый флаг, из-под груды коробок с костюмами и декорациями – монастырь готовит детское рождественское представление – выглядывает пианино. Матушка молча перебирает четки – думает, с чего лучше начать историю о том, как рыльский старец напророчил журналисту Наталье Багаевой скорое монашество.
В начале двухтысячных жители республики массово ездили в Рыльский Свято-Николаевский монастырь к старцу Ипполиту. Юристы, историки, люди верующие и скептики преодолевали расстояние в 1600 километров, чтобы его увидеть. Однажды в Рыльск отправилась съемочная группа североосетинского отделения ВГТРК, и вместе с ними 26-летний режиссер, тележурналист Наталья Багаева, которая вообще-то и в церковь ходила только после долгих уговоров своей набожной старшей сестры.
Наталью поразила жизнь монастыря, внешне граничащая с нищетой, но богатая духовно. На одном из богослужений впервые пошатнулось ее неверие, а на следующий день она пошла к старцу Ипполиту просить об интервью.
– Он на меня смотрит и спрашивает: «Что это такое?» – вспоминает игуменья. – А еще сказали, прозорливый старец!
– Батюшка, я вам буду задавать вопросы, а вы отвечать. Вот это называется интервью.
– А я не умею разговаривать.
И что на это ответишь? Я встала, раздраженная, хотела выйти. Он взял меня за руку и, явно совершенно надо мной подтрунивая, смотрит, глаза голубые:
– А ты знаешь, что ты монахиня?
Моя кавказская кровь закипела:
– Откуда вы можете знать, кто я? Вы меня первый раз видите. Я вон в церковь не хожу.
– У монахов на лбу крестики светятся.
Меня это ошарашило. Не потому, что он мне это присвоил, прибил на лоб этот крестик. А потому, что вдруг я об этом серьезно задумалась.
Вы попадаете в орбиту их молитвы
Наталья собиралась уехать, но в тот же день заболела, и в этом, по словам матушки, был Божий Промысл. С температурой под 40 она пролежала в паломническом домике неделю, а как будто целую новую жизнь.
Когда Наталья выздоровела, она еще раз пошла к старцу и вышла от него с такой легкостью, что «разбежаться бы и полететь над этим Сеймским раздольем». В Рыльск ехали те, кому больше некуда было податься. Люди, отсидевшие полжизни в тюрьме, блудницы. Старец принимал всех. Даже намека не было на брезгливость. С наркоманом или алкоголиком он мог часами разговаривать под дубом, а иному, благополучному вроде бы человеку, ничего, кроме «здравствуй», не говорил. Он мог купить у вдовы больную корову, как если бы она была лучшей в стаде, только чтобы душа человека порадовалась.
– Помню, на сборы отправил в Москву. Смирял меня по-крупному, – рассказывает матушка. – Что такое сборы?
Видели когда-нибудь монахов с ящиками? Вот это были мы. А я тогда училась в Москве на режиссера, сейчас это называется Медийная академия.
Так получилось, что меня благословили собирать у метро на Шаболовке. Каждое утро внутри меня начиналась борьба. У меня два высших образования, я заканчиваю аспирантуру, зачем мне это надо, я что, с ума сошла? Потом смотришь: одна молится, другая молится. Помолилась сама, и все нормально. Так вот стояла я на Шаболовке, и мимо меня ходили мои коллеги.
В один прекрасный день слышу голос: «И долго ты тут стоять будешь?!» Еще глаза не подняла, поняла: это мой научный руководитель Надежда Львовна Горюнова. «Что ты тут делаешь? Ты не знаешь, что Патриарх запретил сборы?» А я уже не могла уйти. Соприкосновение с людьми, которые ведут святой образ жизни, меняет судьбу. Даже если вы ничего не делаете. Вы попадаете в орбиту их молитвы, и все.
Монастырь – это легкие народа
Матушка Нонна получила благословение на постриг и уехала в Осетию. Вместе с четырьмя монахинями она организовала сестричество, а через два года, в 2004-м, приступила к строительству монастыря. Место для обители на въезде в Алагирское ущелье указал старец Ипполит.
Он сказал, что монастырь станет мостом между северной и южной частями Осетии. Монахиням отдали землю с полуразрушенными домиками бывшего пионерлагеря «Восход», который еще раньше, в 50-е, был колонией строгого режима.
Строили монастырь большей частью своими силами. Часто не хватало средств, но Бог, как говорит настоятельница, не оставлял, откуда-нибудь да появлялась помощь в самый нужный момент. До сих пор на территории обители можно увидеть следы стройки.
– Святые отцы говорят, что монастыри – это легкие народа. Если у человека больные легкие, он задыхается. А у осетинского народа традиция монашества была прервана давно. То, что сегодня есть два аланских монастыря Русской Православной Церкви, я считаю личным молитвенным подвигом архимандрита Ипполита.
Мы, монахи Осетии, молимся о сохранении нашей православной родины, малой и большой. Я уже не говорю об утешительной роли обители. Наш монастырь за короткое время существования столько пережил со своим народом…
Бог приводит людей, каждого со своей болью, и монах должен воспитать свое сердце так, чтобы боль приходящего становилась его болью.
Тогда человек уйдет утешенный и ободренный. В этом величайшая миссия монастыря.
На Рождество нужно ставить сказки
Матушку Нонну в Осетии знают практически все. Находятся и дальние родственники, которые помнят, какой неожиданностью ее постриг стал для семьи, и коллеги коллег по осетинскому телевидению, рассказывающие о ее режиссерском таланте.
– Врут, не верьте, – не дослушав про талант, обрывает матушка. – Это все миф. Люди любят придумывать: «Ой, ушла в монастырь, а была-а… Вот если бы не ушла!» Абсолютно заурядный режиссер я была. Обычный телевизионщик. Как-то пересматривала свои передачи и не поняла, что в них такого.
Я же вообще училась на истфаке. Сначала хотела стать летчиком, как папа. Папа не пустил. Потом юристом, как моя старшая сестра. Мама сказала: «Нечего». Потом хотела быть пианистом, как моя вторая сестра. Но здесь папа сказал, что у меня нет такой усидчивости и жертвенности к музыке. А все, кто не знал, куда деться, шли тогда на истфак.
На третьем курсе я познакомилась с ребятами с факультета журналистики, которые создавали молодежную редакцию на республиканском ТВ. Они предложили сыграть роль режиссера в новогоднем спектакле. Сыграла и стала. А в Москве, когда я училась на режиссера, мы ставили спектакль «Волки и овцы» Островского. Я играла Глафиру, которая в первом акте ходит в монашеской одежде. Вот как интересно.
В 2013 году к годовщине смерти архимандрита Ипполита игуменья Нонна сняла фильм «Старец». До этого матушка 10 лет не брала в руки камеру. Говорит, некогда было, строили монастырь. В фильме она все-таки отвечает на вопрос, с которым на изломе веков, другим человеком из другой жизни отправилась в Рыльскую обитель: «Благодатный мир в душе стяжал подвижник, и поэтому к нему стекалось множество людей».
– Фильм «Старец» простой. Он хорош своими историями, но технически слабый. Тем не менее, я рада, что он состоялся. У меня был внутренний долг. Я же тогда не сняла ничего.
Старец меня так ошарашил этим монашеством, что я даже камеру в руки не брала. Ходила, как сомнамбула, по монастырю и не понимала, что у меня меняется в голове и сердце.
Северная Осетия – наследница средневековой христианской Алании и единственная православная республика на российском Северном Кавказе. До революции здесь действовали более 30 храмов, мужской и женский монастыри, но после 1917 года их закрыли, а настоятельницу женской обители, игуменью Клавдию, сожгли заживо. Монашескую традицию удалось возродить только в начале XXI века.
В 2000 году был основан Аланский Успенский мужской монастырь, в 2004 году – Аланский Богоявленский женский. Обе обители появились при большом духовном участии архимандрита Ипполита (Халина), настоятеля Рыльского Свято-Николаевского мужского монастыря. Строительство единственного в Северной Осетии женского монастыря началось стараниями пяти сестер, среди которых – игуменья Нонна (Багаева). Сейчас на месте бывшей трудовой колонии стоит обитель, ставшая утешением для осетинского народа в его бедах.
Кабинет настоятельницы матушки Нонны залит ласковым южным солнцем. Оно отражается в многочисленных иконах, золотом ложится на потертые папки с документами, которыми завален большой стол. На стене висит осетинский бело-красно-желтый флаг, из-под груды коробок с костюмами и декорациями – монастырь готовит детское рождественское представление – выглядывает пианино. Матушка молча перебирает четки – думает, с чего лучше начать историю о том, как рыльский старец напророчил журналисту Наталье Багаевой скорое монашество.
В начале двухтысячных жители республики массово ездили в Рыльский Свято-Николаевский монастырь к старцу Ипполиту. Юристы, историки, люди верующие и скептики преодолевали расстояние в 1600 километров, чтобы его увидеть. Однажды в Рыльск отправилась съемочная группа североосетинского отделения ВГТРК, и вместе с ними 26-летний режиссер, тележурналист Наталья Багаева, которая вообще-то и в церковь ходила только после долгих уговоров своей набожной старшей сестры.
Наталью поразила жизнь монастыря, внешне граничащая с нищетой, но богатая духовно. На одном из богослужений впервые пошатнулось ее неверие, а на следующий день она пошла к старцу Ипполиту просить об интервью.
– Он на меня смотрит и спрашивает: «Что это такое?» – вспоминает игуменья. – А еще сказали, прозорливый старец!
– Батюшка, я вам буду задавать вопросы, а вы отвечать. Вот это называется интервью.
– А я не умею разговаривать.
И что на это ответишь? Я встала, раздраженная, хотела выйти. Он взял меня за руку и, явно совершенно надо мной подтрунивая, смотрит, глаза голубые:
– А ты знаешь, что ты монахиня?
Моя кавказская кровь закипела:
– Откуда вы можете знать, кто я? Вы меня первый раз видите. Я вон в церковь не хожу.
– У монахов на лбу крестики светятся.
Меня это ошарашило. Не потому, что он мне это присвоил, прибил на лоб этот крестик. А потому, что вдруг я об этом серьезно задумалась.
Вы попадаете в орбиту их молитвы
Наталья собиралась уехать, но в тот же день заболела, и в этом, по словам матушки, был Божий Промысл. С температурой под 40 она пролежала в паломническом домике неделю, а как будто целую новую жизнь.
Когда Наталья выздоровела, она еще раз пошла к старцу и вышла от него с такой легкостью, что «разбежаться бы и полететь над этим Сеймским раздольем». В Рыльск ехали те, кому больше некуда было податься. Люди, отсидевшие полжизни в тюрьме, блудницы. Старец принимал всех. Даже намека не было на брезгливость. С наркоманом или алкоголиком он мог часами разговаривать под дубом, а иному, благополучному вроде бы человеку, ничего, кроме «здравствуй», не говорил. Он мог купить у вдовы больную корову, как если бы она была лучшей в стаде, только чтобы душа человека порадовалась.
– Помню, на сборы отправил в Москву. Смирял меня по-крупному, – рассказывает матушка. – Что такое сборы?
Видели когда-нибудь монахов с ящиками? Вот это были мы. А я тогда училась в Москве на режиссера, сейчас это называется Медийная академия.
Так получилось, что меня благословили собирать у метро на Шаболовке. Каждое утро внутри меня начиналась борьба. У меня два высших образования, я заканчиваю аспирантуру, зачем мне это надо, я что, с ума сошла? Потом смотришь: одна молится, другая молится. Помолилась сама, и все нормально. Так вот стояла я на Шаболовке, и мимо меня ходили мои коллеги.
В один прекрасный день слышу голос: «И долго ты тут стоять будешь?!» Еще глаза не подняла, поняла: это мой научный руководитель Надежда Львовна Горюнова. «Что ты тут делаешь? Ты не знаешь, что Патриарх запретил сборы?» А я уже не могла уйти. Соприкосновение с людьми, которые ведут святой образ жизни, меняет судьбу. Даже если вы ничего не делаете. Вы попадаете в орбиту их молитвы, и все.
Монастырь – это легкие народа
Матушка Нонна получила благословение на постриг и уехала в Осетию. Вместе с четырьмя монахинями она организовала сестричество, а через два года, в 2004-м, приступила к строительству монастыря. Место для обители на въезде в Алагирское ущелье указал старец Ипполит.
Он сказал, что монастырь станет мостом между северной и южной частями Осетии. Монахиням отдали землю с полуразрушенными домиками бывшего пионерлагеря «Восход», который еще раньше, в 50-е, был колонией строгого режима.
Строили монастырь большей частью своими силами. Часто не хватало средств, но Бог, как говорит настоятельница, не оставлял, откуда-нибудь да появлялась помощь в самый нужный момент. До сих пор на территории обители можно увидеть следы стройки.
– Святые отцы говорят, что монастыри – это легкие народа. Если у человека больные легкие, он задыхается. А у осетинского народа традиция монашества была прервана давно. То, что сегодня есть два аланских монастыря Русской Православной Церкви, я считаю личным молитвенным подвигом архимандрита Ипполита.
Мы, монахи Осетии, молимся о сохранении нашей православной родины, малой и большой. Я уже не говорю об утешительной роли обители. Наш монастырь за короткое время существования столько пережил со своим народом…
Бог приводит людей, каждого со своей болью, и монах должен воспитать свое сердце так, чтобы боль приходящего становилась его болью.
Тогда человек уйдет утешенный и ободренный. В этом величайшая миссия монастыря.
На Рождество нужно ставить сказки
Матушку Нонну в Осетии знают практически все. Находятся и дальние родственники, которые помнят, какой неожиданностью ее постриг стал для семьи, и коллеги коллег по осетинскому телевидению, рассказывающие о ее режиссерском таланте.
– Врут, не верьте, – не дослушав про талант, обрывает матушка. – Это все миф. Люди любят придумывать: «Ой, ушла в монастырь, а была-а… Вот если бы не ушла!» Абсолютно заурядный режиссер я была. Обычный телевизионщик. Как-то пересматривала свои передачи и не поняла, что в них такого.
Я же вообще училась на истфаке. Сначала хотела стать летчиком, как папа. Папа не пустил. Потом юристом, как моя старшая сестра. Мама сказала: «Нечего». Потом хотела быть пианистом, как моя вторая сестра. Но здесь папа сказал, что у меня нет такой усидчивости и жертвенности к музыке. А все, кто не знал, куда деться, шли тогда на истфак.
На третьем курсе я познакомилась с ребятами с факультета журналистики, которые создавали молодежную редакцию на республиканском ТВ. Они предложили сыграть роль режиссера в новогоднем спектакле. Сыграла и стала. А в Москве, когда я училась на режиссера, мы ставили спектакль «Волки и овцы» Островского. Я играла Глафиру, которая в первом акте ходит в монашеской одежде. Вот как интересно.
В 2013 году к годовщине смерти архимандрита Ипполита игуменья Нонна сняла фильм «Старец». До этого матушка 10 лет не брала в руки камеру. Говорит, некогда было, строили монастырь. В фильме она все-таки отвечает на вопрос, с которым на изломе веков, другим человеком из другой жизни отправилась в Рыльскую обитель: «Благодатный мир в душе стяжал подвижник, и поэтому к нему стекалось множество людей».
– Фильм «Старец» простой. Он хорош своими историями, но технически слабый. Тем не менее, я рада, что он состоялся. У меня был внутренний долг. Я же тогда не сняла ничего.
Старец меня так ошарашил этим монашеством, что я даже камеру в руки не брала. Ходила, как сомнамбула, по монастырю и не понимала, что у меня меняется в голове и сердце.
