Афонская трагедия. Гордость и сатанинские замыслы

Игумен Петр (Пиголь)  

Книга посвящена событиям, связанным с движением имябожников, которые происходили на Афоне в начале 1910-х годов. События эти порой трактуются очень возвышенно, но по сути они больше напоминали обыкновенный бунт против властей. В книге на основании исторических документов и свидетельств очевидцев показано, как зарождалась революция: как грех самомнения, гордости, самонадеянности, непокорности властям помрачил разум до той поры кротких молитвенников, сделал их бунтарями и привел к открытому мятежу и ниспровержению уставов.

Имя Господа нашего Иисуса Христа, согласно заповеди Божией (см.: Исх. 20, 7), – величайшая святыня, к которой христиане относятся с особым благоговением и почитанием. Это святое имя является сильнейшим оружием в противостоянии диаволу, – оружием, разрушающим все его замыслы. «Обышедше обыдоша мя, и именем Господним противляхся им» (Пс. 117, 11) – эти слова, часто звучащие за богослужением, хорошо знакомы каждому верующему.

Вопросы, связанные с почитанием имени Божия, неожиданно остро встали перед церковным сообществом в начале XX века. Они обсуждались на Афоне и в России и были названы рядом исследователей «проблемой имяславия».

Те же самые вопросы активно и подчас искусственно поднимаются и в наше время, в чем-то разительно напоминающее начало минувшего столетия. В этом нет ничего странного или страшного, ведь еще святой апостол Павел сказал: «Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор. 11, 19). Но не сказал нам апостол: «…дабы обнаружить и утвердить истину», ибо истина рождается не в спорах. Истина – это Сам Господь Иисус Христос, стоявший перед Пилатом, скептически вопрошавшим Его об истине, но не пожелавшим выслушать ответ.

Афонский старец-духовник иеросхимонах Иероним, возродивший в XIX веке русское монашество на Святой Горе, наставлял, что истина открыта нам в Священном Писании, в Божественном Откровении, которое говорит о вечной жизни и о путях ее достижения. Поэтому Господь и призывает нас: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную» (Ин. 5, 39). Истина раскрывается в церковных догматах, основанных на Священном Писании и утвержденных на Вселенских и Поместных Соборах. Церковь Христова на протяжении веков содержит в чистоте свое догматическое учение и управляется этими соборными вероучительными законами, которые каждому христианину поставляют в обязанность во всем сообразовываться с ними, а не мудрствовать против Церкви. И за нарушение этих законов Церковь наказывает клятвой или отлучением. Также не дозволяется никому иначе, по-своему толковать слово Божие, но каждый христианин должен истолковывать его, пользуясь умом общецерковным, во всем сообразуясь с писаниями богодухновенных святых отцов и вселенских учителей, не выдумывая самовольно разные новизны.

Изобретение ложных учений, ересей, учинение раскола происходит по причине преслушания святой Церкви, когда каждый по-своему начинает толковать святые догматы или предлагать новые. Все это через отпадение от Церкви может привести к погибели в вечности. Поэтому и Евангелие требует искать прежде всего «Царства Божия и правды его» (Мф. 6, 33), ни в чем не отступая от учения и жизни Православной Церкви, исповедующей и хранящей Божественную правду.

Священное Писание и святоотеческое Предание определяют критерии оценки соответствия Божественной истине слов и действий отдельных христиан, явлений церковной жизни. Истинное и ложное познается по плодам, которые они приносят: «Древо доброе приносит и плоды добрые, а худое древо приносит и плоды худые», причем «не может древо доброе приносить плоды худые, ни древо худое приносить плоды добрые» (Мф. 7, 17–18). Добрые духовные плоды перечисляет апостол: «Любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22).

В данной работе мы обращаемся к событиям, происшедшим на Афоне в начале XX века. Они начались с обсуждения русскими иноками известной книги схимонаха Илариона «На горах Кавказа», содержащей учение о молитве Иисусовой и некоторые суждения об имени Господнем Иисус. Этим частным мнениям автор и его последователи стремились придать общецерковное значение. В дальнейшем споры, к которым подключились светская печать и известные богословы, переросли в открытое неповиновение тех из братии, кто разделял взгляды автора вышеназванной книги, церковным властям, как афонским, так и российским. Священноначалие осудило новое учение. Началась церковная смута, обернувшаяся настоящей трагедией для Афона, в результате которой он потерял часть своих русских насельников, соблазненных революционным духом времени. А ведь среди них было много искренних искателей Царствия Божия.

Все происшедшее на Афоне в то тяжелое время называют по-разному: афонская смута, движение имяславцев, имябожнический бунт… Мы назвали эти события афонской трагедией и в своей книге попытались рассмотреть их, используя евангельские критерии. Ведь, обращаясь к истории, следует, по слову Писания, поучаться в ней (см.: Пс. 142, 5). Излагая достоверные факты, мы предоставляем благочестивому читателю возможность рассудить: кто стоял в правде Божией и истине, а кто попал под влияние врага рода человеческого.

День Пресвятой Троицы, 2005 год

1. Хронология

1907 год

Выход в свет книги кавказского пустынника схимонаха Илариона «На горах Кавказа», в которой излагалось учение о молитве Иисусовой и некоторые суждения автора об имени Божием Иисус.1907–1908 годы

«Мирное чтение» книги русскими афонцами.

1908 год

Письмо отца Илариона к духовнику Русского Пантелеимонова монастыря иеросхимонаху Агафодору с просьбой дать отзыв на его сочинение, что послужило поводом для составления схимонахом Ильинского скита Хрисанфом рецензии на эту книгу.1909 год

Появление рецензии схимонаха Хрисанфа. Начало споров вокруг книги и рецензии, продолжившихся в 1910 году.

1911 год

10 декабря. Письмо насельников скита Фиваида, принадлежащего Русскому Пантелеимонову монастырю, игумену обители Мисаилу, в котором содержались рассуждения об имени Божием и доказательства его Божественности.

1912 год

Январь. Движение сторонников учения, содержащегося в книге «На горах Кавказа» (имябожников (это название им было дано российским Святейшим Синодом в Определении от 27 августа 1913 года [cм.: 7, c. 118])), возглавил иеросхимонах Андреевского скита Антоний (Булатович).

Весна. Пасха Христова. Послание игумена Мисаила фиваидцам с призывом «оставить душепагубные пререкания и спор о сладчайшем и спасительном имени Господа нашего Иисуса Христа» [10, с. 252].

Публикация в России корреспонденций, связанных со спорами на Афоне, в том числе рецензии схимонаха Хрисанфа, статей архиепископа Волынского Антония (Храповицкого) и иеросхимонаха Антония (Булатовича).

Май-июль. Иеросхимонах Антоний (Булатович) пишет книгу «Апология веры в Божественность имен Божиих и имени Иисус (против имяборствующих)».

В ответ на приказ игумена Андреевского скита архимандрита Иеронима сжечь эту книгу Булатович уходит на Благовещенскую келлию и начинает действовать еще активнее, число его сторонников растет.

27 августа. Халкинская богословская школа Константинопольского Патриархата признает учение имябожников еретическим.

12 сентября. Грамота Константинопольского патриарха Иоакима III на Афон с осуждением нового учения.

20 октября. Письменное увещание игумена Иеронима Булатовичу: «Умоляю Вас, отец Антоний, вспомните, зачем пришли Вы на Святую Гору…» [10, с. 316]

2 декабря. Насельники скита Фиваида принимают «Соборное рассуждение о имени Господа нашего Иисуса Христа» с определением, что имя Божие Иисус есть Сам Господь Иисус Христос, и с осуждением не принявших новое учение.1913 год

9 января. Низложение в Андреевском скиту игумена Иеронима и избрание игуменом архимандрита Давида.

12 января. Монастырь Ватопед в грамоте к братству Андреевского скита «отвергает означенное избрание» и увещает «изгнать новую эту ересь и иеромонаха Антония (Булатовича)» 11, с. 28. Булатович скрывает содержание грамоты от братии.

Насильственное изгнание имябожниками игумена Иеронима с частью братии из Андреевского скита.

29 января. Кинот (афонское соборное управление) отлучает от церковного общения «иеромонаха Антония и архимандрита Давида, как зловерных, а вместе с ними и всех единомышленников их» [9, т. 1, с. 387] и весь Андреевский скит. Иеросхимонах Антоний (Булатович) и архимандрит Давид не подчиняются решению кинота и продолжают совершать богослужения.

Январь. Послание на Афон члена Святейшего Синода архиепископа Никона (Рождественского), бывшего Вологодского, с увещанием не читать книгу «На горах Кавказа», послужившую «причиной разномыслия в великом деле иноческом» [Там же].

15 февраля. Грамота на Афон новоизбранного Константинопольского патриарха Германа V с требованием к иеросхимонаху Антонию (Булатовичу) и архимандриту Давиду явиться на суд (в Константинополь поехал только архимандрит Давид, который «вину распространения ереси, и беспорядка, и бунта в скиту свалил на Булатовича» 11, с. 37, а сам Булатович отправился в Россию).

5 апреля. После нового рассмотрения вопроса богословами Халкинской школы Константинопольский патриарх Герман V посылает на Афон грамоту, в которой учение имябожников называется «хульным злословием и ересью» 22, с. 37.

9 апреля. Ответ афонских имябожников архиепископу Никону, в котором говорится о «не замеченной доселе богословами догматической истине» [7, c. 38].

Апрель. Прибывший из России на Афон игумен Арсений возглавляет андреевских имябожников, организует в скиту «Союз исповедников имени Господня во имя архистратига Михаила» и рассылает свои листовки по всей России. Преследование братии скита имябожниками усиливается.

Весна. Выходит в свет «Апология» иеросхимонаха Антония (Булатовича) с предисловием священника Павла Флоренского, изданная «Религиозно-философской библиотекой» М. А. Новоселова.

16–18 мая. Заседание Святейшего Синода, на котором были заслушаны доклады архиепископа Волынского Антония, архиепископа Никона и кандидата богословия С. В. Троицкого. Послание Святейшего Синода «Всечестным братиям, во иночестве подвизающимся», с осуждением «новоизмышленного учения», как ереси.

Первое полугодие. Активизация имябожников в Пантелеимоновом монастыре, в том числе изгнание из обители авторитетнейших старцев, избрание самочинного собора, возбуждение братии против монастырских властей и попытки расправиться с ними, смена начальства в Фиваиде.

5 июня. Прибытие на Афон комиссии в составе архиепископа Никона и С. В. Троицкого, командированных Святейшим Синодом, и командированных российским посольством в Константинополе консула А. Ф. Шебунина с сотрудниками В. С. Щербиной и Б. С. Серафимовым.

8 июля. Имябожники вывезены с Афона в Россию. Возвращение игумена Иеронима с братией в Андреевский скит.

2. Новый догмат

О значении Святой Горы Афон для России сказано много. Русские старцы иеросхимонах Иероним и схиархимандрит Макарий, в XIX веке собирая и укрепляя братство Русского Пантелеимонова монастыря, скитов и келлий, руководствуя пустынников, создали мощную молитвенную опору родному отечеству и государю императору, помазаннику Божию.

Иеросхимонах Иероним (Соломенцов; 1806–1885), духовник Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, и его присный ученик схиархимандрит Макарий (Сушкин; 1821–1889), игумен обители, – великие старцы, стяжавшие многие благодатные дарования, возобновители и устроители в XIX веке русского монашества на Афоне. Возродив из страшной бедности и отстроив Пантелеимонов монастырь, они создали в обители совершенное монашеское общежитие, в котором спасалось до 1000 иноков. О старце Иерониме современники писали: «Это был кедр благосеннолиственный, под тенью которого возросли и расцвели духовно многие подвижники» 12, с. 3. Среди учеников отцов Иеронима и Макария были известные духовники Пантелеимонова монастыря иеросхимонахи Агафодор и Вероник, игумены обители схиархимандриты Андрей, Нифонт, Мисаил, игумен Ново-Афонского монастыря схиархимандрит Иерон.

Диавол давно уже замыслил через послушных ему свергнуть православного царя, уничтожить Россию как христианское государство. Давно уже расшатывалась вера в народе, всячески чернилось ненавистное врагу монашество – нужно было вырвать Россию из-под покрова Божия, поколебав ее молитвенную опору.

«Начало имябожническому движению на Афоне положено в скиту Фиваида. Причиной (вернее, поводом. – И. П.) ему послужила книга “На горах Кавказа”, написанная выходцем из Пантелеимонова монастыря в кавказскую пустыню схимонахом Иларионом. В книгу легло учение отца Илариона об имени Божием Иисус: “Имя Господа Иисуса Христа есть Сам Он, Господь Бог. В имени Божием присутствует Сам Бог – всем Своим Существом и (всеми) Своими бесконечными свойствами” (“На горах Кавказа”, 1-е изд., с. 11, 13). Эти выражения – точное учение отца Илариона. Его он называет “догматом”» 11, с. 8–9.

В 1908 году схимонах Иларион обратился к духовнику Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря иеросхимонаху Агафодору с просьбой просмотреть его сочинение [см.: 7, с. 172].

«Войдите своим вниманием, – писал отец Иларион, – в коренное положение нашего произведения. Не доверяя своему разуму, ищем у многих совета, но никто нас не утоляет: писал я к трем иерархам, и только один ответил, и то укоризненно. “Ищите, – говорит, – разрешение своим вопросам по их догматической стороне у епископа Феофана в книгах, а по практической – в своем сердце, если оно смиренно”. Видимо, уклонился от разрешения.

Положение догмата, сделанное нами, важное, необычное, чрезвычайное и в таком виде, как мы его поставили, не встречается нигде, кроме как только у отца Иоанна Кронштадтского. И когда были в Глинской пустыни, и там не встретили ни в ком подтверждения своему мнению, а еще два бывших там академика восстали сему решительным противоречием…

Но мы, утверждаясь на опыте сердечных чувств, говорим, что в имени Иисус находится Сам Господь наш Иисус Христос всеми Своими совершенствами, качествами и свойствами. А поэтому имя сие – Иисус Христос – есть Сам Он, дражайший Искупитель наш Господь. Как во плоти Христа обитала вся полнота Божества, так и здесь.

Как Вам сие видится? Рассудите и с духовными отцами, каких только обретете, посоветуйтесь о сем добре… Ведение сие очень важно для делателей Иисусовой молитвы. Потому что тогда бывают все чувства, нужные для правильного течения молитвы…» 22, с. 28

Духовник Агафодор, воспитанный великими старцами Иеронимом и Макарием, уже замечал в братстве разномыслие об имени Иисус, вызванное чтением книги «На горах Кавказа», теперь он увидел и ненормальное состояние души ее автора.

Иеросхимонах Агафодор (Буданов; 1846–1920), духовное чадо и ученик старцев Пантелеимонова монастыря Иеронима и Макария, подвизался на Афоне, в Русской обители, с 1869 года. Рукоположен во иеромонаха в 1883 году. Выполнял ответственные монастырские послушания, в том числе библиотекаря и антипросопа – представителя обители в афонском киноте. Много лет нес послушание старшего братского духовника, будучи для братии примером точного выполнения монастырского устава, составленного отцом Иеронимом, и его душеспасительных наставлений. После смерти отцов Иеронима и Макария отец Агафодор стал для пантелеимоновских иноков старцем – преемником по благодати своих духовных наставников.

В начале 1913 года отец Агафодор был удален имябожниками из обители на скит Фиваида с требованием «не служить, не исповедовать, не иметь ни с кем переписки и общения» [20, с. 40] и перенес немало скорбей. Вместе с ним в изгнание попали старые, испытанные последователи отцов Иеронима и Макария – духовник иеросхимонах Вероник и схимонах Леон.

«Иеросхимонах Агафодор по просмотре сочинения послал последнее в русский Ильинский скит своему духовному другу схимонаху Хрисанфу, прося его дать свой отзыв на вопрос автора.

По истечении некоторого времени означенные старцы решили со взаимного согласия ответить на вопрос схимонаха Илариона уклончиво, не предрешая своим мнением вопроса по существу догматического характера, ссылаясь на его важность и на решение его только святой Церковью, тем более что схимонах Иларион (как он сообщал) обращался со своим вопросом к трем иерархам, из которых ответил только один, и то укоризненно.

Несмотря, однако, ни на укоризну святителя, ни на братский совет вышеозначенных старцев оставить “богословие”, схимонах Иларион издал свою книгу и, увы, посеял семена будущей великой духовной смуты!» [7, с. 173]

Уместно сказать, что другой присный ученик покойных старцев – схиархимандрит Иерон, настоятель Ново-Афонского монастыря на Кавказе, отклонил предложение отца Илариона закупить книгу для обители, ответив на это твердо: «Закупать не будем. Из-за этой книги что-то будет» [5, с. 100].

Схиархимандрит Иерон (Васильев; 1835–1912), духовное чадо и ученик старцев Иеронима и Макария, – игумен и строитель Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря (отделения Пантелеимоновой обители на Кавказе). В Русский монастырь поступил в 1862 году, четыре года был келейником отца Иеронима. Рукоположен во иеромонаха в 1875 году и вскоре отправлен на Кавказ для созидания новой обители, а в 1880 году избран ее игуменом; в 1889 году посвящен в сан архимандрита. Расцветшая за годы игуменства отца Иерона обитель, иноки которой строго подвизались по уставу Пантелеимонова монастыря, превратилась в духовный центр всего юга России.

Один из современников игумена Иерона писал о нем так: «Он непреклонно отстаивал чистые иноческие интересы, не боясь никого и ничего. Всем ясно было, что новоафонского старца с позиции не сбить, что вне Христа и Христовых заповедей для него ничего не существует» [6, с. 1].

В то время, когда книга готовилась к печати, священник Хрисанф Григорович, помогавший отцу Илариону, по его просьбе просматривал рукопись и записал:

«Встретивши далее в рукописи мысль, что имя Божие есть Сам Бог, я прямо и категорически заявил, что так выражаться нельзя: если понимать это выражение буквально, то оно решительно неправильно, так как всякому понятно, что существует различие между самим предметом и его названием. Если же это выражение понимать в каком бы то ни было переносном смысле, то нужно для этого понимания подыскать и более подходящее выражение, чтобы не вызвать какого-либо недоразумения.

На это отец Иларион отвечал, что он письменно и лично обращался к весьма многим авторитетным и с богословским образованием лицам (например, к отцу ректору Ставропольской духовной семинарии), прося их сделать замечания по поводу его взглядов. От большинства он не получил никакого ответа, а ответившие не признали себя достаточно компетентными для критики затронутых вопросов. Это навело отца Илариона на мысль, что взгляды его не содержат в себе чего-либо явно погрешительного. Поэтому на мои замечания он не обратил ровно никакого внимания и мое чтение рукописи не оказало никакого влияния на ее содержание» [9, т. 1, с. 470–471].

Когда афонцы прочитали книгу, их мнения разделились. Схимонах Ильинского скита Хрисанф в 1909 году составил рецензию (опубликована в журнале «Русский инок», 1912, № 4–6), в которой отмечал:

«Итак, автор номинальное, невещественное имя Иисус олицетворяет в живое и самое высочайшее Существо Бога. Такая мысль есть пантеистическая, то есть сливающая Существо Божие с чем-либо находящимся вне Его Существа… Вот до каких увлечений приводит самомнение! В молитве Иисусовой произносимые имена служат посредствующей силой для привлечения к нам Господа Иисуса Христа, к близкому единению с Ним, но никак не сами по себе эти имена имеют могущественную силу, а она является от Самого Господа, ибо если их в молитве произносят без всякого чувства и внимания, то они не производят благодатного действия – Бог их не услышит и даже гневается на такую бездушную молитву. <…> Имена, произносимые в молитве Иисусовой, суть посредствующие ума и сердца нашего к Самому Господу Иисусу Христу, и о Нем только должно иметь в памяти при творении молитвы, и у Него единого просить милости, и какую при этом получаем помощь, то от Самого Господа, но никак не от произносимого Его имени… А чтобы по мнению отца Илариона обоготворять эти имена, то это большое заблуждение. <…> Достигшие чистой молитвы исполняются небесными чувствами, объемлются пламенною любовью к Богу и руководятся Святым Духом. Все же земное от них отходит, не молятся уже молитвою и не заявляют Богу никаких прошений, а пребывают всеми чувствами в полном восхищении и созерцании и все это от единого Господа предвосхищают. Из сего ясно усмотри, что достигшие чистой молитвы руководятся одною только силою из Сущности Самого Бога, а при такой молитве имя Иисус пребывает без действия, и даже о сем имени в этом состоянии человек вовсе не упоминает. Поэтому можно ли приписывать этому имени при совершении молитвы обоготворяющее значение, сливать оное с Божеством и давать ему значение, равносильное Самому Богу?» 22, с. 5, 11–12, 15–16

По прочтении книги «На горах Кавказа» насельники афонского скита Фиваида, принадлежащего Пантелеимонову монастырю, направили письмо в обитель к игумену Мисаилу. В письме содержались рассуждения об имени Божием и доказательства его Божественности, упоминалось также, что в скиту «произошло смущение» [7, с. 18].

О том, что книга отца Илариона «смутила духовный покой Святой Горы», сообщил в начале 1912 года в российской периодической печати пантелеимоновский монах Денасий.

«На нашем святом Афоне, – пишет он, – в настоящее время – сильное брожение умов. Причина сему – книга кавказского пустынника Илариона “На горах Кавказа”, где есть много странностей, чтобы не сказать больше. Сей пустынник писал некоторым нашим отцам, что он нашел у некоторых духовных писателей новый догмат, который он понял по-своему и провел красной нитью через свою книгу. Этот новый догмат – обоготворение самого имени Иисус – соблазн. Сия книга вызвала смущение не только у нас на Афоне, но, говорят, и в Глинской и Оптиной пустынях. Кому сия книга по своим новшествам и туманности не нравится, тому плохо приходится на святом Афоне. И в нашей Пантелеимоновой обители, в частности, догматиков нет, а простецы иноки считают эту книгу непогрешимою. Проживающий в числе братии нашей ученый инок отец Алексий – духовник обители, в миру А. Киреевский, Орловской губернии помещик, питомец Московского университета, – в первое время старался уклоняться от решительного высказывания своего мнения о сей книге, но ему, как духовнику обители и человеку образованному, наша братия не дала покоя, и он решительно осудил суемудрие, за что увлекшаяся братия вознегодовала на своего духовника. Таким же нападкам подвергается и академик иеромонах Феофан, питомец Казанской духовной академии, а у нас многие не хотят ни благословения принимать, ни брать из их рук антидора, за то что они против книги обольстившегося кавказского пустынника. Начитанные иноки-подвижники, понимающие русский язык, называют эту книгу за догматические ошибки прямо еретической и говорят, что ее нужно сжечь; они грозят ее показать патриарху Иоакиму, а из этого может быть большая неприятность для русских иноков, если патриарх поручит ее рассмотреть своему Синоду и тот найдет там неправильность, тогда отнесется в русский Синод с запросом о ней. <…>

Отец Иларион вздумал новый придуманный им догмат разрешить практически, утверждаясь на своем опыте чувств. Но догматическая сторона может быть разрешаема только Священным Писанием и писаниями святых отцов, а утверждаема Вселенскими Соборами, но не личным (каждого фантазера-мечтателя) опытом чувств, какой может разрешать только практические вопросы… Отец Иларион не принял советов с Афона, издал книгу и смутил множество монахов на Афоне и в России и даже благочестивых мирян… Весьма это прискорбно!» [9, т. 1, с. 356, 362]

Монах Денасий (Десятовский; † 1928) – духовный писатель из братии Пантелеимонова монастыря, внесший большой вклад в просветительно-издательскую деятельность обители. Был постоянным автором и сотрудником журнала «Душеполезный собеседник», издававшегося Пантелеимоновым монастырем в России.

Монах Денасий, «как главный единомышленник и помощник Агафодора» 13, № 2, с. 473, был также изгнан имябожниками из обители.

3. Исповедники

В мае 1912 года в дискуссию вступил архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), опубликовавший в российской печати свой комментарий к книге «На горах Кавказа». «Само имя Иисус не есть Бог, – писал архиепископ, – ибо Иисусом именовались и Иисус Навин, и Иисус, сын Сирахов… Скорблю о том, что из-за этой книги произошло на святом Афоне великое смятение и ссоры… Это никого не радует, кроме диавола» [9, т. 1, с. 357].

Отцы-молитвенники пустыни Фиваида, давшие высокую оценку книге отца Илариона и принявшие новое учение об имени Божием, слова архиепископа Антония приняли за"глумление над верой» [7, c. 44]. Монахи посчитали, что должны высказаться, и, как они заявляли, почувствовали ответственность пред Богом в случае своего молчания.

С Афона архиепископу Никону (Рождественскому) было послано «Открытое письмо святогорцев – исповедников имени Божия» от 9 апреля 1913 года. В нем выражались несогласие с мнением владыки Антония и твердое убеждение, что книга отца Илариона открыла «не замеченную доселе богословами (значит, и великими учителями Церкви и отцами Вселенских Соборов. – И. П.) догматическую истину о том, что имя Божие есть Бог» [7, с. 38]. При этом «святогорцы-исповедники» именуют себя «поборниками чистой истины» и призывают «противодействовать отступлению Церкви от точного учения о сем предмете» [7, с. 41].

Из святоотеческого предания известно, что враг рода человеческого – диавол всегда уловляет подвижников с доброй стороны, а страсти незаметно примешиваются ко всякому благому делу. Так и афонские исповедники, начавшие обвинять архиерея и искать земную справедливость, а не правду Божию, постепенно уверились в своей правоте и в возношении своем стали возводить напраслину на большинство, не поддержавшее их.

«В последнее время, – пишут они, – появилось на Святой Горе злочестивое учение, утверждающее, будто имя Божие не есть Бог, и именующееся “имяборчеством”. Злоучение сие весьма быстро распространилось среди афонских иноков, а также в России среди православных людей всех сословий. Чтобы предохранить себя от всякого общения с ними, во избежание дальнейшего распространения этого лжеучения имяборцев православные иноки Святой Горы решили создать свой союз… Всякий член сего духовного союза… именуется “исповедник”.

Мы просим всех православных ревнителей чистоты учения святой нашей Церкви вступить в союз для противодействия распространяющемуся имяборчеству и для предохранения себя от общения с имяборцами… Снисхождение им может быть сделано лишь по суду братства, если оно найдет достаточные для сего причины» [7, c. 49–51].

Господь лишил возгордившихся монахов духовного рассуждения, и они недоумевают: «Если Святейший Синод разрешает печатание писаний отца Иоанна Кронштадтского, содержащих сие учение об имени Божием, то почему он запрещает печатать из-за этой же мысли книгу отца Илариона?..» [7, с. 41]

4. Праведный Иоанн Кронштадтский и кавказский пустынник Иларион 

Праведный Иоанн Кронштадтский много и возвышенно писал о спасительном значении имени Божия, неоднократно называя его Самим Богом, и между тем никакого соблазна не было. Всем было ясно, что имя не само по себе Бог, что высказывания отца Иоанна относятся к области личного высокодуховного опыта и не всякому доступно рассуждать об этом.

«Батюшка не раз выражается: “Имя Божие есть Бог!” – пишет митрополит Вениамин (Федченков). – Но нужно разобраться в том, что именно хотел сказать этой формулой батюшка? Ответ простой: во всем этом действует Господь Бог, а не человек! Вот в чем суть!.. Все для меня – Господь!» [7, с. 473]

Необходимо заметить, что это были всего лишь дневниковые записи отца Иоанна, а не новое учение. По этому поводу митрополит Сергий (Страгородский; будущий патриарх) писал: «Всякий подвижник в своих речах и писаниях пытается выразить свои внутренние переживания и притом насколько вообще достижимо это человеческому слову. Вот почему ни отец Иоанн, ни кто другой и в мыслях не имели выдавать свое описание за логически выведенную формулу, да еще обязательную для Церкви» [9, т. 2, с. 451]. Известно, что субъективизм, частные воззрения встречаются и у святых отцов, но принимается общецерковное учение.

Как видно из слов самого отца Илариона, он, предлагая новое догматическое учение, руководствовался только своими сердечными чувствами. Испрашивая советов у многих, он не прислушивался к ним, потому что они его не удовлетворяли. Что же это, как не гордость, самообольщение, грубая прелесть? Где проявляется самомнение, там появляется лазейка для гордости, а где гордость – там и диавол со своими услугами: «Смотри, как возвеличил ты имя Божие!» Так вместе с добрым семенем – учением о молитве Иисусовой – были посеяны и плевелы.

О духовном состоянии отца Илариона можно судить по его рассказу о том, как он однажды ради жалости к голодным волкам пожелал отдать себя им на растерзание. «“Пойду, – сказал я сам себе, – и отдам свое многогрешное тело на снедение, да поне мало насытят они свои голодные утробы”. Но когда спускался я по крутизне косогора, то наткнулся на лежащего под камнем медведя, который, испугавшись, отбежал несколько, потом стал и смотрит на меня кротким взором, как будто бы не советуя мне ходить к волкам. Я послушал сего лютого зверя и возвратился назад» [цит. по: 22, с. 17].

«Выходит из сего, что неразумный дикий зверь оказался благоразумнее отца Илариона – человека, одаренного разумом», – комментирует этот рассказ схимонах Хрисанф 22, с. 17.

Отец Иларион хотя и занимался молитвой Иисусовой, но не был в послушании ни духовникам, ни Церкви, в монастыре не ужился [см.: 20, с. 5] (в кратком жизнеописании его говорится: «Несколько раз церковные власти возвращали схимонаха Илариона в Ново-Афонский монастырь, к которому он был приписан, но он вместе со своими сподвижниками вновь уходил в горы» [9, т. 1, с. 294–295]). Не было слияния его воли с волей Божией, а значит, не было святости. Поэтому его новое учение – не от Духа Святого, а от измышления собственного разума и внушения бесовского, и разбиралось оно в спорах неподобных и даже кровавых.

«Святой Григорий Богослов пишет: “Не знающему богословских наук непозволительно и рассуждать о догматах веры; как больному глазами нельзя смотреть на солнце, так и не ученому в богословских науках нельзя и учить о новых догматах”. Было бы очень полезно современным инокам-богословам на Афоне припомнить сие наставление святого отца. Излагать учение о Божественности имени Божия есть дело православного богословия, а не аскетики. Опыт духовной жизни – великое дело, и многие богословы почерпали в нем благодатную помощь Божию к уразумению и выражению в своих писаниях истин веры, но не всякому подвижнику это дается. Притом, всеконечно, они не дерзали в сем великом деле полагаться на свой только личный опыт, на свои выводы из сего опыта, а строго поверяли свои мысли учением Церкви, яко единой непогрешимой хранительницы истины Божией. С великим дерзновением говорили о некоторых истинах такие подвижники, как преподобный Серафим Саровский и отец Иоанн Кронштадтский, но и они не выдавали своих мыслей за точно изложенные истины, за догматы, как это делают отец Иларион и Антоний (Булатович), не дерзали составлять своих вероопределений, и ни один учитель Церкви не посмеет назвать своего личного мнения догматом, хотя бы находил и у других церковных писателей нечто, подтверждающее его мнение», – указывает архиепископ Никон 22, с. 56.

Архиепископ Вологодский Никон (Рождественский; 1851–1918) – церковно-общественный деятель, духовный писатель, церковный публицист и проповедник, издатель; член Святейшего Синода и Государственного совета.

В 1874 году поступил в Ново-Иерусалимский Воскресенский монастырь, где настоятельствовал архимандрит Леонид (Кавелин), духовный друг старцев Иеронима и Макария, ставший учителем и наставником послушника Николая Рождественского. Так началась духовная связь будущего архиерея с Афоном и Пантелеимоновым монастырем и многолетняя плодотворная совместная работа по издательству. В российских архивах сохранилось множество писем к нему, сначала послушнику, затем иеромонаху и архимандриту, из Пантелеимоновой обители от игуменов Макария и Андрея, а также от братий, занимавшихся издательским делом.

В 1911 году в одной из своих статей владыка Никон поделился радостью, что посетил Новый Афон, где часами беседовал с игуменом Иероном о столь почитаемых ими обоими старцах Пантелеимонова монастыря, и со скорбью заметил, что не привелось ему побывать на Святой Горе, в обители, которую он считал родной. В 1913 году Господь сподобил его приехать туда, но, как он сам записал, «увы, при каких печальных обстоятельствах!» [7, с. 139].

«По учению же Православной Церкви, никаких новых догматов в Церкви никогда не являлось и явиться не может, и если известное учение выдает себя за новый догмат, то eo ipso (тем самым. – И. П.) оно есть ересь. Даже Вселенские Соборы никогда не говорили о новых догматах, а свою задачу видели лишь в том, чтобы точно выразить веру апостольскую, “веру отеческую, веру вселенскую” и силою древнего предания поразить новые и доселе неслыханные в Церкви учения. Тем более не имеют права говорить о каком бы то ни было новом догмате частное лицо или кружок. Самая мысль о новом догмате уже свидетельствует о преступной гордыне духа, ставящего себя выше учения церковного и потому отделяющегося от него. Таково происхождение всех ересей, таково, в частности, происхождение и ереси Илариона и Булатовича. Всякая ересь есть разрыв с теми переживаниями, коими живет вся Церковь», – пишет С. В. Троицкий 25, с. 189.

Книга «На горах Кавказа» прежде всего была посвящена умному деланию, и, читая ее, любитель молитвы Иисусовой может и не заметить некоторых неправославных выражений или, заметив, оставить их на совести автора – монаха-простеца. Но поскольку отец Иларион их догматизирует, то суд над книгой был произведен строгий, и она, как мы увидим ниже, была запрещена.

В июне 1912 года, в разгар споров вокруг книги, преподобный Варсонофий Оптинский, с благословения которого преподобномученица Елисавета выделила средства на издание книги, написал одной из своих духовных дочерей: «Оказывается, есть там неправильности. Помни, сила не в слове, не в имени, а в Самом Христе именуемом… Оказывается, предисловие этой книги все бы выкинуть надо, но сама по себе книга хорошая» [9, т. 1, с. 603].

Если бы отец Иларион в самом начале, когда ему, например, сделал замечание священник Хрисанф Григорович, объяснил, каким же образом Бог присутствует в Своем имени, то споров, пожалуй, никаких бы и не было. Но отец Иларион почему-то этого не сделал и после, а только указывал на святых отцов и праведного Иоанна Кронштадтского, вероятно поставляя себя наряду с ними, ругал противников, угрожал им судом Божиим [см.: 7, с. 237–240] и утверждал, что «Синод отлучить от Церкви не имеет права» [7, с. 238].

«Сами же имябожники единогласно признают, что их учение новое или, во всяком случае, не утвержденное Церковью и даже “доселе не замеченное богословами”. Но если бы такое учение было и у отца Иоанна, то, конечно, он, как человек с высшим богословским образованием и своим духовным опытом глубоко проникавший в истины учения православного, несомненно, сознавал бы, что он учит чему-то новому или до сих пор Церковью не сформулированному. Но в таком случае мы были бы вправе ожидать, что отец Иоанн, преклонявшийся и умом и сердцем перед всякой истиной православного учения, это новое учение выразит не мимоходом, не случайно, а в особом трактате с обстоятельной аргументацией и величайшей точностью, не допускающей никаких недоyмений. Ничего подобного мы не видим у отца Иоанна, постоянно заявлявшего, что он учит только тому, чему учит вся Церковь. Самым ярким доказательством истинности этих слов отца Иоанна служит то, что до имябожников никто и не подозревал о существовании у отца Иоанна какого-то особого, нового учения об именах Божиих. А если так, то, значит, отец Иоанн и сам не думал, что в его трудах можно найти какой-то новый догмат», – пишет С. В. Троицкий 25, с. 169.

«Насколько помню, – пишет митрополит Сергий, – сам Иларион высказывал свой “догмат” в качестве догадки <…> Отец Иоанн не с имябожниками. Я разумею его настойчивое стремление поставить имя Божие в ряд с другими (да позволено будет так выразиться) проводниками благодати: крест, иконы и всякие вообще предметы и вещества, освященные в церкви» [9, т. 2, с. 450, 564]. Такой же вывод, исследовав слова отца Иоанна, делает и митрополит Вениамин: «И в иконах, и в кресте, и в имени, и в благословении пребывает и действует Бог Своею благодатию» [7, с. 480].

В документах, составленных схимонахом Иларионом в 1914–1915 годах, есть такие положения: «Что принадлежит Самому Богу, то принадлежит и Его пресвятому имени» [9, т. 2, с. 419], «оно, как и есть, сидит на престоле славы, и поклоняется ему всякое колено» [7, с. 239].

Подобные высказывания дали основание митрополиту Сергию сделать вывод: «Для имябожников имя Божие ни с чем не сравнимо и не сопоставимо. Его можно поставить в ряд разве с Самим Богом, как они это и сделали в своем изложении символа веры» [9, т. 2, с. 564].

5. Ересь

Разбирая учение отца Илариона, С. В. Троицкий пишет: «Если те места [книги], которые потом возбудили столько споров, рассмотреть сами по себе, безотносительно к той аргументации, которая потом была выдвинута в их защиту, то мы не найдем здесь ничего соблазнительного, кроме некоторых неудачных и неточных выражений.

Последнее сознает, по-видимому, и сам отец Иларион, почему он не раз прибавляет слово “как бы” (“имя Иисус есть “как бы” Бог”), а если добавлено слово “как бы”, то, значит, автор не считает своего выражения точным и вполне соответствующим мысли. Затем автор сам заявляет, что “все сие наше произведение всецело односторонне” (2-е изд., с. XVII). Если бы он, вместо того чтобы в жару полемики браться за непосильные для него теоретические вопросы, ограничился заявлением, что эта односторонность состоит в том, что он рассматривает вопрос о молитве Иисусовой лишь практически, а выяснение теоретической стороны предоставляет другим, то афонской смуты и не возникло бы» 22, с. 106.

В документах по афонской смуте есть такая запись: «Схимонах Мартиниан – самый первый распространитель имябожной ереси, который возбудил все дело, обвинив иеромонаха Алексия (Киреевского), схимонаха Хрисанфа (Ильинского скита) и других старцев в ереси. Он все время вел деятельную агитацию в пользу своего еретического мудрования. Он же в декабре 1912 года в скиту Фиваида собрал самочинный собор своих единомышленников, на котором было утверждено еретическое мудрование и преданы анафеме архиепископ Антоний Волынский, схимонах Хрисанф (ильинский) и все не принявшие их нового учения. Схимонах Ириней, подобно своему брату, схимонаху Мартиниану, вел деятельную агитацию ереси. Благодаря упомянутым двум братьям пожар ереси из Фиваиды быстро перешел в монастырь, а за ним – в Андреевский скит, заразив большинство братии» [7, с. 164].

Из определений фиваидского собора [см.: 7, с. 23–33] хорошо видно, как защитники нового учения, играя на благоговейных чувствах неученых монахов, смешивали вопросы молитвенного почитания имени Божия с догматическими вопросами, заявляя, что «имя Божие есть Сам Бог». В книге «На горах Кавказа», кроме святоотеческого учения о молитве Иисусовой, монахи не замечали ничего предосудительного и недоумевали, за что на книгу воздвигнуто гонение. И таким образом, психологически все было подведено к тому, что большинство монахов встали на сторону отца Илариона и начали давать «то же догматическое объяснение, что и отец Иларион… не понимая в своем невежестве, что впадают в ересь» 22, с. 111.

Новое учение было признано ересью Вселенским патриархом Германом V, о чем говорится в его грамоте от 5 апреля 1913 года, отправленной на Афон: «Происшедшее от заблуждения и превратного невежественного толкования новоявленное и неосновательное это учение составляет хульное злословие и ересь, как отождествляющее и сливающее неслитное и тем самым ведущее к пантеизму (всебожию)» 22, с. 37.

«Еще три тысячи лет назад древний мудрец сказал, что “нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “Смотри, вот это новое”, но это было уже в веках, бывших прежде нас” (Еккл. 1, 9–10). То же случилось и с новою ересью – “имябожничеством”: при ближайшем рассмотрении ее оказалось, что она уже существовала в первые века христианства под именем гностицизма; в IV веке ее развил и ревностно защищал известный еретик Евномий, а великие отцы Церкви – Василий Великий, Григорий Нисский и другие тщательно разобрали ее и опровергли, Вселенский же Второй Собор в лице Евномия предал анафеме», – пишет архиепископ Никон 14, с. 26.

6. Послание Святейшего Синода

«Появившееся в последнее время и смутившее многих православных, монахов и мирян, учение схимонаха Илариона о сладчайшем имени Господнем Иисус было предметом тщательного рассмотрения в Святейшем Синоде… С первого же своего издания книга эта («На горах Кавказа». – И. П.) многим опытным в духовной жизни показалась сомнительной. Святейшему Синоду известна, например, одна из знаменитых наших северных обителей, где чтение книги “На горах Кавказа” было запрещено старцами. В чем же ошибка отца Илариона? В том, что, не довольствуясь описанием умного делания, его духовных плодов, его необходимости для спасения и пр., отец Иларион поддался искушению дать свое как бы философское объяснение, почему так спасительна молитва Иисусова, и, позабыв руководство святой Церкви, заблудился в своих измышлениях, выдумал, как он сам говорит, “догмат”, не встречавшийся раньше нигде и приводящий не к возвеличению сладчайшего имени Иисус и не к вящему утверждению умного делания (каково было, думаем, намерение отца Илариона), а совершенно наоборот…

Столь естественное, столь утешительное, так возбуждающее в нас любовь ко Благому Господу объяснение показалось отцу Илариону и его последователям недостаточным, и они решили заменить его своим: молитва Иисусова будто бы спасительна потому, что само имя Иисус спасительно – в нем, как и в прочих именах Божиих, нераздельно присутствует Бог. Но, говоря так, они, должно быть, и не подозревают, к каким ужасным выводам неминуемо ведет такое учение. Ведь, если оно право, тогда, стало быть, и несознательное повторение имени Божия действенно (Булатович так и говорит на с. 89 своей “Апологии”: “Хотя и несознательно призовешь имя Господа Иисуса, все-таки будешь иметь Его во имени Своем и со всеми Его Божественными свойствами, как книгу со всем, что в ней написано, и хотя призовешь Его как человека, но все-таки будешь иметь во имени Иисус и всего Бога”). Но это противоречит прямым словам Господа: “Не всяк глаголяй Ми: “Господи, Господи” и пр. Если бы новое учение было право, тогда можно было бы творить чудеса именем Христовым, и не веруя во Христа, а Господь объяснял апостолам, что они не изгнали беса “за неверствие” их (Мф. 17, 20). Непонятны при объяснении отца Илариона и его последователей события, подобные описанному в Деян. 19, 14. Главное же, допускать (вместе с Булатовичем), что “самым звукам и буквам имени Божия присуща благодать Божия” (с. 188) или (что, в сущности, то же самое) что Бог нераздельно присущ Своему имени, значит, в конце концов, ставить Бога в какую-то зависимость от человека, даже более – признавать прямо Его находящимся как бы в распоряжении человека. Стоит только человеку (хотя бы и без веры, хотя бы бессознательно) произнести имя Божие – и Бог как бы вынужден быть Своею благодатию с этим человеком и творить свойственное Ему. Но это уже богохульство! Это есть магическое суеверие, которое давно осуждено святой Церковью. Конечно, и отец Иларион, и все его единомышленники с ужасом отвернутся от такого хуления, но если они его не хотят, то должны усомниться в самом своем “догмате”, который необходимо приводит к такому концу.

Не менее опасными выводами грозит новое учение и для самого подвижничества, для самого “умного делания”. Если благодать Божия присуща уже самим звукам и буквам Божия имени, если само имя, нами произносимое, или идея, нами держимая в уме, есть Бог, тогда на первое место в умном делании выдвигается уже не призывание Господа, не возношение к Нему нашего сердца и ума (зачем призывать Того, Кого я почти насильно держу уже в своем сердце или уме?), а, скорее, само повторение слов молитвы, механическое вращение ее в уме или на языке. Иной же неопытный подвижник и совсем позабудет, что эта молитва есть обращение к Кому-то, и будет довольствоваться одной механикой повторения, и будет ждать от такого мертвого повторения тех плодов, какие дает только истинная молитва Иисусова; не получая же их, или впадет в уныние, или начнет их искусственно воспроизводить в себе и принимать это самодельное разгорячение за действие благодати – другими словами, впадет в прелесть. Едва ли отец Иларион пожелает кому-либо такой участи <…>

Весьма многие места Священного Писания, кроме того, перетолковываются приверженцами нового догмата совершенно произвольно, так что справедливо было бы им напомнить анафематствование на “пытающихся перетолковывать и превращать ясно сказанное благодатию Святого Духа” (Триодь Греческая, с. 149) <…>

Православное же мудрование об именах Божиих таково.

1. Имя Божие свято, и достопоклоняемо, и вожделенно, потому что оно служит для нас словесным обозначением самого превожделенного и святейшего Существа – Бога, Источника всяких благ. Имя это Божественно, потому что открыто нам Богом, говорит нам о Боге, возносит наш ум к Богу и пр. В молитве (особенно Иисусовой) имя Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не могут и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому. Но это только в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле, имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета, а не сам предмет и потому не может быть признано или называемо ни Богом (что было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия.

2. Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить и чудеса, но не само собою, не вследствие некоей навсегда как бы заключенной в нем или к нему прикрепленной Божественной силы, которая бы действовала уже механически, а так, что Господь, видя веру нашу (Мф. 9, 2) и в силу Своего неложного обещания, посылает Свою благодать и ею совершает чудо.

3. В частности, святые таинства совершаются не по вере совершающего, не по вере приемлющего, но и не в силу произнесения или изображения имени Божия, а по молитве и вере святой Церкви, от лица которой они совершаются, и в силу данного ей Господом обетования.

Такова вера православная, вера отеческая и апостольская.

Теперь же Святейший Синод приглашает настоятелей и старшую братию находящихся в России честных обителей по прочтении сего послания отслужить соборне в присутствии всего братства молебен об обращении заблудших, положенный в неделю Православия. Затем, если среди братства есть инакомыслящие и были споры и разделения, инакомыслящие должны выразить свое подчинение голосу Церкви и обещание впредь от произвольных мудрований воздерживаться и никого ими не соблазнять; все же должны от сердца простить друг другу, что каждый в пылу спора сказал или сделал другому оскорбительного, и жить в мире, содевая свое спасение» [10, с. 162–163, 165, 168].По поводу критики синодального послания митрополит Сергий в 1938 году отвечал митрополиту Вениамину:

«Допустим, что это постановление далеко от совершенства, однако существо дела от этого не меняется. Подробный разбор и опровержение учения имябожников, естественно, и не входили в обязанность Синода. Первая и главнейшая его задача была засвидетельствовать, что осужденное на Востоке имябожничество остается осужденным и для Русской Церкви. По примеру византийских еретиков имябожники заручились поддержкой придворных сфер. Подняли общественное мнение в лице московских философов. Под давлением всех этих “обстоятельств” митрополит Макарий (Невский; занимал в то время Московкую кафедру. – И. П.) собрал тогда имябожников к себе, испытал их по всем пунктам православной веры, старательно избегая всего, что могло бы коснуться имябожничества, и, конечно, не нашел у имябожников ничего неправославного. Прибегнуть к подобному же выходу не соответствовало достоинству Синода, как высшего священноначалия Русской Церкви, и Синод невзирая на всю неподготовленность его членов к решению этого вопроса выступил и засвидетельствовал. Пусть разбор имябожничества оказался не для всех убедительным, но свидетельство Синода, как “архиерея лету тому”, состоялось и сохраняет силу для послушных чад Церкви.

Обвиняют Синод в том, что животрепещущим душевным запросам он противопоставил отвлеченные силлогизмы. Но что было делать, если имябожничество затрагивало основные наши догматы? Всякий догмат, как формула, неизбежно будет отвлеченным, но это не говорит против его истинности. В Константинополе осудили имябожников за уклон к пантеизму. Поднялся крик: “Помилуйте! Старцы-подвижники о пантеизме и не слыхали!” Однако азарт, с каким ухватились за имябожничество наши московские философы-платоники (Булгаков, Эрн, Соловьев Николай и пр.), показывает, что константинопольцы не ошибались.

Вы пишете, что имябожники отстаивали только молитву, а богословия коснулись лишь вынужденно; Иларион ведь еще раньше всяких синодальных постановлений прямо называл свое учение новым догматом и, конечно, ожидал, что этот догмат потом займет место наряду с другими. А это и могло быть, если бы церковная власть не предупредила, указав несродность нового догмата древним» [9, т. 2, с. 561–563].

Здесь же митрополит Сергий дает основательное объяснение 3-го пункта синодального послания, а именно, что святые таинства совершаются «по молитве и вере святой Церкви и в силу данного ей Господом обетования»:

«Вслед за имябожниками Вы утверждаете, что таинства действуются совершением крестного знамения и произнесением имен Божиих, что ставить таинства в зависимость от Церкви – значит умалять благодатную силу, данную священнику. Католики и считают священство как бы личной собственностью священников, отсюда у них и неизгладимость благодати, хотя бы отречься и от веры, отсюда там и авантюрные поездки за хиротонией к разным маронитам, яковитам и т. п. Что же касается крестного знамения и имен Божиих, то у нас в Москве, на Рогожском, австрийцы (старообрядцы-поповцы, приемлющие так называемую австрийскую иерархию; Рогожское кладбище – один из их центров. – И. П.), конечно, аккуратнее нас совершат и крестное знамение, и всякое имя произнесут с величайшей точностью до последней буквы, однако их хиротонии и евхаристию мы признаем пустыми церемониями. Ссылка на отсутствие у австрийцев апостольского преемства мало здесь поможет, если действенность таинств ставить в зависимость от крестного знамения и произнесения имен Божиих. И с апостольским преемством хиротония становится действительной лишь по вступлении в Церковь, причем иногда дефекты в форме, наоборот, не препятствуют действительности. С другой стороны, и православный священнослужитель (следовательно, имеющий и апостольское преемство, и хиротонию с соблюдением всех подробностей формы) силен совершить таинство лишь до тех пор, пока он представитель Церкви, пока не порвал с нею или не вышел из послушания ей. Например, хиротония во епископа, совершенная вопреки воле областного митрополита, признается канонами недействительной. Единственно возможное объяснение подобной канонической практики есть то, что одни таинства Церковь усвояет себе, считает своими и другие не считает. О первых она верует, что они сообщают благодать, потому что верует в обещание Господа, данное ей в лице апостолов. Отец даст ей все, чего бы она ни попросила у Отца во имя Сына (см., например: Ин. 16, 23); верует Церковь и в другие частные обещания: “Елика свяжете, будут связана…”; “Крестившийся во имя Отца и Сына и Святаго Духа…”; “Сие есть тело Мое…” и др. Касательно же не своих таинств Церковь такой веры не имеет, потому что обещание говорит только ей, Церкви, и только о ее действиях, а о чужих умалчивает. Вот почему и апостольское преемство, и соблюдение всей формы не обеспечивают действенности таинства, когда совершитель действует самочинно, не от лица Церкви. Но если Церковь может объявить недействительным хотя бы одно из таинств, совершенных правильными священниками и с пунктуальным соблюдением всех подробностей формы, то или имябожники ошибаются, или Церковь в таких случаях совершает нечто близкое к святотатству, и, следовательно, ее тысячелетнюю практику и канонические правила, на которых эта практика основана, нужно признать по меньшей мере ошибочными… Нетрудно видеть, что у Синода имелись все основания рассматривать имябожников не только как энтузиастов молитвы Иисусовой, но и как представителей учения, в своих последних выводах опасного для Церкви» [9, т. 2, с. 563–564].

Заметив, что определения Святейшего Синода, «как архиерея лету тому», остаются в силе, митрополит Сергий предостерегает желающих возобновить споры об имябожии о плохих последствиях, могущих возникнуть в Церкви: «Как бы то ни было, имябожники осуждены и на Афоне, и в Константинополе, и у нас. Лучшие из них давно смирились и причащаются в наших церквах. Какой смысл их снова поднимать, чтобы в результате получить лишнее смущение в Церкви? Повернуть назад историю все равно не удастся. В свое время Феодорит и другие с ним поднимали протест против III Вселенского Собора: зачем-де совершили “человекоубийство”, то есть Нестория лишили сана. Возможно, что побуждала их к протесту и досада на торжество “фараона”, как они прозывали святителя Кирилла. В некоторых кругах протест этот имел успех, по местам Церковь волновалась, но поворотить церковный корабль протестовавшие все-таки не смогли – он неуклонно шел себе своим курсом. Поэтому и нам лучше не воскрешать мертвых, а повнимательнее заняться живыми, потому что это прямое наше дело, наш служебный долг» [9, т. 2, с. 565–566].

Святейший Синод засвидетельствовал свою верность учению святой Церкви. «Я заключил свой доклад С[вятейшему] Синоду вопросом: “Можно ли со строго церковной точки зрения допустить такое как бы обособленное от общего учения Церкви учение?” Послание С[вятейшего] Синода от 18 мая 1913 года на этот вопрос отвечает решительно: такое учение неприемлемо», – пишет владыка Никон 15, л. 11. И дополняет: «Им (имябожникам. – И. П.) должно бы обратиться ко всем 16 Православным Церквам и просить их ответить на вопрос: одобряют ли они их учение, что “имя Божие есть Сам Бог”? Кто в нем прав: два ли Вселенских патриарха с патриаршим Синодом, наш С[вятейший] Синод и мы, согласные с ними, с одной стороны, или, с другой – они, наименованные Синодом “имябожниками”?» [Там же]

Святейший Синод не пытался пересматривать и утверждать заново церковное учение, сформулированное святыми отцами уже много столетий назад. Об этом митрополит Сергий пишет в 1938 году: «Синодальное постановление не противопоставляет догмату Булатовича свой догмат, оно только показывает, что догмат Булатовича можно понимать крайне механически (как и понимают некоторые), и он тогда неизбежно поведет к извращению духовной жизни. Поэтому молитесь, но не умствуйте над молитвой. Монастырские старцы так и поняли. Они не могли, конечно, удовлетвориться нашими духовно незрелыми семинарскими рассуждениями, однако предостережение признали и законным и обоснованным, почему и подчинились ему. Тем паче нужно бы ожидать того от нас, архипастырей» [9, т. 2, с. 451]. (И сейчас от многих можно услышать в осуждение синодального послания, что митрополит Сергий сам признавал его несовершенным, «незрелым» и «семинарским». Но это ни в коей мере не может служить доводом к признанию послания догматически неверным. Семинарские сочинения действительно часто несовершенны по форме и стилю изложения, но это вовсе не говорит о их неправославности.)

7. Увещания и запрещения

Грамота, посланная на Афон Вселенским патриархом Иоакимом III, осудила учение книги «На горах Кавказа»:

«Высокопреподобнейшему игумену священного царского, патриаршего и ставропигиального святого Пантелеимона монастыря на Афоне киру Мисаилу с братиею монастыря и всем на Святой Горе подвизающимся русским по происхождению благоговейнейшим монахам.

Тем из монахов, которые бессмысленно богословствуют и ошибочную теорию о Божественности имени Иисус выдумали и распространяют, советуем и повелеваем отечески тотчас же и строго отставать от душевредного заблуждения и перестать спорить и толковать о вещах, которых не знают.

Им надобно прежде всего заботиться о спасении души своей, а разрешения каких бы то ни было недоумений своих они должны искать и находить в преданном учении Церкви, сверх которого и помимо которого не дозволено новшествовать и новые выражения употреблять. Иначе против распространяющих это бессмысленное богохульное учение, смущающих Святую Гору приняты будут со стороны Церкви строжайшие меры, какие указываются священными канонами против нечестивых и непокорных и каких требуют спокойствие и порядок вашего священного места.

А так как начало и причина соблазна есть невнимательно и неосновательно во многих местах составленная книга монаха Илариона “На горах Кавказа”, то мы, порицая и осуждая неправильные и опасные выражения в ней об имени Иисус, запрещаем чтение этой книги всем на Святой Горе, как книги, содержащей много ошибочного и ведущей к заблуждению и ереси.

“Бог же всякой благодати, призвавший нас в вечную славу Свою во Христе Иисусе, Сам да совершит вас, да укрепит, да соделает непоколебимыми. Ему слава и держава вовеки. Аминь” (1Пет. 5, 10–11).

1912 года, сентября 12-го дня, № 8522.

Константинопольский патриарх Иоаким, во Христе молитвенник» 22, с. 29.

Вселенский патриарх Иоаким III – выдающийся церковно-общественный деятель, пророссийски настроенный, ревностный защитник Православия в Турции. Занимал патриарший престол с 1878 по 1884 год и в 1901–1912 годах.

Монашескую жизнь начал на Афоне, в монастыре Пантократор, затем проходил послушания при Вселенском патриархе Иоакиме II, которого называют благодетелем Иоакима III. (Этот патриарх был благодетелем и для Пантелеимоновой обители, защитив ее русскую братию в 1874–1875 годах от чрезмерных притязаний греков.)

Обладавший замечательным даром слова, богословски образованный, патриарх Иоаким III вел обширную духовно-просветительную и издательскую деятельность, всемерно добивался от турецкого правительства учреждения новых епархий, противодействовал католической и протестантской пропаганде. С разрешения российского Святейшего Синода он открыл в Москве Константинопольское подворье с храмом преподобного Сергия Радонежского.

Между периодами патриаршества прожил 12 лет на Афоне, где на свои средства отстроил Преображенский храм на вершине горы. С братией Русской обители патриарха связывали дружественные отношения, там им был освящен Преображенский параклис; в 1890 году в его присутствии были открыты честные останки старца-духовника Иеронима; в 1898 году он возложил на игумена Андрея панагию, завещав будущим игуменам носить ее преемственно.

Афонцы называли патриарха «великим по уму, славным по деятельности, величайшим по сану, величественным по наружности» 17, с. 278. Монах Денасий вспоминал, как, отбывая с Афона в Константинополь в 1901 году, патриарх плакал и низко кланялся провожавшим его монахам.

Святейший Синод высказал свое согласие с отношением Константинопольской Церкви к афонским спорам: «Святейший Синод вполне присоединяется к решению святейшего патриарха и священного Синода Великой Константинопольской Церкви, осудивших новое учение, как богохульное и еретическое, и со своей стороны умоляет всех увлекшихся этим учением оставить ошибочное мудрование и смиренно покориться голосу матери-Церкви, которая одна на земле есть “столп и утверждение истины” и вне которой нет спасения» [10, с. 167].

С пастырскими увещаниями к братии обратился игумен Мисаил:

«Возлюбленная братия. Святая Православная Церковь Христова учит нас веровать “во единаго Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденнаго прежде всех век, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна”. В этих словах Символа веры заключается все, что нам надо знать о Втором Лице Святой Троицы – Господе нашем Иисусе Христе. Всякое другое учение о Нем сверх этого совершенно излишне. Святой апостол Павел заповедует нам “не мудрствовати паче, еже подобает мудрствовати, но мудрствовати в целомудрии, коемуждо якоже Бог разделил есть меру веры” (Рим. 12, 3). От нарушения этой заповеди апостола и происходят среди нас несогласия и раздоры, а враг, пользуясь случаем, раздувает между нами вражду и смятение и всевает клевету, якобы те из нас, кои не соглашаются с новым учением об имени Иисус, суть антихристы и безбожники. Сохрани нас Господь от такого заблуждения и безумия.

Имя Господа нашего Иисуса Христа, говорим мы и готовы тысячу раз повторить это, велико, свято, Божественно, прехвально и достопоклоняемо. Это имя особенно вожделенно нам и любезно, потому что Сладчайший Спаситель наш Господь Иисус Христос нас ради и нашего ради спасения, будучи Единородным Сыном Божиим, не возгнушался Девического чрева, но сошел на землю и воплотился, пострадал и воскрес. В залог любви Своей к нам даровал нам пречистое тело и честную кровь Свою – мало того, обещает нам дать еще истее приобщатися Ему в невечернем дни Царствия Своего.

Однако, если кто желает пускаться в богословские и догматические рассуждения, тот должен твердо помнить, что имя Божие надо отличать от Cущества Божия, которое, по учению святых отцов (Иринея, Григория Нисского, Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста и многих других), непостижимо для нас, неименуемо, неизглаголанно, неизреченно и неописуемо. “Все имена Божии, – говорят святые отцы, – выражают не Саму Cущность Божества, а только то, что касается Его Cущности или Его отношений к миру и человеку. Равно и говоря о Лице Господа Иисуса Христа, надо также различать имя без Ипостаси и Саму Ипостась Его. Всего же лучше нам, смиренным инокам, не вдаваться в догматические тонкости, дабы не погрешить в чем против веры, что весьма нередко случается не только с простецами, но и с богословами.

Итак, будем же держаться одного преданного нам апостолами и святыми отцами православного учения Церкви и не будем вводить и принимать никаких новых догматов. От Христа Спасителя научены мы всякое дело и всяких учителей познавать по плодам их. Если новое учение не приносит нам ничего, кроме вражды и разделения, то это учение не от Бога. Допустив ошибку по простоте и неведению или по своемудрию, не будем упорствовать в ней, но поспешим исправить ее полной покорностью разуму Церкви, вне коей нет спасения. Ее разум есть разум Христа, ибо Он Глава Церкви. Господь не столько взыскивает за невольную погрешность в учении, сколько за упорство и противление поставленным Им пастырям Церкви» 16, с. 1–2.

Схиархимандрит Мисаил (Сапегин; 1852–1940) – духовное чадо и ученик старцев Иеронима и Макария. Прибыл на Афон, в Русскую обитель, в 1876 году; в 1885 году был рукоположен во иеромонаха. Послушания нес в основном на монастырских подворьях: таганрогском, московском, константинопольском, одесском. В мае 1905 года он по жребию был избран в наместники игумену Нифонту, а в ноябре того же года, по смерти отца Нифонта, преемственно стал игуменом и пребывал в этой должности почти 35лет, до конца жизни.

Иноки Пантелеимонова монастыря называли отца Мисаила «мужем духовным», «мужественным подвижником» 23, с. 36. Господь судил ему руководить обителью в тяжелое время, когда связь Афона с Россией прервалась, а обитель лишилась практически всех своих подворий и угодий, и во многом благодаря духовной мудрости и твердости игумена Мисаила она не пришла в полное разорение.

Его можно также назвать охранителем монастырского устава, составленного старцем Иеронимом. Игумен с твердостью противодействовал давлению со стороны греков, вынуждавших святогорские обители, отменив свои прежние монастырские чиноположения, перейти на общеафонский «республиканский» устав. В Пантелеимоновом монастыре устав действовал до тех пор, пока были живы и стояли в истине игумен Мисаил и последние иноки из числа учеников и сотрудников старцев Иеронима и Макария, и лишь в 1940-х годах устав был изменен в сторону значительного умаления игуменской власти.

«Если кто дерзнет возбуждать после сего спор и пререкание, делать сходки и собирать подписи, то таковой, аще монах, да отлучится от причащения Святых Христовых Таин на три года, если священнослужитель – от священнодействия на три года, – пишет игумен Мисаил в Фиваиду. – А если кто дерзнет произнести на кого-либо слово “еретик”, тот отлучается от приобщения Святых Христовых Таин на год… Духовникам строго наказываю не входить в суждение о догматических вопросах со своими духовными чадами» [9, т. 1, с. 354].

«Разве не довольно святоотеческих творений о молитве? – вопрошает архиепископ Никон. – Почти две тысячи лет существует вера православная, и дело спасения душ обходилось без этой книги («На горах Кавказа». – И. П.). Ужели грешно отложить ее в сторону, не читать ее хотя бы ради послушания высшей власти церковной… Не смиреннее ли, не благоразумнее ли вовсе не читать этой книги? Сего смиренного мудрования не вижу в тех, кто дерзает защищать книгу, даже архиепископа называть еретиком» [9, т. 1, с. 387–388].

Положение, однако, несмотря на увещания и запрещения, не менялось, споры разгорались все больше, принимая самый неблаговидный характер со взаимным оскорблением, причем имябожники, по словам С. В. Троицкого, «постоянно переводили спор от имени к Лицу, им означенному, и утверждали, что православные не признают Иисуса Христа Богом» 25, с. 176.

Так, например, просил имябожник объяснить ему грамоту патриарха Иоакима, осудившую новоявленное учение, и тут же начинал возражать своему собеседнику и, не зная, как защитить свое мнение, принимался поносить и несогласных с ним, и патриарха, а потом передавал своим друзьям слова противника в совершенно искаженном виде, так что по его словам выходило, что его противник хулил имя Божие [см.: 22, с. XXXVII].

Вот диавол уже и посмеивается: монахи оставили молитву, увлеклись спорами, не покоряются начальству.

Запрещение книги «На горах Кавказа», изданной без должной богословской редакции и содержащей, по словам С. В. Троицкого, «некоторые неудачные и неточные выражения», а также, по словам преподобного Варсонофия Оптинского, нехорошее предисловие, было запоздалым и не принесло успеха – напротив, у простых монахов вызывало недоумение, так как они полагали, что критикуют книгу люди, мало знакомые с молитвенным деланием.

Дальше начала действовать уже не ревность о славе имени Божия, а скорее страсти самолюбия и гордости, нежелание быть побежденным, азарт полемики. Диавол – отец лжи и ересей – извратил и омрачил ум монахов, притупил и ожесточил сердце, довел до безумия, и смиренные молитвенники стали бунтарями, легко принимая всякую нелепицу: игумен – еретик, архиерей – масон, патриаршая бумага – подложная, а сам патриарх подкуплен и прочее, и прочее, и прочее…

Обличения их заблуждений в печати побудили имябожников привлекать на свою сторону грамотных людей, каким оказался иеросхимонах Антоний (Булатович) из скита святого апостола Андрея Первозванного, что на Карее, и даже некоторых российских богословов.

8. О причинах смуты

Об опасности богословствования для монахов пишет архиепископ Никон:

«Исповедники нового догмата… говорят, что в учении о духовной жизни опыт важнее науки. Но жизнь духовная – одно, а точное изложение веры – другое. Такие великие учители монашества, как преподобный Иоанн Лествичники Варсануфий Великий, предостерегают монахов, даже безмолвников, посвятивших себя высшему подвигу, от занятия догматическими исследованиями. “Неизмерима глубина догматов, – говорит святой Лествичник, – и уму безмолвника небезбедно пускаться на нее. Небезопасно плавать в одежде и подверженному страсти касаться богословия”. И когда один брат вопрошал преподобного Варсануфия: “Если в моем присутствии состязаются о вере с кем-либо из неправо мудрствующих о ней, должен ли и я состязаться или нет, ибо помысл говорит мне: “Когда молчишь, то изменяешь вере”, – великий авва прямо и решительно отвечал: “Никогда не состязайся о вере: Бог не требует от тебя сего, но лишь того, чтобы ты следовал право, как принял от святой Церкви при крещении, и чтобы соблюдал заповеди Его. Сохрани сие и спасешься. Беседовать же о догматах не следует, ибо это выше тебя. Но молись Богу о своих согрешениях, и в сем пусть упражняется ум твой. Берегись, чтобы в сердце своем не осудить имеющих такое собеседование, ибо ты не знаешь, право ли говорят они или нет. Бог будет судить оное дело. Если же будешь спрошен, скажи: “Простите меня, отцы святые, это выше меня”» 22, с. 55. «К сожалению, те, кто ныне увлекся этой ересью, не зная истории ересей, кажется, и не подозревали, что в их лжемудровании возрождается одна из древних, осужденных уже Церковью ересей. Когда же церковной властью, стоящей на страже священных догматов, им было раскрыто их заблуждение, дух гордыни, неизменный спутник всякой ереси, овладевающий сердцем всякого еретика после оставления его Божией благодатью, уже настолько проник в их души, что не пускает им смириться, дабы познать свое заблуждение, и они всюду ищут самоутверждения в своей ереси, готовые даже на подделки, подлоги и другие нечистые средства. Благодать Божия подается смиренным и не терпит смрада гордыни еретической» 14, с. 26.

Правильный, истинно монашеский подход к спорному вопросу видим в жизнеописании преподобного старца Силуана: смирение, недоверие своему разуму:

«Споры об имени Божием совпали с тем периодом духовной жизни старца, когда он пребывал в усиленной борьбе со всяким проявлением в нем страстей тщеславия и гордости как главных причин его тяжелых страданий. Нося в сердце своем сладчайшее имя Христа постоянно, так как молитва Иисусова никогда не прекращала в нем своего действия, он, однако, удалялся от всякого спора о природе этого имени. Он знал, что через молитву Иисусову приходит в сердце благодать Святого Духа, что призывание Божественного имени Иисуса освящает всего человека, попаляя в нем страсти, но от догматической интерпретации переживаемого им опыта он уклонялся, боясь “ошибиться в мысленном рассуждении”» 23, с. 41.

Преподобный Силуан Афонский (1866–1838) – схимонах Пантелеимонова монастыря, ныне прославленный в лике святых. Подвизался в обители с 1892 года.

Преподобный Силуан не был непосредственным учеником старца Иеронима, но, как и множество других подобных ему достойных иноков, возрастал в духовной атмосфере, созданной отцами Иеронимом и Макарием и сохранявшейся в монастыре долгие годы при том мощном духе доброго монашеского устроения, который был заложен в братстве этими великими старцами.

Занимая по послушанию должность одного из монастырских экономов, старец Силуан стяжал высокие монашеские добродетели и удостоился многих благодатных дарований. Его исключительной чертой было неосуждение ближних при всеобъемлющей христианской любви.

В Пантелеимоновом монастыре имеется документ – копия списка под названием «Хулители имени Божия Иисус» – с пометой: «Сей список нашли у еретиков-имябожников после отбытия их с Афона». В списке 130 монашеских имен; туда, вероятно, вошли и те, кто занимал нейтральную позицию, не участвовал в спорах. В этом списке означено имя и монаха Силуана.

9. Антоний (Булатович)

Об иеросхимонахе Антонии (Булатовиче) вспоминает епископ Петр (Ладыгин), бывший насельник афонского Андреевского скита (во время смуты он, иеромонах Питирим (в схиме Петр), был настоятелем подворья скита в Одессе):

«Булатович был один сын у богатой помещицы Харьковской губернии и воспитывался в роскоши. Окончил лицей и сразу был назначен в кавалерийский эскадрон. В 1905 году, во время японской войны, он скомандовал своему эскадрону идти на наши два батальона солдат. 2000 человек побил и ранил. И за это его лишили офицерского звания. По закону его должны были расстрелять. Но его близкие были у власти, сочли его якобы помешанным и его не судили, а послали его к отцу Иоанну Кронштадтскому, чтобы он помолился и наставил его. Отец Иоанн благословил его на покаяние в монахи и велел оплакивать свои грехи. Он постригся в г. Санкт-Петербурге, на Никифоровском подворье, прямо в мантию в 1906 году и пробыл [там] до 1910 года. В 1910 году приехал на Афон и пошел в Андреевский скит. Отец Иоанн Кронштадтский благословил ему, чтобы он каялся и приобщался каждую неделю. А на Афоне монахам не позволяют приобщаться каждую неделю, а через две, а рясофорным – через месяц. Он стал требовать, чтобы его причащали каждый день. Тогда его сделали иеромонахом в 1911 году, чтобы он служил и причащался каждый день. Как только его рукоположили в иеромонахи, то он поехал к королю Абиссинии – там у него было знакомство – и взял с собой двух монахов. Как приехал, вздумал там открыть монастырь и потребовал с Афона 50 монахов в Абиссинию. Из монашествующих с Афона никто не пожелал ехать. И те два монаха, что были с ним, тоже возвратились. Он остался один, пробыл там год. В 1912 году возвратился на Афон и стал руководителем брошюры “На горах Кавказа”, набрал себе партию молодых послушников и учинил бунт» [7, с. 438–439].

«Начав читать книгу “На горах Кавказа”, он сперва не согласился с содержащимся в ней учением и решил написать критическое письмо автору книги. Однако по мере чтения его мнение начало меняться, чему способствовали обстоятельства, впоследствии изложенные им самим в книге “Моя борьба с имяборцами”: “Дойдя до утверждения отца Илариона, что сущность и действенность молитвы Иисусовой зиждется на силе призываемого Божественного имени Господа Иисуса Христа, к которому молящийся должен относиться как к Самому Господу Иисусу и которое есть Сам Он, Господь Иисус Христос, я соблазнился этими словами, и мне они показались неправильными. Но, читая дальше, я увидал с удовольствием прекрасно изложенное святоотеческое учение о молитве Иисусовой. Так как игумен приказал мне письменно изложить мое суждение об этой книге, то я решился, во-первых, написать письмо отцу Илариону, в котором протестовал против этого выражения: “Имя Господа Иисуса Христа – Сам Господь Иисус Христос”» [9, т. 1, с. 346].

Далее иеросхимонах Антоний описывает происшедший в его душе «чудесный» переворот, предается чувственности и решает, что книга хорошая.

В данном рассказе, если считать его достоверным, отсутствуют, как и в других повествованиях Булатовича, упоминания о старце, духовнике, которые бы руководили его духовной жизнью и разрешали его сомнения.

Он жил в монастыре, устав которого внешне соблюдал, был образован и пользовался доверием игумена. Помощник Булатовича П. Д. Григорович, державший корректуру «Апологии», из которой он «ничего тогда не мог понять», добавляет, что уважал отца Антония «за благость иноческой жизни, воздержание, молчаливость и другие добродетели» [7, с. 109–110]. Государь император Николай Александрович однажды сказал, что «Булатовича знает как лихого офицера» [7, с. 337], а известный дипломат П. Б. Мансуров на «вопрос о личности Антония Булатовича» ответил, что считает его «искренним человеком, но по характеру авантюристом» [Там же].

Святые отцы наставляют, что необходимо открывать духовнику все – как плохое, так и хорошее – и не доверять своему разуму, ибо и сатана, чтобы обольстить, преобразуется в ангела светла (см.: 2Кор. 11, 14). Но иеросхимонах Антоний, испытав такой резкий переворот в душе, не посчитал нужным проверить истинность его у кого-либо из старцев, а сразу энергично принялся за работу, считая, что делает дело Божие по явному указанию на то свыше, поставляя себя наравне с великими учителями Церкви, которые будто бы упустили в свое время дать объяснения по данному вопросу.

Его вразумление духовное подлежит сомнению так же, как и умиротворение фиваидцев, ложно переродившихся, когда они пришли к единому мнению на своем соборе, но в то же время угрожали расправой несогласным с ними [см.: 11, с. 13]. Такой духовный подъем виден и у пантелеимоновских бунтовщиков, когда они, совершив насилие над игуменом, «запели Пасху» [7, с. 176].

Апостол Иаков пишет: «Аще же зависть горьку имате и рвение в сердцах ваших, не хвалитеся и не лжите на истину. Несть сия премудрость свыше нисходящи, но земна, душевна, бесовска» (Иак. 3, 14–15). При получении таких «благодатных утешений свыше» в то же время у имябожников наблюдалось полное отсутствие самокритики, нетерпение обличения, крайняя нетерпеливость вплоть до открытой ненависти к своим противникам. Булатович устроил даже кровавую расправу над несогласными с ним, дерзнул изгнать игумена и самочинно заменить его себе угодным. Тем же немирным духом дышат и его «богословские» труды. Книга «Апология», «несмотря на свое название, является… открытым нападением на учение его противников» [9, т. 1, с. 424].

Вот один пример. «Это учение имяборческое, – пишет Булатович, – мы смело называем ересью не по самонадеянности и дерзости, но по совершенному сходству имяборчества с древле уже осужденной и преданной проклятию Церковью ересью варлаамовой. Дай, Господи, уши слушающим, и да заградятся уста хульные, и да не распространится сия ужасная ересь на погибель нашей и без того бедствующей Церкви и оскудевшего монашества! Если же и приводимые убедительнейшие слова святых отец не вразумят хулящих имя Господне, то да знают таковые, что они уже находятся под клятвой анафемы, которая наречена на Варлаама, и да будут они чужды для нас, якоже язычники и мытари, по заповеди Господней и по преданию апостольскому: “Аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет”» [Там же].

Название другой его работы – «Моя борьба с имяборцами» – уже говорит само за себя. «Ученый богослов», «столп имябожничества» трактует новый «спасительный догмат» для Церкви и не знает самого простого, что враг наш – диавол, а не тот брат, которого лично ты считаешь заблудшим. Зачем же с ним бороться, когда он и так подвержен насилию диавола? Сказано: «Вы, духовнии, исправляйте таковаго духом кротости» (Гал. 6, 1) – своими молитвами, долготерпением, кроткими увещеваниями, предоставив окончательное исправление сделать Самому Богу.

Все это свидетельствует о том, что не Духом Божиим руководились защитники нового учения. Дело Божие делается не с криком и шумом, но со смирением и кротостью, с чистым сердцем, со многим советом с опытными и недоверием самому себе. Ничего этого у Булатовича не было, но, напротив, – самочиние, дерзость, насилие, ложь и клевета.

Он распространил по Афону среди «простодушных и детски доверчивых», по выражению архиепископа Антония [см.: 22, с. 100], монахов прокламацию в опровержение грамоты патриарха Иоакима III [см.: 7, с. 267–269], утверждая, будто грамота подложная [см.: 22, с. 100], хотя ему был доставлен фотоснимок с подлинника на греческом языке, «обвинял начальство Пантелеимонова монастыря в искажении грамоты» и перетолковывал, что, дескать, «грозные слова патриарха относятся не к имябожникам, а к противникам их» 11, с. 15.

Он не послушался совета игумена Иеронима, просившего «повергнуть спор на рассмотрение и нашего Святейшего Синода и в мире терпеливо ждать, когда он разрешит его» 22, с. XL. В начале бунта Булатович предлагал членам скитского духовного собора 10 000 рублей за смену игумена Иеронима [см.: 7, с. 329]. Замыслив сменить игумена, он со своими единомышленниками обвинил его в «имяборной ереси», избрал нового «не по правилам и обычаям скита», силой заставляя всех братий принять участие в этом избрании и заявляя им, что за сопротивление они будут изгнаны из обители 22, с. 211.

Кириархический монастырь Ватопед признал это избрание незаконным, игумена Иеронима – православным, а новое учение – ересью и выдал имябожникам бумагу, которая обличала их в ереси и в которой монастырь угрожал «изгнать из скита всех, кто будет продолжать исповедовать учение [запрещенной] книги» [7, с. 260]. Эту бумагу они скрыли и объявили, что «Ватопед на их стороне» [Там же]. После этого Булатович «со своими сподвижниками изгнал архимандрита Иеронима и до 50 человек братии, многие из которых были избиты» 22, с. 215.

Увлеченный борьбой, Булатович был уже невменяем, для него уже не существовало ни властей, ни авторитета. «Эту борьбу он воспринимает как прямое продолжение своих военных подвигов: “Слава Богу, и благодарю Его, что Он, сподобив меня некогда подвизаться в передовых отрядах конницы, которыми мне довелось предводительствовать на войне, ныне сподобил меня еще безмерно большей милости подвизаться в передовом отряде защитников имени Господня”(письмо к отцу Павлу Флоренскому от 2 декабря 1912 года. – И. П.). Необходимо помнить об этой мотивации, двигавшей иеросхимонахом Антонием» [9, т. 1, с. 419–421].

Разве в таком духе защищали святую веру отцы-исповедники и учители Церкви?

«Все зло, разрыв с Православной Церковью, – вспоминает монахиня Сергия (Клименко), – со всеми печальными последствиями произошли от извращенного, утрированного понимания учения старца (отца Илариона. – И. П.) его фанатическим “последователем” Булатовичем. Я затрудняюсь точно назвать его имя и сан. Знаю, что он был сначала офицером русской армии, обладал неукротимым, огненным темпераментом, что проявлялось, когда он участвовал в учебных военных занятиях: увлекаясь до самозабвения, Булатович начинал стрелять из настоящего оружия, вообразив себя на войне. Под влиянием каких причин он оставил военную службу, мне не известно. Появляется он на Старом Афоне и с присущим ему “кровяным разгорячением” бросается в самочинные подвиги поста и бдения.

К великому прискорбию, в его руки попалась эта книга отца Илариона – “На горах Кавказа”. И тут оправдались слова о том, что “великая беда – невежество в действии”. Булатович, не имея ни духовного опыта, ни должного образования, страстный, горячий, стал делать свои выводы из высказываний старца, объявил учение нашей Церкви неправильным, перестал посещать храм, занимаясь самочинно только Иисусовой молитвой. Он привлек к себе многих неопытных монахов, всех их вывел из Церкви» 21, с. 97–98.

После изгнания игумена и братии, не явившись на патриарший суд в Константинополь, куда он был потребован к ответу, этот «исповедник» уехал в Россию и, по свидетельству игумена Мисаила, в силу дарованной в 1905 году свободы совести, слова и печати, прикрываясь покровительством сильных, бросился с клеветой на всех, не единомудрствующих с ним [см.: 22, с. 259].

Вот ответ игумена Мисаила на его публикации:

«На оскорбительные письма его лично ко мне, на разные клеветы на меня лично и на других мы не хотели и не желаем давать никаких ответов. Такие люди и этот душевно погибающий человек всякое слово наше будет переделывать на свой лад и снова еще с большим ожесточением злобствовать и клеветать… Скажем здесь лишь, что он, Булатович, в сочиняемых другими разных бесцензурных книжках, брошюрках и листках, повсюду им и его сотрудниками распространяемых, бесстыдно клевещет на меня, а со мною и на святую обитель нашу, что будто я 9 июня 1913 года отступнически в соборном храме монастыря в присутствии члена Святейшего Синода архиепископа Никона, российского генерального консула, чиновника особых поручений при посольстве в Константинополе, командира офицеров со стационера “Донец” и другими и перед всем многочисленным братством громко трижды сказал, что Иисус – не Бог и будто все присутствовавшие высокопочтенные члены комиссии молчаливо одобрили мое отступничество и ласковым обращением со мною и особенным вниманием ко мне якобы подтвердили свое полное единомыслие со мною, что Иисус – не Бог.

В другом же месте он еще бесстыднее клевещет, будто я не раз говорил, что “Иисус Христос – не Бог, потому что Он рожден от Жены”. А за мною ту же хулу будто бы подтвердили и другие, особенно келлиоты, среди которых эта-де ересь якобы имеет особый успех. Уверяю, что на всем Афоне никогда не было и теперь нет ни одного монаха, который бы когда-либо сказал или говорил, а тем более учил, что Иисус Христос – не Бог, как бесстыдно клевещет изолгавшийся Булатович и иже с ним едино суемудрствующие» 22, с. 260–261.

«Так как иеромонах Антоний (Булатович) многократно неправильно в печати заявлял, что имябожники безвинно удалены из названных обителей и со Святой Горы и всячески отрицал учиненный ими в скиту бунт, причем несправедливо обвинял в скитских беспорядках не единомудрствующих с ними игумена и братию скита, и тем многих [имябожники] восстановили против них, то скиту весьма желательно в интересах истины произвести в нем, когда явится возможность, полное судебное следствие этих беспорядков.

Такого судебного следствия, к сожалению, не было в скиту произведено, что и дает отцу Антонию возможность и доселе держать публику в заблуждении относительно бывших на Афоне общих беспорядков, а посему неудивительно, что публика относится к имябожникам сочувственно», – свидетельствует монах Климент [7, с. 307–308].

«Восстановить искаженную в печати истину», по его словам, помогли бы рассказы «паломников скита – очевидцев беспримерного зрелища в нем. Их можно по имеющимся в скиту адресам вызвать в качестве свидетелей на суд или следствие» 11, с. 8.

Исследователи архивных документов пишут: «Не удалось найти сведений о фактах гибели монахов во время удаления их из Свято-Пантелеимонова монастыря. В разных публикациях их число колеблется от десяти до шести, но большинство исследователей в этом случае ссылаются на издание отца Антония (Булатовича) ([см.: 2]. – И. П.), который сам в это время находился не на Афоне, а в Санкт-Петербурге, поэтому узнал о событиях лишь от вторых лиц. Также не найдено документальных подтверждений об “особо изощренном ритуальном глумлении над афонскими иноками в Одессе”, что их “переодевали в ермолки, топтали ногами иконы”. Все эти ссылки взяты из издания отца Антония (Булатовича), которое по жанру тяготеет к публицистическому памфлету, а не к документальному свидетельству ([см.: 3]. – И. П.). Следует учесть, что в Одессе отца Антония в тот период тоже не было» [7, с. 10]. (См. свидетельство очевидца (члена Госдумы), «как отправляли этих монахов из Одессы и никакого насилия над ними не оказывалось» [7, с. 202]. Если проанализировать бытующие доныне рассказы о «кощунствах имяборцев» на Афоне, то обнаружится, что все они основываются на изданиях иеросхимонаха Антония (Булатовича), а также на тех тенденциозных публикациях, появлению которых способствовал Булатович [см., например: 9, т. 1, с. 349]. Чтобы понять, что там содержится явная клевета на достойнейших людей, столпов афонского монашества, нужно рассмотреть их жизнеописания, используя евангельский критерий: «Не может древо доброе приносить плоды худые, ни древо худое приносить плоды добрые» (Мф. 7, 17–18).)

Все это ставит под сомнение и правдивость приведенного выше рассказа Булатовича о благодатном посещении с последующей переменой мнения.

С. В. Троицкий заключает: «Как бы убедительно ни доказывалась ложь имябожнического учения, творцы ереси будут смотреть на все доказательства лишь как на досадное препятствие для торжества их учения, которое нужно устранить во что бы то ни стало, хотя бы для этого пришлось употребить ложь, подлог, интриги и т. д. Такова психология всех творцов ересей, переубедить которых не могли даже великие отцы Церкви» 25, с. 149.

(В апреле 1914 года Булатович направил в российский Синод заявление от нескольких «иноков афонских» о том, что они вынуждены «отложиться от всякого духовного общения со Всероссийским Синодом и всеми единомысленными с ним» вплоть до исправления заблуждений Синода и «впредь до признания Божества имени Божия» [7, с. 222]. Из документов 1918 года: «Постановление Святейшего Патриарха и Священного Синода Российской Церкви: “Ввиду того что постановление Московской синодальной конторы от 7 мая 1914 года, почитаемое иеросхимонахом Антонием оправдательным для самого учения имябожников, в действительности… касаясь отдельных лиц, ни в коем случае не отменяло общего правила, по которому имябожники, как осужденные церковной властью, могут быть принимаемы в церковное общение лишь по отречении от имябожничества и по изъявлении своего подчинения святой Церкви, постановлено: прошение иеросхимонаха Антония о разрешении ему священнослужения признать не заслуживающим удовлетворения, доколе он продолжает оказывать непослушание церковной власти и распространять свои осуждаемые церковной иерархией умствования к соблазну Церкви”» [7, с. 409–410]. В ответ Булатович заявил о своем «отложении от всякого духовного общения» с церковной властью [10, с. 511]. В декабре 1919 года Булатович был убит грабителями в имении своей матери в Харьковской губернии [см.: 10, с. 512].)

10. Апология

Основная тема книги «На горах Кавказа» – практическое руководство к молитве Иисусовой.

«Имя Божие есть Сам Бог» – эта формула имябожников, выдвинутая отцом Иларионом, послужила началом смуты. Назвав ее догматом, он не смог дать на то богословского объяснения. Это решился сделать Булатович.

«При содействии многих собратий, иноков святогорских, и высокопросвещенных российских богословов» [9, т. 1, с. 454] он пишет свой главный труд – «Апологию веры во имя Божие и во имя Иисус».

«Кто такие “высокопросвещенные российские богословы”, о которых упоминает Булатович и которые содействовали ему в написании книги? Это прежде всего члены так называемого “московского кружка”, возглавлявшегося М. А. Новоселовым. Встав на имяславскую позицию с самых первых месяцев возникновения спора вокруг почитания имени Божия, они оказывали поддержку имяславцам и после их осуждения Святейшим Синодом, продолжая печатать имяславскую литературу. В лице членов новоселовского кружка отец Антоний (Булатович) нашел единомышленников, горячо сочувствующих его делу» [9, т. 1, с. 454].

«В публикациях некоторых членов кружка (в частности, Новоселова и Тихомирова) о Святейшем Синоде говорится как о силе бюрократической, враждебной духу истинно православной соборности. Может быть, именно этим в некоторой степени объясняется то обстоятельство, что в конфликте между Святейшим Синодом и афонскими имяславцами члены кружка встали на сторону последних. Наиболее активными в поддержке имяславия членами “московского кружка” были сам М. А. Новоселов, священник Павел Флоренский, С. Н. Булгаков и В. Ф. Эрн (тогда как другие члены кружка, такие, как Ф. Д. Самарин, занимали более сдержанную позицию). Благодаря Новоселову и Флоренскому в 1913 году увидела свет “Апология” иеросхимонаха Антония (Булатовича): Флоренский редактировал рукопись и написал к ней предисловие, а Новоселов осуществлял корректуру и печатание» [9, т. 1, с. 456–457].

«Высокопросвещенные российские богословы, особенно из любящих разыгрывать роль оппозиции церковной власти, пожелали увидеть в афонском недоразумении какое-то новое откровение и в то же время несознанную глубочайшую философскую теорию, новый платонизм, реализм, мистицизм и прочее и прочее, а в афонских имяславцах – продолжателей паламитов XIV века и помогли [Булатовичу] создать своеобразную теорию относительно имени Иисус» 22, с. 111, «приспособив учение паламитов об энергии Божией к своему учению о том, что имя Божие, понимаемое теперь уже как идея, мысль о Боге – есть Бог» 22, с. 141. «В предисловии “от редакции” здесь заявляется, что “учение о Божественности имен Божиих есть не что иное, как частный случай общего церковного учения о Божественности всякой энергии Божией”. А в самой книге это учение сопоставляется с бывшим пять веков тому назад на Афоне спором варлаамитов и паламитов» 22, с. 112.

Истину открывает Господь в посте и молитве, а не в спорах и драках чистому смиренному и беспристрастному сердцу, ищущему правды Божией. И великие умы могут заблуждаться, если будут преследовать иные цели, кроме Божественной истины. И ложь можно подвести под науку, сделав ее псевдонаукой, как то было сделано с теорией Дарвина о происхождении человека, и богословие можно подчинить партийным интересам.

О цели вышеназванных «высокопросвещенных богословов» можно судить по характеру их сочинений. Так, автор статьи «Разбор послания Святейшего Синода об имени Божием» В. Ф. Эрн «сразу же берет совершенно непозволительный для православного христианина презрительный и надменный тон в отношении церковной власти». Автор «прежде всего обвинил Святейший Синод в глупости», затем «позволяет себе недопустимый для приличного человека переход на личности», не стесняется наносить оскорбления, «которыми просто-таки изобилует статья» 26, с. 263.

Нечто подобное имеется и у других «высокопросвещенных богословов» – например, в комментарии священника Павла Флоренского к докладу архиепископа Никона (Рождественского) [см.: 26, с. 302].

Так ли ищут правду Божию?

Вот что говорит об «Апологии» архиепископ Антоний (Храповицкий):

«Итак, он [Булатович] прежде всего изобрел имя своим обличителям, прокричал везде по газетам и в своих прокламациях, рассылаемых по всем обителям, что с ним не согласны только еретики, коих он и назвал безграмотным прозвищем имяборцев… Зная, что русские иноки, мало привыкшие вникать в учение веры, будут почитать еретиками тех, на кого раньше удастся набросить такую кличку, особенно если это сделать смело и под видом ревности о вере, Антоний Булатович, прежде чем приступить к изложению своих мыслей, много страниц посвящает на ругательство тех, кто с ним будет не согласен, и возводит на противников новой ереси обвинение в том, что им совершенно чуждо… Доверчивый читатель – малограмотный инок уже готов верить, что писатель (то есть Булатович) действительно защищает святую веру от безбожников, отрицающих Божество Иисуса Христа и богохульствующих… Как бы ни была нелепа какая-либо ересь, но если она имеет такую видимость, будто умножает величие Божие, то многие уже поэтому готовы ее принять… С таким успехом распространяется всякая ересь, мнящая возвеличить различные верования наши больше, чем то указано в учении церковном, и притом действующая наглой бранью против защитников последнего, обзывая их именами прежних еретиков и приписывая им различные безбожные мнения, коих они никогда не разделяли… [Булатович], приводя на каждой странице своей книжки слова Священного Писания или святых отцов и, конечно, не имея возможности привести ни одного изречения, подтверждающего его нелепую ересь, после каждого текста пишет в скобках: “Слышите: вот что и вот что здесь сказано” – и затем приводит пояснения, совершенно чуждые смыслу священных слов, но неосведомленный читатель готов думать, будто автор продолжает читать слова отеческие или библейские. Иногда же он так печатает отеческие изречения, перемешивая их с собственными толкованиями, что и узнать невозможно, где оканчиваются, например, слова святого Афанасия Великого (с. 107) и начинаются слова Антония Булатовича… Истина не нуждается в таких непозволительных приемах или подлогах святоотеческих слов, но Антонию Булатовичу сие было нужно…

Если бы мы пожелали привести все примеры совершенно произвольных толкований автора, противоречащих смыслу Откровения, то пришлось бы выписать всю его книгу, потому что их по нескольку на каждой странице. На многих из указанных страниц – по два и по три подложных толкования, а всего по всей книжке страниц – 189. Иногда наш писатель находит свои мысли об имени Божием и в таких изречениях Священного Писания, где даже вовсе нет этого слова (см. с.: 6 и 7, 11, 20, 27, 33, 143).

Автор, впрочем, один раз и сам проговорился в том, что его учение совершенно чуждо Божественному Откровению. Набив страницы своей книжки натянутыми толкованиями Ветхого Завета и чувствуя полное несоответствие последних слову Божию, он отговаривается: “Но может быть, кто возразит нам: “Вы новое учение выдумываете (и возразит совершенно справедливо!), где у святых отцов сказано, что Сын Божий есть Божие имя?” (Конечно, нигде не сказано такой глупости.) <…>

Между тем Антоний Булатович смело заявляет, что сие учение содержится и в Новом и в Ветхом Завете, что оно – в богослужении нашем и в писаниях отеческих» 22, с. 85–88.

«И если принять во внимание, – подтверждает архиепископ Никон, – что, не находя прямых определений своего нового догмата, он выписал места, относящиеся не только к имени Господа, но и к действиям Божиим, благодати и подобное, всячески стараясь истолковать некоторые казавшиеся ему подходящими выражения святых отцов (например, Тихона Задонского, Иоанна Златоуста и др.), то нельзя не удивляться скудости и туманности избранных им мест. Приводит он того или другого святого отца – точного выражения о Божестве (то есть что имя Божие – Бог) не находит и начинает осыпать читателя вопросами: “Видите, видите, слышите?..” Делает выводы, прибегая к натяжкам, интерполяциям и подобному. Правда, два-три места есть для него более или менее благоприятные, и он, приведя их, торжествует. Но если бы учение сие было принято Церковью как догмат, то отцы и учители Церкви раскрыли бы его гораздо полнее, ведь речь идет о спасительном имени Господа» 22, с. 59. (Вот пример подобных натяжек и искажения смысла слов. Е. Выходцев в распространявшейся имябожниками «Истории афонской смуты» (Пг., 1917) приводит толкование Булатовичем евангельского и святоотеческого текстов: «Имя Божие есть Сам Бог, Сый и Живый, по реченному Господом: “Глаголы, яже Аз глаголах вам, Дух суть и Живот суть” (Ин. 6, 63). Также и Симеон Новый Богослов говорит о именах Божиих: “Слова человеческие текучи и пусты, слово же Божие (т. е. слова, коими мы именуем Бога. – Примеч. иеросхим. А.) живое и действенное”» [цит. по: 10, с. 284]. См. также Приложение 2.)

«Если бы новый догмат нужен был для Церкви, – добавляет митрополит Сергий, – неужели бы она в продолжении 19 веков не позаботилась его сформулировать и утвердить? Почему предлагают этот догмат не Симеон Новый Богослов, не Каллист и Игнатий, не кто-либо другой из великих отцов Церкви, а какой-то иерогусар Булатович?» [9, т. 2, с. 450]

«Господин Троицкий отмечает, – продолжает архиепископ Никон, – что и самые заглавия главного труда имябожников совпадают. И Евномий и Булатович назвали свои труды “Апологией”. Святитель Василий Великий пишет о Евномии: “Первое его злоухищрение – предложить учение в виде апологии, чтобы не подать мысли, что главное его намерение – изложить догматы нечестия, но показать, что приведен к сочинению необходимостью. Видел он также, что, если открыто примет на себя звание учителя, не только будет это крайне тяжело и неприятно слушателям, но и сам себя сделает не заслуживающим вероятия и подозрительным, как человек, желанием славы увлеченный и новизны, а если предложить слово в виде апологии, то избегнет подозрения в нововведении и тем самым более привлечет к себе слушателей, потому что все люди привыкли с благорасположением принимать сторону унижаемых. Поэтому жалуется на обвинителей и клеветников и им приписывает вину своего сочинения”. “Читая эти строки, – говорит господин Троицкий, – недоумеваешь, к кому они более приложимы – к Евномию или Булатовичу, так искусно сумевшему привлечь на свою сторону своей апологией и ролью унижаемого сочувствие людей простодушных?” Почтенный автор труда об имябожниках приводит и еще слова одного великого отца Церкви – святителя Афанасия Великого, более всех пострадавшего от еретиков: “Каждая ересь, принимая на себя прекрасное и превысшее всего имя Спасителя, собирает изречения Писаний, произносит слова, усваивает же истинный смысл, и, наконец, прикрыв какой-то лестью свое, изобретенное ею, измышление, сама делается человекоубийцей введенного в заблуждение. Каждая из ересей не имеет ничего общего с Писанием, и защитники ересей знают, что Писания во многом или, лучше сказать, во всем противны мудрованию каждой из них. Но для обольщения простодушных, каковы упоминаемые в Притчах: “Незлобивый веру емлет всякому словеси” (Притч. 14, 15), принимают они на себя вид, что изучают и собирают изречения Писаний, чтобы этими изречениями показать правильность своего мудрования и наконец убедить бедных людей мудровать вопреки Писаниям. И кто прост и некрепко наставлен в вере, тот, имея в виду одни слова и не проникая в смысл, скоро увлекается их кознями. Благочестивейший царь Констанций человеколюбив, а они против его воли разглашают, что хотят. Если бы право веровали, то довольствовались бы верою, изложенной целым Вселенским Собором. Не об истине попечение у них, а, напротив, все говорят и делают в пользу ереси. Что и теперь пишут, не об истине заботясь, но скорее для забавы с хитростью делают это на обольщение людям, чтобы рассылкой писем обратить на это внимание народа, самим выиграть время для избежания обвинения и, скрыв свое нечестие, иметь возможность распространить ересь… Они желают, чтобы им верили, когда не знают, как сами веруют. Слагают клеветы на православных епископов, которым строят козни. Когда не настоит никакого вопроса, подают они повод к словопрению, расстраивая сердца братий и всевая в них, чего никогда не приходило им на ум… Посему надлежит бодрствовать, чтобы под покровом писем не скрывалось какого обольщения и не отвлекали они иных от благочестивой веры”.

Эти строки писал великий исповедник Православия 1600 лет назад как будто про нынешних вождей афонской ереси» 14, с. 30–31.

С. В. Троицкий подводит итог сказанному:

«“Стыдно сказать, но трудно и молчать, – закончим выдержкой из Деяний VII Вселенского Собора. – Те, которые до сего времени должны находиться под руководством и которых следовало учить, не краснея, являются в качестве учителей, не боятся и не стыдятся принимать на себя путеводительство душами, тогда как им совершенно незнакома обязанность учительства, потому что они не знают даже того, куда самим-то им идти” (VII, 149). “Неудержимые распространители этого новшества не могли подклонить свои шеи под Церковное Предание, но, ослепленные подбором подходящих к их мысли мест и убеждением, что постигли истину, они отвергли благочестивое Предание” (VII, 149)» 25, с. 200.

Итак, Булатович не дал нужного объяснения учению отца Илариона о том, что имя Божие есть Сам Бог, но, затронув другие темы, он «пошел гораздо дальше отца Илариона и высказал мнения, которых мы не находим в книге “На горах Кавказа”» [9, т. 1, с. 299].

Заслуживает внимания, что высокую оценку Булатовичу и его книге дал сам отец Иларион в одном из своих писем, отправленных в конце жизни: «Я знаю его по “Апологии” и сужу о нем как о человеке честном, и понимающем дело, и далеко превосходящем меня своими качествами духовными и нравственными. Да поможет ему Господь и Всепречистая Богоматерь во благих его намерениях» [9, т. 2, с. 69].

11. Одержимые

А что же монахи? Легче ли им стало от того, что их споры получили богословский статус?

«Конечно, – говорит С. В. Троицкий, – такая деятельная поддержка имябожников со стороны их таинственных покровителей не могла не иметь своих последствий. И она имела их – в усилении и обострении афонской смуты. Афонские имябожники вообразили, что на их суемудрие наложена печать истинной богословской учености, а все то, что писали и говорили против них православные, стало представляться им в лучшем случае недоразумением и в худшем – изменой православному учению во имя личных и партийных интересов.

Между тем события шли своим чередом. Святейший Синод присоединился к мнению Вселенской Патриархии относительно учения имябожников, но, подогреваемые в своей ревности не по разуму таинственными богословами, имябожники и на постановление Святейшего Синода особого внимания не обратили, и отношения между двумя партиями на Афоне обострились настолько, что каждую минуту можно было ждать кровавой развязки. И та и другая партии пришли к убеждению, что дальнейшая совместная жизнь их в одном месте невозможна, и обе партии обратились к власти с одинаковой просьбой – увезти ту или иную с Афона» 25, с. 181.

Вот диавол уже и потирает руки.

О том, как злой дух находит себе место в сердце даже преуспевшего подвижника, говорит авва Дорофей: «Случается, что после всего этого [приобретения всех добродетелей] диавол находит случай обольстить его [подвижника] или самооправданием, или возношением, или вложив в него помыслы неверия или злой ереси и не только погубляет все труды его, но и удаляет его от Бога; и, чего не мог достигнуть через дела, то производит через один помысл, ибо бывает, что и один помысл может удалить человека от Бога, как скоро человек примет его и подчинится ему» [1, с. 156].

А после злой дух берет с собой еще семь злейших духов (см.: Мф. 12, 45) и вселяется в сердце. За дерзость спорить о новом учении прежде общецерковного о нем решения, за непокорность и осуждение начальствующих Господь отнял у монахов Свою благодать и попустил быть искушениям.

«Как бы то ни было, – пишут насельники Пантелеимонова монастыря, – но все наши монахи, уклонившиеся в новую ересь, как только вносили свои имена в так называемую “иринеевскую” запись (по имени главного руководителя смуты – монаха Иринея), стали всех удивлять происшедшей в них переменой: дерзким непослушанием игумену, бесчинством, братоненавистничеством и непримиримою злобою к неединомысленным с ними братиям. Замечательно, что даже кроткие нравом иноки по действу вражию превращались в таких случаях из агнцев в свирепых львов. В этом мы видим какое-то особое небывалое попущение Божие врагу человеческого рода, который успел теперь уловить в свои сети даже немало истинных подвижников, только не оградивших себя на сей раз глубоким смирением, отсечением своего мудрования и безусловным послушанием старшим» 22, с. 206.

«Все это совершенно не соответствует качествам истинных делателей молитвы Иисусовой. Замечено было у нас всеми в обители, что как только кто начинал склоняться к иларионовскому заблуждению, так сейчас же воспринимал и проявлял указанные черты характера: делался каким-то мрачным, желчным, раздражительным, хотя бы раньше отличался кротостью и мягкостью нрава» 11, с. 45.

«Даже примкнувшие к ним исключительно из страха втягивались в их атмосферу и начинали бесчинствовать и буйствовать», – замечает монах Климент 11, с. 20. По словам пантелеимоновцев, даже некоторые старцы, «много лет подвизаясь в обители, на склоне дней своих поддались лести врага и доныне мнят себя исповедниками правого отеческого учения» 22, с. 205.

«Примеров злобной нетерпимости имябожников, – говорит С. В. Троицкий, – имеется масса в находящихся у нас документах. В тетради “Разговор послушника со старцем” проектируется не принявших учение имябожников в случае раскаяния заключить на всю жизнь в келлии, а нераскаявшихся “обнажить монашеской одежды и при стечении множества народа с великим бесчестием изгнать из обители”. Как писали православные, имябожники собирались игумена и наместника вынести днем на рогоже, а остальных православных изгнать ночью в одном белье. Более решительные предлагали просто бросить игумена в море. Главарями секты распространялись листки о том, что хулящих имя Божие, то есть не признающих учения имябожников, надлежит побивать камнями (письмо Досифея и др.) или бить по лицу и “освятить этим руку свою”. И листки эти не остались без действия, что пришлось испытать на себе не только многим православным монахам, но и солдатам, в которых бросали по ночам камнями» 25, с. 170.

«В ночь на 3 июня в Старом Русике произошел следующий возмутительный случай. Монах Иоанн около 3 часов ночи пришел в келлию монаха Онисифора, по-всячески обругал его и отправился в другую келлию, к монаху Ивкириону, которого стал ругать: “Ты, окаянный отступник, отступил от Иисуса, подписавшись под Халки. Я тебя на мелкие кусочки расщеплю”, причем стал его толкать. Монах Ивкирион ему ответил: “Я верую так, как верует святая Церковь и как патриарх написал в своей грамоте, и подписывался я не под Халки, а под вероисповеданием святой Церкви, а что хочешь меня бить, так делай свое дело” – и сложил руки.

Монах Иоанн, видя, что его жертва не сопротивляется, стал грозить ему, говоря: “Сиди здесь, в Русике, и никуда не ходи, а если пойдешь, то моих рук все равно не избежишь, я тебя убью; отца Митрофана мы повесим, а архиепископ Никон будет в наших руках, мы и с ним расправимся”. И с тем ушел.

Днем же 3 июня пришел в Русик к схимонаху Силуану (преподобному Силуану Афонскому. – И. П.) монах Вениамин, пустынник, который все время боролся против Иларионова заблуждения. К ним подошел вышеупомянутый монах Иоанн и стал наносить им оскорбления. Когда же они отправились в каливу к схимонаху Филофею, за ними последовал и монах Иоанн, но, не допущенный в келлию, стал грозить: “Все равно наших рук не избежите, мы всех убьем!” И завязал веревкой порту (дверь, ворота. – И. П.), так что им пришлось сорвать дверь с крючков и выйти из каливы, около которой монах Иоанн поджидал их с палкой в руках. К нему присоединился монах Леонтий, и уже вдвоем стали преследовать схимонаха Силуана и монаха Вениамина, которым с большим трудом удалось скрыться в лес и тем только избежать неминуемой смерти, причем злодеи-монахи стали их разыскивать и сломали порту у каливы схимонаха Феофилакта, думая, что их жертвы там заперлись.

Монах Иоанн после неудавшегося злодейского замысла против схимонаха Силуана и монаха Вениамина пришел на Карею, на конак (подворье. – И. П.) Русского Пантелеимонова монастыря, для преследования схимонаха Филофея, которому и стал делать разные угрозы. Схимонах Филофей и находящийся на конаке монах Денасий принуждены были искать себе спасение на конаках других монастырей, а иеромонах Петр (старец конака) принужден был вызвать сардар (вольнонаемных полицейских. – И. П.) для охраны прочих братий. Монах Иларион, видя сардар и боясь быть арестованным, поспешил скрыться» [7, с. 181–182].

Монах Климент обратил внимание на монаха С-я, который незадолго до того просил обучить его грамматике и катехизису: «…лицо его было страшно искажено и дышало злобой. Я в ужасе от него отвернулся» 11, с. 31.

«Толпа до того была возбуждена и так держала себя дерзко, что господину Щербине (консульский чиновник, командированный на Афон. – И. П.) приходилось подумать о самозащите… “Был момент, – говорил господин Щербина, – что мятежники были готовы броситься на меня. Настолько возбужденных людей я нигде не видел”» 11, с. 34.

В редакцию «Русской речи» обратился Н. И. Харламов, получивший известия с Афона.

«В ответ на появившуюся в № 158 газеты “Одесский листок” перепечатку из “Вечернего времени” под заглавием “Письма с Афона”, в которой дается совершенно неправильная окраска деятельности преосвященного архиепископа Никона на Афоне и выставляются в привлекательном свете бунтующие пантелеимоновские монахи как страдальцы за веру, покорнейше прошу почтенную редакцию “Русской речи” в целях восстановления истины поместить на страницах своего издания прилагаемое письмо с Афона. Автор последнего есть мой старый друг, который отбыл из Одессы на Святую Гору одновременно с архиепископом Никоном, корреспондировал не для газет, не имел ни малейшего повода извращать факты и указывает в своем письме действительные, а не воображаемые причины неуспеха мероприятий преосвященного Никона умиротворить бунтующих иноков и шаг за шагом воспроизводит все достойное внимания из афонских событий с 5 по 29 июня.

С глубоким почтением пребываю к вам, Николай Харламов.

“Глубокоуважаемый Николай Иванович!

С сердечным прискорбием хочу поделиться с Вами, как с другом, сведениями о том, что творилось и творится по сие время здесь, на Святой Афонской Горе, в Пантелеимоновом монастыре.

4 июня, в 4 часа пополудни, стационер с архиепископом Никоном, константинопольским консулом, господином Щербиной, профессором Троицким и прочими лицами, частью отбывшими одновременно с ним из Одессы, частью присоединившимися в Константинополе, вышел на Афон. Ровно через сутки он приблизился к Афону. Архиепископ Никон вышел на палубу и долго любовался Святой Горой, рассматривая ее в подзорную трубу. Когда стационер проходил мимо Дафны, многие из монахов, изгнанников, как я потом узнал, находящиеся на этой пристани, плакали от радости и земно кланялись. Приблизились к Пантелеимонову монастырю, бросили якорь, стоим около часа, однако не видим никого, кроме тех же монахов-изгнанников, прибежавших по берегу из Дафны. В монастыре – зловещая тишина. Архиепископ, опершись на посох, стоит печальный; начальствующие лица – консул, капитан, господа чиновники – в недоумении. У всех в головах одна мысль: точно приехали не в святую обитель, а к врагам, укрывшимся за толстыми стенами. Наконец, на берегу появились игумен, наместник, два иеромонаха и монах Мартиниан, грамматикос (секретарь. – И. П.). На вопрос консула: “Почему вы не встретили нас, как следует? Вам же была послана телеграмма” – отвечают: “Мы никакой телеграммы вашей не получали и ничего не знали о вашем приезде”.

Затем архиепископ и начальствующие лица отправились в обитель. Начался торжественный звон, собралось множество монахов, и все вместе с владыкой и прочими лицами пошли в Пантелеимоновский собор, в котором по окончании молебна архиепископ стал говорить о цели своего приезда, просил не противиться постановлениям Святейшего Синода и патриарха и в заключение указал на те последствия, какие могут ожидать непослушных и упорствующих. Во время речи преосвященного Никона многие из монахов-фанатиков держали себя крайне грубо и возмутительно. Одни шумели и кричали: “Не слушайте его – он масон!”, другие безобразно кашляли и отплевывались, иные демонстративно убегали из храма, размахивая руками, как исступленные. Ужасно было смотреть. Когда владыка сказал: “Благословение Божие на тех, кто покоряется Церкви”, многие закричали: “Тебе надо Божие благословение, а не нам”. Из собора архиепископ проследовал на греческий архондарик (приемный зал для гостей) и снова долго беседовал с монахами; ему предлагали ночевать в монастыре, но он не согласился и предпочел провести ночь, как и теперь это делает, на стационере.

6 июня преосвященный многих из противников приглашал к себе и увещевал, но мало кто убедился; кажется, из главарей покаялся только один иеромонах, да и тот потом куда-то сбежал.

7-го хотели арестовать главаря бунтующих, монаха Иринея, но он взял в руки крест и убежал в Покровскую церковь, а его последователи стали бить тревогу в монастырские колокола. Не думали мы и наши сторонники из пантелеимоновской братии, что в тот день останемся живыми. Власти потребовали с судна матросов, но невооруженных, так как еще не последовало разрешения греческого правительства высаживать на берег вооруженных людей. Затем из Кареи прибыли губернатор и несколько греческих солдат; господин Серафимов и господин Щербина пробовали успокаивать бунтующих, но мало успели.

8-го ничего особенного не случилось, но раздражение среди монахов настолько возросло, что опасно стало ходить по монастырскому двору: всюду слышались насмешки, издевательства и крики: “Смотри, смотри, идут еретики, масоны! Убить их, окаянных!” В одного из иеромонахов Андреевского скита, пришедшего к архиепископу Никону, с галереи второго этажа пустили камень, к счастью, не попали. Другого в гавани едва не утопили в море. Вот какие дела делаются в святой Пантелеимоновской обители! Обезумели фанатики. Архиепископ Никон очень скорбит. Я был у него с одним уважаемым афонским иеромонахом, и он нам, улыбаясь, сказал: “Я здесь, на Афоне, оказался масоном и еретиком, даже не знают, как и назвать меня. Разве это монахи?! Это настоящие революционеры. Никого не хотят признавать”.

9-го архиепископ слушал литургию в греческом монастыре Ксеноф. День был воскресный. После обеда в Ксенофе я пошел в Пантелеимонов монастырь. Вхожу в обитель и вижу: много монахов собралось на дворе, толпятся кучками, возбужденно жестикулируют, кричат: “Игумен – еретик! Игумен – масон! Сегодня в трапезе публично отрекся от Христа, говорил, что Иисус Христос – не Бог”. Как потом выяснилось, игумен Мисаил в это воскресенье читал в трапезе послание Святейшего Синода, в котором говорится, что имя Иисус не есть Бог, а пантелеимоновские недоумки все переиначили и извратили и наглой ложью увлекают простецов.

11 июня преосвященный Никон снова делал в Покровском соборе увещание монахам и в заключение сказал, что обращается к ним в последний раз: если-де “не послушаете, останется мне отрясти прах, прилипший у вас к ногам моим”. Но и эти слова на безумцев нисколько не подействовали. Во время речи владыки монахи открыто бесчинствовали и всячески старались заглушить его голос. Особенно усердствовал в этом отношении монах Иоаким. Открыто и дерзко прекословили архиепископу монахи Ириней и Феодор. Последний увлекся и в своей речи назвал товарища Иринея “мужем бессловесным”. Владыка улыбнулся на это и заметил: “Не я его выбрал, а сами вы”; пантелеимоновские же монахи за эти слова сильно негодуют на Феодора и обвиняют его в том, что он позволил себе оскорбить их наставника.

12-го числа, в 6 часов вечера, пришел из Константинополя пароход, доставивший 126 человек пехоты. Остановился он прямо против Пантелеимоновского монастыря. Вся набережная и галереи монастыря моментально наполнились монахами, главным образом бунтующими, в числе которых немало было пришедших из Андреевского скита и Фиваиды.

13-го числа произошел открытый бунт монахов Пантелеимонова монастыря и объявлено военное положение. Ко всем ходам и выходам, а также и ко всем складам поставлены караульные солдаты. День и ночь ходят по обители патрули. У келлии игумена расположился особенно сильный наряд. Когда было объявлено военное положение, фиваидский иеродиакон набросился было на одного из караульных, но получил от него отпор. Один из офицеров заметил диакону: “Счастлив ты, что монах, иначе тебя приказали бы расстрелять. Ведь монастырь на военном положении”.

В праздник святых апостолов Петра и Павла архиепископ Никон пожелал служить в Покровском соборе Пантелеимонова монастыря, и с этой целью все заблаговременно было приготовлено. Нарочно, как я узнал, посылали в Ильинский скит за диаконом Григорием, который хорошо знает чин архиерейской службы, и были назначены сослужащие иеромонахи и т. п. Всенощную владыка отслужил в одном из приделов и остался ночевать в монастыре. Думаю, что эту ночь он едва ли когда забудет, и, вероятно, во всю жизнь он не перенес столько скорби, сколько испытал ее под Петров день. В эту ночь революционеры монахи решили взорвать все монастырские цистерны, выпустить воду и сжечь монастырь. Ввиду того что повсюду были расставлены часовые, привести этот план в исполнение им, однако, не удалось. Тогда из кустов с горы они стали бросать в солдат камнями.

Начались тревожные свистки, вызваны были офицеры, вытребованы солдаты, спокойно стоявшие в Покровском соборе на бдении. Переловить кидавших сперва не удалось, и они вторично начали спускать с горы и бросать в большом количестве камни в караульных, а один из бунтующих грубо оскорбил члена константинопольского посольства. Тотчас же начался страшный переполох среди монахов. Многие без памяти бежали из собора. Всю ночь по коридорам шумели и стучали иноки. Заснуть никому ни на минуту не пришлось. Особенно шумно и тревожно было возле помещения архиепископа Никона. Утром ввиду всех виденных и слышанных безобразий владыка отказался служить литургию и в 5 часов отбыл на стационер.

Пока этим и закончу свое письмо; если в скором времени не уеду отсюда во град Иерусалим и на Синай, то напишу Вам, чем окончится миссия архиепископа Никона. Ваш друг Г. Лукьянов”» 11, с. 53–56.

«Во время беседы, – пишет владыка Никон, – монах Дометий позволил себе в высшей степени оскорбительную выходку против его святейшества, в Бозе почившего патриарха Вселенского Иоакима: он снял с себя афонскую шапку и, поднося мне, сказал: “Вот за такую шапку золота патриарх осудил исповедников имени Божия!” Я резко оборвал безумца, и он должен был замолчать…

Следует заметить, что все выступления монахов в защиту лжеучения и потом на Афоне носили один и тот же характер: горячие заявления, что они за имя Божие готовы душу свою положить, пострадать, умереть (как будто мы какие мучители-игемоны), а когда им говорили, что никто от них этого и не требует, а только разъясняют им, что и мы все имя Божие благоговейно почитаем, признаем, что оно достохвально и преславно, но что оно само по себе не есть еще Сам Бог, то они начинали беспорядочно волноваться, кричать, повторяя все одну и ту же фразу: “Сам Бог, Сам Бог!” Сколько раз я ни повторял в свою очередь, что я верую и исповедую, что Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог, что речь идет не о Его Личности, а только о словах, именах Его, что одно – Сам Господь, а другое – Его имя, ничто не помогало: они уже обвиняли меня, что я не называю Иисуса Христа Богом, что послание Святейшего Синода не имеет подписей, напечатано “в газете”, а потому ему не следует-де верить» 22, с. 166.

«Прошла еще неделя, – продолжает владыка Никон, – в бесплодных или, лучше сказать, малоплодных попытках к увещанию. Чтобы не оскорблять святыню храма Божия неуместными выходками “имяславцев”, я и С. В. Троицкий стали посещать библиотеку, приглашая всех, кто хочет убедиться в истине, смотреть подлинные места из святых отцов, главные положения коих были нами напечатаны в монастырской типографии отдельным листком. Напечатано было еще мое объяснение слова “верую” и “Мое доброе слово имяславцам”. И то и другое “имяславцы” рвали в клочья, отнимая у православных и обзывая меня “масоном и еретиком”. Придумано было ими и новое “исповедание”, которое в рукописных листках они и распространяли: надо-де веровать “во имя Отца, Святаго Духа и Иисуса Сына Божия”.

Я увещевал их смириться пред Церковию. “Без Церкви нет спасения”, – говорил я. Они отвечали: “Мы принадлежим к Церкви Небесной”. На мое замечание, что к Небесной Церкви нельзя принадлежать, если не принадлежишь к земной, что нет Церкви без епископа, что невозможно спасение без Божественного причащения, говорили, что они будут причащаться именем Божиим, что они сами – Церковь. Видно было, что для них нет никакого авторитета: и патриархи-де были еретики, и Синод еретик. Нет у них и простого здравого рассуждения: не умом-де постигаются тайны Божии. Такие великие толкователи жизни духовной, как святитель-затворник епископ Феофан, ими презираются, как “ученые” (и с особым презрением произносится это слово), как ничего не испытавшие на деле.

Крайняя нетерпимость есть их отличительная черта. Подобно всем фанатикам, они преследуют всех несогласных с ними всякими досаждениями: называют их “масонами, богохульниками, иудами, предателями, арианами” и именами других еретиков, отплевываются от них, как от нечистых, зараженных людей, не хотят с ними молиться, трапезовать, на их приветствия не отвечают и отворачиваются от них, завладев той или другой хозяйственной частью, отказывают им в удовлетворении их нужд в отношении, например, пищи и одежды. Служат отдельно, не поминая ни патриарха, ни нашего Синода, ни игумена; в церкви за богослужением вместо святоотеческих писаний читают книгу “На горах Кавказа” или “Апологию веры” Булатовича. Власть игумена сведена к нулю. Простой монах Ириней с важностью ходит по монастырю, как настоятель, его сторонники демонстративно, как бы издеваясь над православными, кланяются ему в ноги, целуют ему руки, а он, не имея священного сана, благословляет их. Монастырское начальство, потеряв всякую власть, умоляло избавить обитель от этой банды забастовщиков. Хотя число православных в последнее время нашего там пребывания достигло до 700, но никто из них не смел рта открыть против главарей еретического движения: вожди эти были неотступно охраняемы своими фанатическими последователями, готовыми на все.

23 июня я посетил скит Фиваиду; там насилие выражалось еще ярче: главари отдали приказ: если приедет архиерей, не ходить в церковь, не брать у него благословения, не слушать его речей, яко еретика и богохульника, и это исполнено в точности: вместо 200 с лишком братий явилось не более 50 православных, которые слезно умоляли избавить их от насильников, выражая намерение бежать “куда глаза глядят”, если дело останется в таком положении. В Пантелеимоновском монастыре тягота положения доходила до того, что некоторые монахи говорили нам: “Если вы ничего не можете сделать, то увезите нас в Россию или предоставьте свободу грекам: они скорее вас справятся с безобразниками”. “Имябожники” не раз пытались совратить и солдат в свою ересь: подходя к часовому, начинали ему делать увещание; пришлось напомнить закон, дающий право часовому действовать в некоторых случаях штыком. Отведенное для солдат помещение выходило на террасу: когда выходили в свободное время солдаты подышать воздухом, монахи и тут не давали им покоя своими увещаниями, и командир отдал приказ оцепить лестницу, ведущую к солдатам, веревкой и внизу поставить часового. Была безумная попытка поджечь монастырь, три раза обрезали телефон с Кареей, чтобы прервать сношение с протатом (то же, что и кинот. – И. П.). Ночью бросали камнями в часовых и в патрули.

Простые послушники вступали со мной в спор с каким-то пренебрежением к архиерейскому сану: для них “свой брат” полуграмотный монах Ириней был авторитетнее и заслуживал большего уважения, чем я. Ко всякой науке у них было какое-то презрение, питаемое искаженным ими учением святых отцов о языческой философии, под которую они подводят и наше богословие, и все дисциплины богословских наук. У них своеобразная гордость якобы духовной опытностью, о коей у них, конечно, и понятия нет, ибо глубочайший признак этой опытности есть смиренное сознание своего невежества. Для характеристики отношений ко мне “имяславцев” приведу пример: во время моих бесед в библиотеке выступает некий монах Никон и с тонким лукавством, трудно им скрываемым, говорит: “Вот, владыко святый, у меня в руках книжка под заглавием “Великое искушение”… Писал ее какой-то епископ Никон. И вот, этот Никон на странице такой-то говорит, что Иисус Христос был незаконнорожденный Сын Девы Марии”… Надо было видеть злобное, мефистофелевское выражение лица этого монаха, когда он, говоря это, как бы торжествовал надо мною победу! Напрасно я пытался пристыдить его, обращаясь к его монашеской совести: его поддержали единомышленники, и только строгий окрик С. В. Троицкого заставил безумцев несколько притихнуть…

Остановились все послушания, кроме приготовления пищи и чредного богослужения, причем “имяславцы” не хотели молиться вместе с православными. Православные, избегая насмешек, больше сидели по келлиям. Все ждали развязки, у всех валилось обычное дело из рук.

Консул постоянно сообщал господину послу беспроволочным телеграфом о ходе дела. Когда он просил меня подтвердить его донесения, я со своей стороны делал это со спокойной совестью. Дело между тем затягивалось, а вожди смуты оттого становились с каждым днем наглее, видя свою полную безнаказанность. Изъятие главной массы “имяславцев” было необходимостью очевидной, но не было возможности отправить их в Россию: пароходы бывают на Афон только раз в две недели и притом задерживать очередной пароход на целые сутки было невозможно без особого на то распоряжения господина посла.

Удивительна была уверенность “имяславцев”, что в случае удаления их с Афона их ждут в России богатые милости, что им будет отдан Новый Афон, что капиталы Пантелеимонова монастыря будут разделены пропорционально братии и пр. По-видимому, при посредстве андреевцев у них было сношение с Булатовичем или иным их ходатаем в России, который подавал им самые несбыточные надежды. Впрочем, главари не стеснялись распространять ложь в самых невероятных видах: говорили, что получена от царя “телеграмма золотыми буквами”, повелевающая не верить Никону, как самозванцу; говорили, что кинот получил от архимандрита Мисаила огромную сумму, я – 200 тысяч, консул – 90 тысяч (неровно, вероятно, для большего вероподобия), и всему этому темная масса верила: для нее непогрешимым авторитетом являлся Ириней с товарищами, коим масса верила безусловно, а на меня и моих сотрудников смотрела как на лжецов и обманщиков. Удивительно опытные в сплетении лжи главари ловили, например, каждое мое слово и тут же искажали его; едва я, например, произносил: “Верую и исповедую, что Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог, но Его всесвятейшее имя не есть еще Сам Он – Бог”, как поднимался шум и крики: “Слышите, слышите: архиерей не верует, что Иисус есть Бог!”

Особенно ересь укоренилась в нижней больнице. Здесь монах Ваптос не столько, кажется, занимался лечением, сколько совращением больных в ересь и довел сих несчастных до того, что когда я при моем посещении подходил к постели больного, то он или отворачивался к стене, или же углублялся в чтение Псалтири и Евангелия, не обращая на меня никакого внимания. Когда я обращался к больному со словами любви: “Что же ты, брат, не принимаешь благословения от архиерея?”, он или молчал как глухонемой, или же отвечал дерзким, задирающим тоном: “Ты еретик, ты не признаешь Иисуса Богом” – и отворачивался. Напрасны были уверения, что это клевета, что я верую и исповедую, что Иисус Христос есть истинный Бог, – он только мотал головой… Так крепко Ваптос вбил в голову больных мысль, что я, а также игумен и все мы, по их терминологии, “имяборцы” – еретики и богохульники… Наши листки рвали, не читая, выманивали у православных и уничтожали, мою книжку “Великое искушение” рвали в клочья и бросали на ветер, а мне присылали ругательные письма – конечно, без подписей. Когда “имяславцы” были отправлены на “Херсон”, с ними пожелали добровольно отправиться и больные, чахоточные, полуживые и старики из больницы и только по распоряжению консула были задержаны в монастыре.

Наконец, Ириней решительно воспретил своим последователям ходить в библиотеку на беседы, а кто заходил, того вытаскивали оттуда насильно. Чтобы отвлечь от бесед с С. В. Троицким, не гнушались и такими приемами: как только заметят, что слушатели стали склоняться к православию, кто-нибудь крикнет, что в монастыре бунт, солдаты бьют монахов, и, конечно, все бросаются вон…

Отдельные, более искренние лица ко мне являлись, и на них можно было наблюдать, как тяжело было им расставаться с заблуждением, которое успело уже как бы врасти в их душу, отравить ее. Так, иеромонах Флавий, духовник из пустыни Фиваиды, пять раз приходил ко мне, то каясь, то опять отрекаясь от православного учения. Наконец, я просил Сергея Викторовича Троицкого заняться им отдельно, и он часа два с ним беседовал. Но и после этой беседы, на которой обстоятельно было разобрано все лжеучение, Флавий только тогда окончательно отрекся от лжеучения, когда, положив несколько поклонов, решил взять жребий: верить или не верить Синоду? И милостью Божией дважды вынимал “верить”. Тогда онпришел ко мне и с видимым душевным волнением сказал: “Теперь я верю так, как повелел Синод”. Спустя три дня он приходил еще раз, но уже не касался вопроса об именах Божиих.

По слухам, один из “имяславцев” грозил, что так как он еще в миру отправил на тот свет двоих городовых, то ему-де ничего не стоит отправить туда и игумена. Это дало мысль консулу проверить все виды, по коим живут в монастыре его насельники» 22, с. 178–183.

«Мне пришлось присутствовать, – вспоминает архиепископ Арсений (Жадановский), – в Московской синодальной конторе при допросе афонских иноков по поводу их взгляда на сладчайшее имя Господа нашего Иисуса Христа. Получилось тяжелое впечатление от их настроения: они обнаружили все признаки гордыни, духовной прелести. Ведь на собрании присутствовал целый сонм архипастырей Православной Русской Церкви (десять) во главе с митрополитом Московским Макарием, этим высокой духовной жизни старцем, который держал себя смиренно, кротко, как агнец. И что же? Афонские иноки не оказали должной чести этому сонму. Если бы они чтили и уважали авторитет и голос православных архипастырей, которым собственно Господь и вручил право учительства в Церкви, если бы они были смиренны сердцем, они пали бы ниц перед святителями и умоляли бы их помочь им уяснить тот вопрос, который так их встревожил. И если бы и после данных разъяснений им казалось многое неясным, неточным и даже ошибочным, то и тогда они не переставали бы просить молитв у святителей, чтобы Господь помог им пребывать в истине. Ничего этого не было. Чувствовалось, что афонские иноки в своем сердце давно уже произнесли суд не только над собравшимися здесь иерархами, но, как впоследствии оказалось, и над самим Святейшим Синодом. И нужно было видеть, с одной стороны, спокойное, кроткое обращение с афонскими иноками всех членов присутствия, а с другой – волнение афонских иноков, чтобы убедиться, кем руководит благодать Святого Духа, которая, по пророку, ни во огни, ни в трусе, ни в вихре, а в гласе хлада тонка – в веянии тихого ветра. Своим неспокойным настроением на собрании афонские иноки ясно показали, какою мудростью они проникнуты» 21, с. 95–96.

«Мы тесно были связаны территориально, – вспоминает монахиня Сергия (Клименко), – с ревностными до фанатизма последователями отца Илариона. На отрогах Мархотского хребта, поодаль от нас, была община имябожниц, с ними был духовный их отец иеромонах Патрикий, игумения и 22 монахини. Имябожники дерзали называть себя “имяславцами”, а нас, православных, – “имяборцами”, то есть якобы борющимися против имени Господа. Это хула на мать нашу святую Церковь. Она испокон веков воспевала, воспевает и будет воспевать и славить имя Христово: “Хвалите имя Господне, хвалите, раби Господа”, “Дивное имя Твое, Господи Иисусе Спасе наш, ангели поют на небеси, и мы, грешнии, на земли бренными устами воспеваем, егоже ради помилуй нас”, “Дивное имя Твое, Спасе, на небеси одесную Отца седящу Ти, почитается”. И еще многообразно-благоговейно славословим мы имя Господа, но в согласии с разумом церковным…

Булатович с последователями был изгнан со Старого Афона. Большинство имябожников осели на Кавказе. И, в силу того что “ложь ближе падшему уму человеческому, чем истина”, это ложное, нездоровое направление нашло сочувствие – раскол стал охватывать целые станицы, пошли “откровения” о том, что якобы голубь вылетел из Православной Церкви и она осталась без благодати. Да не будет этого: врата адовы не одолеют Церкви Христовой!

Характерной особенностью имябожников была лютая ненависть к православному духовенству: они набрасывались на наших батюшек, рвали им рясы, поджигали келлии, приводили к дверям их жилищ милицию. И все это делали, “творя” вслух Иисусову молитву! Вот как поглумился враг над именем Божиим!

Вся жизнь, все болезненное направление имябожников подтверждало ту истину, что для занятия молитвой надо иметь правильное умоустроение. А его можно приобрести только в лоне Церкви! “Научись молиться Богу правильно. Научившись молиться правильно, молись постоянно… Молящийся ум должен находиться в состоянии вполне истинном. Мечтание, как бы ни было приманчивым и благовидным… выводит ум из состояния Божественной истины, вводит в состояние самообольщения и обмана” (Епископ Игнатий Брянчанинов. О молитве. Т. 1).

Вот в таком самообольщении и находились имябожники: у них были свои подвижники, ходившие босиком по снегу и т. д. Они привлекали к себе простой народ чрезмерными телесными подвигами и всем запрещали общение с нами, православными.

Помню, как-то раз в нашей пустыньке встали мы по обычаю в 3 часа ночи на молитву. Вдруг раздался треск среди лесной тишины: это несчастные фанатички вздумали глухой ночью зимой ломать ограду нашего огорода. Зачем? Видимо, им так было “открыто”» 21, с. 97–98.

12. Бунт

Монах Андреевского скита Климент рассказывает о событиях, бывших в скиту 12 января 1912 года.

«Это было в 2 часа дня. Нас человек 40 сидели в игуменском зале. Я находился рядом с игуменом, по левую руку.

Депутация во главе с Булатовичем вошла в скит. Булатович сказал встретившей его молодежи: “Ватопедские старцы приказали скит от “соуры” (сора) очистить”. Молодежь, она же и “боевая дружина”, торжествовала. Сопровождаемый дружиной, Булатович проследовал к нам в зало, смело подошел к столу, за которым находился игумен, и, не дав нам обычного привета, повернулся к игумену задом. Повернувшись к двери, он прокричал:

– Наши! Наши! Идите сюда!

Эти “наши”, то есть боевая дружина, гуськом потянулись к нему и переполнили зало. Вошли приблизительно человек 50. Булатович обратился к игумену и дерзко спросил:

– Вы добровольно сдадите свое игуменство?

– А разве у вас есть на это бумага? – сдержанно ответил игумен.

Булатович молчал.

Игумен сказал:

– Отец Антоний, ты чужой человек, что тебе здесь нужно? Иди в свое место.

Дружина Булатовича закричала:

– Наш! Наш! Он наш!

Булатович, глядя на игумена, с возрастающей дерзостью крикнул:

– Ты сдаешь игуменство?! Уходишь отсюда добровольно?!

Игумен на это ничего не сказал. Булатович обернулся к дверям и, крестясь, произнес:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

И мы все перекрестились. Я ожидал, что он будет держать какую-нибудь речь или скажет поучение. Но перед нами предстала страшная картина: Булатович опять повернулся к игумену и, бросаясь на стол, нараспев прокричал:

– У-у-р-р-а-а! Бе-ри-и-те!

(19 ноября 1914 года Булатович заявил у нас на петроградском подворье, что это кричание составляет ему честь.)

Это было условным сигналом. Началось избиение непокорных Булатовичу. Ожесточение имябожников не знало пределов. К счастью, в зале нечем было им вооружиться и благодаря этому и пассивности с нашей стороны не было убитых. Били кулаками, сбитых с ног топтали, влачили за волосы и, избитых, выкидывали за дверь. За ней, в коридоре, на обширной площадке, продолжала их избивать озверевшая молодежь имябожников. Этой кровавой картины мне никогда не забыть. Особенно мне врезалось в память избиение иеромонаха Меркурия. Озверелые бойцы били его более по голове, по рукам и несколько раз сбивали с ног и, когда ему удавалось встать, опять и опять били по чему попадало, несмотря на то что он был окровавлен. Все его вооружение и защита были крестное знамение и молитва Иисусова, которые он повторял во множестве раз.

Монах Николай (певчий) в ужасе разбил окно и под удары кулаков силился выскочить вон, не обращая внимания на то, что под окном каменный пол, о который можно насмерть разбиться.

К нам с игуменом, стоявшим за столом, как будто за крепостью, образовался доступ. Ко мне подскочил атлет монах П-ий и, схватив за рукав, дернул, крича: “Климента берите! Он главный защитник!” Но благодаря братии, тесно окружавшей нас, я устоял, в противном случае пришлось бы мне поплатиться черепом, ударясь о каменную стену. Стоя на месте, я со скорбью наблюдал, как имябожники избивали православных, и лишь тем утешался, что с нашей стороны никто не поднимал рук в защиту себя. Это само собою говорило, что дело наше правое.

Одна половина зала опустела, в другой расправа продолжалась. Один из ярых главарей имябожников, монах М-ко, схватил игумена за руку и стоял молча, очевидно, ждал, чтобы ему пришли на помощь другие, дабы вывести игумена небитым. Предполагая, что по уводе игумена из зала бойня в нем прекратится, я тихо сообщил игумену свое предположение. Он с ним согласился и, поддерживаемый за одну руку мною и главарем-имябожником за другую, вышел на площадку, помянутую выше, ведущую к Андреевской церкви. Здесь разъяренная толпа имябожников ждала себе жертв. На нас накинулись озверевшие бойцы. Игумена, однако ж, вывели небитым по направлению к Андреевской церкви, а меня потащили к черному ходу и, сбив с ног, стали бить без милосердия. Я думал, что настали мои последние минуты. Но Булатович скомандовал: “Довольно! Довольно! Убьете! Убьете!” И избиение меня прекратилось.

Волоком подтащили меня к лестнице парадного крыльца и снова начали бить. Булатович опять закричал: “Убьете! Довольно! Довольно!”

Я встал, меня бойцы крепко держали за руки, не зная, что далее делать. Я сказал: “Пустите меня, я уйду”. Они меня повели по лестнице вниз. На ходу я заметил, что под левую руку поддерживает меня монах С-ой. Он незадолго перед этим просил меня научить его грамматике и катехизису, но, услышав от меня, что ему ранее полгода трудно усвоить эти предметы, убоялся трудов и учиться не стал. Теперь лицо его было страшно искажено и дышало злобой. Я в ужасе от него отвернулся.

Но вот мы спустились с лестницы и очутились на площадке соборного храма, где находилась толпа имябожников и любопытных. Отец П-р, библиотекарь, выступил важно вперед, приблизился к нам и, взяв меня за рукав, пробасил: “Стой!” Конвой, сопровождавший меня, остановился. Отец П-р, глядя на кровь, сочившуюся у меня из-под подбитого глаза, снова пробасил: “Да это он сам себе сбил”. Затем растер кровь на моей щеке большим пальцем правой руки и властно сказал: “Ведите его за порту”. Наш кортеж двинулся в путь.

На нас смотрели богомольцы и в ужасе не могли надивиться, что творилось на Святой Афонской Горе, в родном русском скиту, в который они издавна стремились прибыть и на время забыть в его тишине бурю житейских волнений.

В святой порте по моему адресу раздавались такие слова, каких более слышать я не желаю. Портой заведовал обладающий богатырской физической силой монах Ко-н. Я хотел ему что-то сказать, но он, не желая со мной говорить, вытолкнул меня за калитку. Я очутился за портой, во внешнем дворе, и пошел к другой, решетчатой порте, желая уйти на Карею. У порты стоял вооруженный сардар и караулил ее, несмотря на то что она была под замком. Я попросил его выпустить меня, но он мне отказал. В это время в святой порте открылась калитка. Булатович провел через нее игумена отца Иеронима. Я направился к ним и услышал обращенные к игумену слова Булатовича: “Мы тебя потом обеспечим”. Увидев меня, Булатович сказал: “А ваши вещи потом выдадим”. С этими словами он повернулся к скиту и проскочил в него через ту же калитку, через которую выкинули нас.

Мы с игуменом пошли к решетчатой порте. Она уже оказалась открытой. Миновав ее, мы очутились на чужой территории. С этой поры началась наша скитальческая жизнь.

И невыносимо тяжело было бы нам и прочим изгнанникам без теплой одежды, без денег и насущного хлеба в эту зимнюю пору, если бы сердобольные старцы некоторых келлий, и в особенности Троицкой, что на Карее, отец Нифонт, не приютили нас, коим вечная от нас благодарность.

Имябожники, расправясь с нами в игуменском зале, снарядили летучий отряд. Он под командой члена духовного собора, вышеупомянутого монаха Ф-та, двинулся разыскивать ускользнувшие жертвы, причем многих избил и разграбил их келлии.

Всех избитых имябожниками было до 50 человек. За портой из них оказалось 18, но их было бы больше, если бы наряд полиции запоздал к скиту подойти. Оставшиеся в скиту православные потом завидовали нашей, хотя и горькой, свободе.

Мятежники, учинив с нами расправу, тотчас служили в соборе благодарственный молебен» 11, с. 28–32.

«В это смутное время везде в обители поставлены были имябожниками экстренные караулы из самых отъявленных и озверевших погромщиков, которые ждали повсюду с дубинами в руках, коих было за 30 человек. Порта была крепко заперта и охранялась в течение шести месяцев главарем, монахом Петром. Вот таковые охранители, ходя по обители, и караулили в коридорах день и ночь и своими угрозами наводили страх и панику на оставшихся в православии братий. Монахи Феодот, Фортунат и Нестор ходили с ломами по келлиям, выламывая двери, и разграбляя братские келлии, и хвалясь своим единомышленникам по ереси, что они награбили у православных более 120 000 рублей. <…> Скит держала под замком опытная рука, знающая, как сопротивляться властям», – свидетельствуют очевидцы событий в скиту [20, с. 130, 132].

Игумен Мисаил описывает происходившее в Пантелеимоновом монастыре в первое полугодие 1913 года:

«Споры и вражда новых исповедников к старым увеличивалась. Увещания отца игумена и духовников к своим духовным чадам-“богословам” о повиновении патриаршей грамоте, указания им на правила святых Вселенских Соборов, запрещающих кому бы то ни было произносити, или писати, или слагати новую веру, кроме определенныя от святых отцев, и о наказании непослушных (Правило 7 III Вселенского Собора), не оказывали ни малейшего благотворного умиротворяющего влияния на ожесточенных ревнителей новшества: последние отвечали враждебным отношением как к своему игумену, так и к остальному братству, инакомудрствующим, называя их еретиками, богоотступниками, христопродавцами и другими неподобными словами.

Пользуясь случаем религиозного смущения, не замедлила открыть свои действия партия злонамеренных людей, решившихся под личиной благочестия и ревности якобы о славе имени Божия повести иную борьбу на почве революционного характера за идею правления обители, – идею давно и зело ими желанную: взять в свои руки власть правления. С этой целью стали устраиваться ими тайные собрания и совещания, где и постановили приступить к изгнанию некоторых соборных старцев (иеросхимонахов Агафодора и Вероника), которые были так называемыми устоями монастырского правления, а также изгнать и сместить на более низкие и тяжелые послушания и других старцев и людей более влиятельных в обители и наметили будто бы нового игумена из своей среды.

Изгнание намеченных лиц было решено произвести ночью: прийти в келлию осужденного и, в чем он есть, вывести за монастырскую порту. Были слухи, что подобный самосуд мятежники решили проделать и над отцом игуменом и наместником и для большего посрамления хотели вынести их за порту на… рогоже!

Чем бы кончился намеченный самосуд, Бог весть, но на счастье прибыл неожиданно на Святую Гору и остановился в нашем монастыре секретарь русского консульства в Солуни господин Щербина, приехавший на Афон по делу беспорядков в Андреевском скиту. Было ли ему поручено произвести следствие и в нашей обители, просившей помощи у русского посла в Константинополе о подавлении мятежа, неизвестно, но отец игумен счел нужным ознакомить его с неблагоприятным настроением братства в обители и просил ему оказать свои услуги к умиротворению последнего. Господин Щербина согласился.

На другой день, 22 января, состоялось совещание в соборном Покровском храме, в котором собралось многочисленное братство, соборные старцы, отец игумен и господин Щербина. По окончании краткого молитвословия господин Щербина обратился со словом к братии. Говорил долго и убедительно. Приглашал братство к миру и взаимной любви, напоминал о монашеском смирении и святом послушании игумену и монастырской власти, указывал на порядок решения спорных религиозных вопросов высшей инстанцией церковной власти – Святейшим Синодом.

Но увы! Семя доброго совета падало на каменистую почву гордых сердец, ожесточенных против истины “новоисповедников”. Ораторы монастырской революционной партии, противореча и с шумом прерывая речь господина Щербины, предъявляли свои излюбленные требования: удалить якобы для общего мира в обители вышеозначенных лиц правления, а именно иеросхимонахов Агафодора и Вероника, и других, обвиняя их в распространении рецензии схимонаха Хрисанфа (Ильинского скита), одобренной, как сказано выше, архиепископом Волынским. Господин Щербина заявлял о недопустимости насилия в таком деле и в святом месте – обители. Совещание продолжалось около двух часов и не привело ни к какому решению.

Господин Щербина в тот же день уехал в Андреевский скит и перед отъездом предупредил отца игумена не делать собрания в его отсутствие во избежание могущих быть каких-либо беспорядков. Но не так решила противная партия. Пользуясь отсутствием господина Щербины, главари революции оповестили своих единомышленников о назначении ими (самовольно) на следующий день собрания, о чем будет дано знать ударом в колокол.

Действительно, 23 января, в 4 часа дня, раздался звук колокола. Партия поспешила в собор. Приглашен был и отец игумен, и старшая братия. Впереди встали главари и участники заговора. Отцу игумену было вручено ими свое новое “исповедание” о имени Иисус и постановление об изгнании старцев и братии обители (иеросхимонахов Агафодора, Вероника, Кирика, Алексия, схимонахов Леона, Пинуфрия и монаха Денасия) и приказано под угрозой печальных последствий в случае сопротивления их требованию во всеуслышание прочитать оные и подписать. Конечно, дерзость, с одной стороны, страх и малодушие – с другой, сделали свое дело: беззаконное требование было исполнено…

Не избежал суда своих лжечад и сам отец игумен: он был лишен власти. По инициативе иеромонаха Иорама и сотрудника его – распорядителя собрания монаха Иринея (певчего) тут же на собрании были избраны 12 новых старцев, которые по ранее намеченному плану действий не замедлили показать свою власть: по расходе собрания они все направились к отцу игумену и отобрали от него монастырскую печать, ключ от кассы, а также и более важные монастырские бумаги.

Итак, одержана была победа над послушными чадами святой Церкви ее противниками, людьми, заглушившими в себе голос совести и изгнавшими из сердца своего страх Божий и братскую любовь, дерзкими глумителями, поправшими свои священные иноческие обеты! И за что? За самочинное богословие, за непослушание святой Церкви, за преступное осуществление своих заветных идей – любоначалия!

Ликованию победителей не было конца: они пели благодарственный молебен. Но этого было мало. Молебен не мог удовлетворить их радости – они запели… Пасху!

Когда одна сторона торжествовала, другая, побежденная, тяжко вздыхала и проливала горькие слезы… И как не плакать?! Где искать истину? Где обрести защиту? Церковные представители поруганы, светская власть оказалась бессильной…

Прибытие на святой Афон чиновника Министерства иностранных дел господина Мансурова и его политика кажущегося невмешательства и безразличного отношения к действиям партии злонамеренных монахов и захвату ими власти монастырского правления в свои руки дала повод последним убедиться в безнаказанности их религиозно-революционных действий, что и подвигло к большему самочинию и ограничению власти игумена переработкой монастырского устава, которого в силу канонических патриарших грамот 1803, 1833 и 1875 годов, данных игуменам нашей обители Савве, Герасиму и Макарию, они касаться не имели права.

Властолюбивые замыслы забывших свои иноческие обеты монахов, прикрытые религиозным спором об имени Иисус, заставили многих непосвященных в дело иноков, думавших, что дело идет только о славе имени Божия, встать в ряды революционеров и вкупе с ними стремиться к низложению законного, Богом поставленного игумена, который, кстати сказать, выбирается по примеру святых апостолов, то есть по жребию (см.: Деян. 1, 26), и к изгнанию наместника и других влиятельных в обители старцев.

Прибытие на Святую Гору бывшего синодального миссионера игумена Арсения (ныне умершего вне общения со святой Церковью, сначала обличавшего в своих проповедях учение схимонаха Илариона, автора книги “На горах Кавказа”, и ее апологета иеросхимонаха Антония (Булатовича), но затем ставшего ревностным защитником лжеучения вышеназванных лиц) окончательно убедило большинство братий нашей обители стать на сторону иларионовского заблуждения, уже дважды осужденного Христовой Церковью.

Игумен Арсений (ок. 1840–1913), проповедник и миссионер, в 1882 году прибыл на Афон в монашеском звании и остался в Русском монастыре, где намеревался подготовить для издания свои противосектантские труды. Старцы Иероним и Макарий, приняв его, как духовного сына, уделяли ему много времени и внимания, о чем он повествует в своих «Письмах» [см.: 4]. Некоторые его книги были изданы Пантелеимоновым монастырем. В Русской обители в 1883 году монах Арсений рукоположен в иеродиакона и иеромонаха. С 1888 года находясь в России, он активно проповедовал и занимал должность настоятеля Воскресенского миссионерского монастыря Новгородской епархии.

«Он рано выступил на миссионерское поприще, возгордился и встал на опасный путь», – передает архиепископ Никон (Рождественский) слова афонских старцев [10, с. 416]. Бунтарский дух этого «всероссийского миссионера» (так он о себе писал 24, с. 45) проявился в 1906 году в его заявлении о неподчинении решениям церковных властей. В 1913 году отец Арсений, прибыв на Афон, возглавил имябожников и учредил в Андреевском скиту партию, презрев завещание своего старца и благодетеля отца Иеронима: «Всеми силами единодушно старайтесь не допускать в общежитии никаких разделений на партии, как подрывающих основание общежития, но смотрите на общежитие, как на Церковь Христову, имеющую единую главу – Христа, ибо в лице Его поставлен от Него игумен, которому по правилам святых отцов братство должно повиноваться, как Самому Иисусу Христу» 18, с. 430.

В один из дней бунта отец Арсений готовился выступить перед андреевской братией с речью и объявил, что завтра скажет нечто особо важное. Но Господь явно покарал его внезапным параличом с отнятием языка (что, впрочем, не вразумило имябожников). Перед смертью, наступившей через три месяца (уже после вывоза имябожников с Афона), он знаками дал понять, что не отвергается своих убеждений, и потому по распоряжению кинота был похоронен без отпевания [см.: 20, с. 47].

Он своим авторитетом синодального миссионера не только воодушевил заблуждающихся, но даже поколебал некоторых, доселе остававшихся верными святой Церкви, а учреждение им “союза исповедников” и рассылка прокламаций окончательно возбудили братию против законной монастырской власти, которая, несмотря на все искушения, оставалась верной учению матери святой Церкви.

Возбужденная прокламациями миссионера Арсения, братия нашей святой обители стала сильно волноваться, а главари сделали заговор на утро понедельника (29 апреля) выгнать из обители игумена, наместника и с ним до 100 человек братии, несогласной с их заблуждением. Только своевременное раскрытие их заговора и прибытие части греческого гарнизона спасло обитель от сильного бунта; так как телефонные провода на Дафну и Карею были в нескольких местах порваны, замысел бунтовщиков очевидно был злодейский.

Видя прибытие в обитель солдат, главарь монах Ириней пришел к отцу игумену и стал требовать созвать сегодня или завтра собор всей братии для устройства подписки, кто за имя Божие, а кто за игумена. Игумен заявил, что созывать собор нет благословения, потому что на днях приедет священный кинот и объявит присланную уже от патриарха грамоту.

На 1 мая (всемирный праздник революции – совпадение знаменательное) нашими бунтовщиками назначен был самочинный собор без воли и благословения игумена, и по заранее намеченному плану при ударе в большой колокол одни должны были бежать к игумену и наместнику, тогда как другие – в синодик (помещение для заседаний духовного собора. – И. П.) к кассе и телефону. Но и этот заговор был открыт, и на колокольне был поставлен солдат.

Видя неудачу, заговорщики ударили несколько раз в малый колокол, которым подается повестка к церковным богослужениям, и собрались в Покровский собор. Начался молебен, который служил иеромонах Филарет (один из главарей революции), а другой главарь – иеродиакон Игнатий в облачении с амвона читал прокламацию, в которой говорилось, что имя Иисус есть Сам Бог и они будут защищать свое вероисповедание до последнего издыхания. На этом их самочинном соборе не было ни игумена, ни наместника и никого из более благоразумных старцев и братии, а только одни бунтовщики. После молебна была устроена подписка под следующее вероисповедание: “Верую во имя Сына Божия Иисус, что оно есть Бог, равно как имя Отца и имя Святого Духа”.

Но так как в соборе подписались не многие, то бунтовщики ходили по келлиям, принуждая под угрозой изгнания из обители к подписи и даже употребляли такой обман, что будто бы игумен и наместник подписались в своих келлиях, что и было заявлено некоторыми обманутыми монахами. Бунтовщиками при устройстве самочинного собора и установления нового догмата веры были нарушены все церковные и гражданские законы.

Во-первых, священными и Божественными канонами святой Церкви воспрещено всем, кроме архиереев, рассуждать о догматах (64-е правило VI Вселенского и 19-е правило Халкидонского Соборов); во-вторых, каждый монастырь, кроме повиновения власти церковной, подчиняется и власти гражданской, а потому бунт против игумена есть бунт против гражданской власти, что недопустимо.

2 мая ожидалось прибытие в наш монастырь священного кинота часов в 8 пополудни (по восточному времени). Бунтовщики в половине 6-го часа хотели запереть обе порты и не пустить в монастырь священный кинот, намереваясь выгнать из обители игумена и захватить кассу в свои руки; только прибывшие к порте солдаты не допустили закрыть порту, и священный кинот прибыл в монастырь. Некоторые заговорщики выражали сожаление, что не удалось захватить кассу – солдаты помешали.

3 мая священный кинот в присутствии игумена и наместника прочитал собравшейся в Покровский собор братии патриаршую грамоту Германа V, которой осуждалось новое учение об имени Иисус, как хульное и еретическое, и братия приглашалась подпиской опровергнуть свое заблуждение.

Тогда монах Ириней и прочие главари подняли в соборе шум, убеждая братию не подписываться под патриаршую грамоту; только уход игумена и священного кинота предупредил скандал, причем еще при чтении патриаршей грамоты многие из бунтовщиков посылали проклятия священному киноту, называя патриарха, священный кинот, игумена, наместника и прочих несогласных с ними братий еретиками и жидами.

На другой день, 4 мая, священный кинот еще раз в соборе просил братию покаяться перед святым Евангелием и святым крестом и подпиской опровергнуть свое заблуждение, причем предлагалось, кто желает, подписаться под патриаршую грамоту и кто против нее, дабы различить тех и других.

Но монах Ириней и иеромонах Варахия просили прочитать вчерашнее увещание священного кинота и патриаршую грамоту, мотивируя свою просьбу тем, что вчера не все были в соборе. Священный кинот передал свое обращение к братии монаху Иринею, который заставил своего сообщника, иеродиакона Игнатия, читать его. И только лишь чтец дочитал до слов, что учение об имени Иисус разбиралось в богословской патриаршей школе в Халки собранием профессоров в восьми официальных заседаниях, как Ириней остановил чтеца и стал глумиться над учением святой Церкви и патриаршей грамотой, говоря: “Слышите, братия! В Халки! Что такое Халки, мы не знаем, нам покажите из святых отцов, а Халки мы не признаем”, и пытался вступить в прения со священным кинотом; ему в этом помогал иеромонах Варахия. Тогда гостивший в нашей святой обители ученый иеромонах Пантелеимон попросил слова и стал увещевать братию покаяться, объясняя, что Существо Божие, Которое непостижимо, и имя нужно разделять. На его слова из толпы заговорщиков послышались слова: “Безумец!”, а когда он стал объяснять, что само имя никак не может быть названо Богом, тогда поднялся в соборе сильный шум, и ему пришлось скорее уйти, так как грозила опасность быть избитому (если не убитому). Иеромонах же Варахия закричал братии: “Видите, какие халкинские богословы!”

В храме поднялся невообразимый шум, и священному киноту пришлось скорее уйти, не исполнив своей миссии. Священный кинот после неудавшегося обращения к бунтовщикам со словом мира и окончательного отвержения ими грамоты святейшего патриарха решил подпиской отделить верных чад святой Церкви от еретиков. Была составлена формула отречения от ереси с принятием патриаршего послания, как истинно православного учения по спорному вопросу о имени Иисус. С 5 мая началась подписка. Верных чад святой Церкви оказалось всего 400 человек.

До приезда назначенной Святейшим Синодом по высочайшему повелению комиссии имяславцы пытались несколько раз осуществить свой преступный план – выгнать из обители игумена и с ним всех верных чад святой Церкви, но благодаря своевременному открытию заговора и присутствию в монастыре сардар и вызова части греческого гарнизона их замыслы не осуществились.

15 мая главари революции иеромонах Сила, иеродиакон Игнатий, иеросхимонах Николай и монахи Ириней, Феодор, Иоанн, Манассия и Метровий, не обращая внимания на присланную из Константинополя телеграмму господина посла, оповещающую о скором прибытии на Афон специальной комиссии для разбора дела и угрожающую строгой ответственностью возмутителям порядка и спокойствия в монастыре, решили, пренебрегая властью своего игумена и не взяв у него благословения, самочинно ехать на метох Крумицу и скит Фиваиду для возмущения там находящейся братии против игумена, что ни в коем случае недопустимо гражданскими законами и святоотеческими правилами, повелевающими без воли игумена никому не отлучаться из обители.

По приезде на Крумицу, собрав братию, стали читать свою прокламацию и собирать братию записываться за имя Божие. Подписка им нужна была для того, как можно судить по случайно попавшей их рукописи, чтобы сделать ложный донос на игумена Святейшему Всероссийскому Синоду, оклеветав его в ереси и незаконных действиях, как-то: подкуп протата, светских властей и т. д., и, приложив многочисленный список обманутых ими монахов, подписавшихся за имя Божие, тем убедить Святейший Синод в правоте своих действий, а игумена сменить, как еретика и богохульника.

Их ложное донесение (черновая копия которого была вручена комиссии архиепископа Никона) случайно было обнаружено на келлии священномученика Игнатия Богоносца, забытое кем-либо из заговорщиков в трапезе и доставленное в монастырь. <…>

5 июня на канонерской лодке “Донец” прибыл архиепископ Никон, которого с неописуемой радостью встретили все верные чада святой Церкви и святой обители, истомленные долгим ожиданием избавления от гнетущего кошмара – шестимесячного владычества мятежных иноков, поправших все Божеские и человеческие законы. По прибытии “Донца” на пристань архиепископ Никон, генеральный консул господин Шебунин и судовое начальство изволили съехать на берег и, встреченные у святых ворот обители игуменом архимандритом Мисаилом с братией, при колокольном звоне последовали в собор святого великомученика Пантелеимона, где было совершено благодарственное ко Господу Богу молебствие о благополучном прибытии их на святой Афон. После молебна архиепископ Никон сказал собравшейся братии приветственное слово, объяснил цель своей миссии и просил быть покорными сынами матери святой Церкви и ее законным архипастырям. После краткого отдыха за поздним временем владыка возвратился на “Донец”.

6 июня архиепископ Никон прислал в обитель для раздачи братии составленную им брошюру под заглавием “Великое искушение около имени Божия”, которую многие бунтовщики-сектанты рвали и топтали ногами, а главари строго запретили даже ее читать, говоря, что это книжка жидовская, кто же будет читать, тот подлежит строгому наказанию, что некоторые и испытали на себе.

7 июня иеромонах Варахия (один из главарей революции) за упомянутую брошюрку назвал владыку “масоном”, а другой главарь – иеродиакон Игнатий говорил некоторым избранным, что “мы сегодня ездили на пароход (главари мятежных иноков были приглашены на пароход владыкой для увещания покаяться, из них только один, и притом главный двигатель всей монастырской революции, – иеромонах Иорам принес покаяние, объяснив, что он идет, собственно, не за славу имени Божия, а ради достижения своих целей – смены игумена и удаления из обители других неугодных ему лиц), где слышали из уст архиепископа одни еретические слова” и что “он еще в Москве подкуплен и на наши вопросы отвечал ересью, говоря, что Иисус – не Бог, а какие он нам раздавал листочки и книжечки, мы можем употребить на свои нужды… По отъезде же комиссии мы расправимся по-своему с игуменом и его приверженцами”. То же самое говорил монах Вонифатий и многие другие бунтовщики. В тот же день по распоряжению монаха Иринея в монастырь с метоха Крумицы, скита Фиваиды и монастырских келлий прибыли вызванные все непокорные святой Церкви иноки.

8 июня генеральный консул господин Шебунин пожелал познакомиться со старшей братией (старцами по послушанию), причем были приглашены Ириней и другие самозванные старцы революционного комитета, которые почему-то не желали явиться, а между тем возбуждали братию против прибывшей комиссии.

На приглашение господина Серафимова явиться для объяснения Ириней отвечал дерзостью, а некоторые хотели даже его бить, о чем он официально заявлял господину консулу. После настойчивого приглашения Ириней в сопровождении своего комитета пришел. Члены оного на вопрос господина консула, кто их избирал в соборные старцы, отвечали уклончиво или же указывали на Иринея. Выяснив преступную деятельность последнего, господин консул предложил Иринею ехать на “Донец”, если он подчиняется власти русского правительства, на что последний дал согласие, испросив предварительно разрешение сходить в келлию за родительским благословением. Но вместо обещанной покорности он (Ириней) собрал свою мятежную братию и с крестом в руках в сопровождении иеромонахов Понтия и Силы отправился в Покровский собор.

В это время иеромонах Варахия дал приказ ударить в набат для защиты Иринея, и в одно мгновение ока по всем монастырским корпусам, как в обители, так и вне ее забили тревогу и еретичествующая братия спешила в Покровский собор, где давала клятву монаху Иринею на верность, целуя им держимый святой крест. Ввиду открытого монашеского бунта в присутствии начальства арест монаха Иринея был отложен. После того революционным комитетом сделано было следующее распоряжение: в случае ареста монаха Иринея старшинство по части революции передается иеромонаху Варахии, которому и обязывались все подчиняться.

9 июня в Покровском соборе игумен в присутствии генерального консула господина Шебунина и прочих членов комиссии читал постановление Святейшего Синода по спорному вопросу о имени Иисус. По окончании чтения господин консул обратился к братии с вопросом: “Согласны ли вы с ним (то есть с Синодом)?” “Не согласны, не согласны!” – ревела толпа. Консул предложил новый вопрос: “Русские вы или нет?” Молчание. В это время монах Ириней обратился к отцу игумену с вопросом: “Имя Иисус Бог или нет?” “Как учит святая Церковь, так думаю и я, – ответил отец игумен, – имя Иисус само по себе не Бог!” Толпа мгновенно снова угрожающе закричала: “Нет Бог, Бог, Бог!” Ириней же и его единомышленники стали внушать братии: “Вы слышали: игумен отрекся Христа, сказал, что Иисус не Бог?!” “Пред самым алтарем отрекся!” – добавляли другие и стали шумно расходиться.

10 июня владыка, осматривая достопримечательности монастыря, между прочим подошел к ризнице, которую ризничий – иеромонах Понтий отказался отпереть, мотивируя свой отказ тем, что “Ириней не приказал вас пускать” без самочинного их собора; только приказанию господина консула он повиновался, заявившему: “Кто такой Ириней, когда здесь налицо игумен?!”

11 июня архиепископ Никон в Покровском храме после молебна увещевал мятежную братию покаяться и послушать голоса матери святой Церкви, осудившей их заблуждения. В доказательство того, что Святейший Синод в своих работах руководился святыми отцами, были прочитаны выдержки из творений святых отцов, осуждающих вновь измышленное учение о именах Божиих, а в частности о имени Иисус, но и это не убедило имяславцев.

Во все время речи архиепископа помощник Иринея монах Иануарий старался перекричать владыку и возбуждал толпу против святой Церкви. Главарь же Ириней обратился к владыке с предложением выслушать его. В своей речи он явно намекал, что прежде всего они просят исполнить их требование (его, Иринея, и других) касательно некоторых лиц (отцов игумена, наместника и других, то есть удалить их из обители), тогда они подумают о том, как им поступить с распоряжением Святейшего Синода и патриарха.

На что владыка возразил, что он приехал не разбирать семейные дела обители, ибо на это есть местная власть – патриарх и протат. Монах Ириней, видя свое поражение, переменил фронт и повел беседу на чисто религиозную тему; его поддерживали сторонники. Когда же владыка Никон сказал, что все дело сводится к тому, что имя Иисус само по себе не есть Бог, поднялся невообразимый шум. “Анафема, анафема!” – кричала толпа. “Арианин, арианин!” – подхватывали другие. “Отрекся Христа!” – добавляли третьи. В заключение владыка сказал, что отряхивает прах ног своих и считает свою миссию законченной и с этого времени беседу в храме вести не будет, дабы не бесчестить святость места бесчинным воплем противников святой Церкви: “Беседы с завтрашнего дня будут проходить в библиотеке, куда и приглашаются все желающие разрешить свои недоумения по волнующему их религиозному вопросу”.

Монастырские мятежники, подобно российским революционерам, старались морских солдат заразить ересью и заставить их отказаться от повиновения начальству. Для этой цели они раздавали морякам разные брошюрки – произведения Антония (Булатовича) и старались в глазах матросов выставить себя исповедниками веры Христовой, а монастырское начальство – богоотступниками. Брошюрки у матросов были отобраны, и им запрещено съезжать на берег.

13 июня в монастырь вступила прибывшая на коммерческом пароходе рота солдат, которую мятежные иноки не хотели пускать в обитель.

При виде солдат во всех монастырских корпусах забили тревогу, и имяславцы поспешно собирались к воротам обители, причем находящиеся вне обители во главе с монахом Парфением прорвали цепь солдат, не ожидавших такой встречи от русских иноков, и с криком “ура!” ворвались в монастырь. Поднялся невообразимый шум, и командиру отряда стоило большого труда успокоить воинский дух мнимоисповедников, готовых броситься на солдатские штыки и мечтающих быть мучениками.

Имяславцы грозили в случае ареста кого-либо из главарей или неисполнения их требования разделить весь монастырский капитал по числу братий с выдачей им причитающейся суммы денег на руки, облить монастырь керосином и сжечь его, предварительно заперев воду. В предупреждение их преступных замыслов военное начальство распорядилось расставить в важных местах обители часовых, а прочая команда была изолирована от пагубного влияния сектантов.

14 июня господин консул начал личный опрос каждого инока касательно принятия им грамоты патриарха и послания Святейшего Синода. С. В. Троицкий в это время ежедневно вел беседы с заблудшими чадами матери святой Церкви, неутомимо и терпеливо доказывая им правоту православного учения и обличая их заблуждения. Владыка также, несмотря на свои старческие годы, много раз приходил в библиотеку и увещевал иноков покаяться, причем ему приходилось от них слышать оскорбления и обвинения в отречении от Христа, каковые владыка великодушно прощал. Главари во все время продолжения бесед запрещали своим инокам-имяславцам посещать библиотеку, стараясь не дать им покаяться, и даже несколько раз приходили и уводили случайно туда зашедших.

22 июня состоялось в присутствии господина консула собрание православного братства обители для избрания в помощь игумену, по древнему монастырскому уставу, 12 старцев, и тогда же были потребованы у мятежных старцев, казначея иеромонаха Силы и ризничного иеромонаха Понтия, ключи, которые они, несмотря на все просьбы, отказались передать законному начальству и даже увезли впоследствии с собой в Россию.

Долготерпение архиепископа Никона и господина консула Шебунина, с необыкновенной кротостью и снисходительностью ожидавших покаяния имяславцев, только увеличило дерзость последних, которые, кроме разных дерзостей и оскорблений членам комиссии, решились даже и на такое преступление: бросали в часовых камнями, что имело место в ночь на 29 июня, когда в часовых, находящихся вне обители, дважды – в 1 час и 5 часов ночи – бросали камни, так что им на помощь пришлось вызывать патруль.

А революционный же комитет все время распространял среди монахов клевету, что комиссия эта ложная, подкупленная игуменом, и даже дерзал требовать от господина консула указ государя императора о посылке “Донца” и пехотных солдат на святой Афон.

1 июля архиепископ Никон объявил для всех русских афонских монахов трехдневный пост 2, 3 и 4 июля, прося их оказать братскую любовь постом и молитвой умолять милосердного Господа о вразумлении заблудших чад святой Церкви. Пост все православные иноки с радостью на себя наложили, но имяславцы поститься наотрез отказались, называя этот пост масонским и жидовским.

2 июля прибыл пароход Добровольного флота “Херсон”, по прибытии которого господин консул в присутствии господ Серафимова, Щербины и армейских офицеров пригласил ересиархов в канцелярию игумена и им объявил, чтобы несогласные с учением святой Церкви добровольно оставили святой Афон, как честные иноки, в противном же случае придется уехать, но уже арестованными. Делегаты сектантов – монахи Енох, Мелетий, Мефодий и Андрей упорно торговались, требуя себе гарантии на месте высадки в России и денежного обеспечения, как выше упомянуто, со стороны монастыря. Господин консул долго убеждал кончить дело миром, делегаты стояли на своем, требуя места для монастыря или монастырь в России. Наконец, господин консул, утомленный долгими бесконечными переговорами, заявил им, что переговоры окончены, и просил передать отцам весь его с ними разговор, выражая надежду, что завтра не будет надобности прибегать к насилию.

3 июля – день окончательного решения. С рассвета “Херсон” подошел к монастырской пристани. В 2 часа дня (по восточному времени) прибыл господин Серафимов и с ним несколько офицеров, были приглашены делегаты левых, явились прежние лица, которые на вопрос Серафимова, согласны ли мирно оставить обитель, захватив свои вещи, отвечали, что нет, и потребовали показать указ императора, на основании которого к ним будут применены насильственные меры, в противном случае они отказываются повиноваться и не оставят монастырь. На этом переговоры и кончились.

С этого момента начались приготовления ко взятию и водворению на “Херсон” непокорных и гордых чад святой Церкви.

Все двери на балконы и террасы были закрыты, веревки с колоколов сняты. Православным инокам было приказано находится в своих келлиях, дабы не быть ошибочно арестованными вместе с мятежными иноками. Жизнь в монастыре замерла, причем имяславцы почти все собрались к келлии своего вождя монаха Иринея, которого они, кстати сказать, целый месяц день и ночь тщательно караулили, чтобы не допустить его ареста.

По распоряжению военного начальства рота солдат расположилась по заранее выработанному плану, окружив главное гнездо имяславцев. Прибыли также моряки, которые взяли в свое распоряжение монастырский водопровод.

Прибыл господин консул и уговаривал добровольно сдаться, причем нужно заметить, что предполагалось арестовать только 110 человек, самых отчаянных противников Церкви (список которых с номерами их келлий был вручен офицерам), чтобы можно было, изолировав их, уговаривать остальных послушаться голоса святой Церкви и подчиниться законному монастырскому начальству. Но фанатично настроенная толпа отвечала отрицательно и дерзостями. Господин консул, не теряя, однако же, надежды на покорность, дал им еще полчаса сроку, но прошел час томительного ожидания, а результата – никакого. Наконец, дан был сигнал к наступлению и на мятежников была направлена вода, выгоняя их с занятых позиций. Мятежники предварительно запаслись камнями, песком, серной кислотой и другими средствами защиты, но вода разрушила их план и заставила смириться. Они для защиты себя от воды устроили баррикады из досок и святых икон, но и это их не спасло от сильного напора воды (доски были отняты), и они, почти все мокрые, после полуторачасового упорного сопротивления принуждены были идти на пристань, откуда их отправили на “Херсон”.

К 12 часам вечера (часы по-восточному) монастырь был очищен от мятежных иноков, исключая тех главарей, которые раньше оцепления их войсками скрылись. Они на другой день явились сами или были арестованы и после отрицательного ответа на предложение начальства сознать свое заблуждение были посажены на “Херсон”.

Пароход “Херсон” пять суток стоял вблизи монастыря, во-первых ожидая прихода мятежников из Андреевского скита, во-вторых, ожидалось покаяние от имяславцев, которых господин консул и прочие члены комиссии, а также отец наместник ездили ежедневно на пароход уговаривать покаяться, возвратиться в монастырь и жить мирно, как подобает честным инокам, но охотников послушать благоразумного совета почти не нашлось, причем несколько стариков за преклонный возраст и за полной их инвалидностью были взяты против воли с парохода в монастырь.

Всем оставляющим так трагически святой Афон было разрешено взять свои келейные вещи, кто что пожелает, каковые и были отосланы на “Херсон” по распоряжению игумена. Наконец, всем отъезжающим были предложены на дорогу деньги, которые распределялись по числу лет, прожитых в обители: так, кто прожил меньше 10 лет, предлагали 25 рублей, от 10 до 20 лет – 50 рублей, а кто свыше 20 лет – 100 рублей, но они от денег по распоряжению своих главарей в присутствии господина консула наотрез отказались, мечтая по приезде в Россию судиться с монастырем.

7 июля владыка после Божественной литургии прочитал всей братии особую разрешительную молитву и сказал слово по поводу недавних печальных событий, прося братию жить в мире, как подобает инокам, не слушать разных будущих лжеучителей, но пребывать верными чадами святой Церкви.

Затем владыка, испросив у всех прощения за все, чем мог кого невольно оскорбить, уехал на “Донец”, трогательно провожаемый благодарной оставшейся братией за избавление от мятежных лжебратий.

Были также устроены трогательные проводы господину консулу, прочим членам комиссии и войскам за их истинно христианское и терпеливое отношение к неразумным действиям заблудших и за труды в защиту святой обители от ее врагов, о чем благодарная обитель с молитвенной благодарностью всегда вспоминает.

8 июля при торжественном звоне и ответном салюте с “Донца”, “Донец” и “Херсон” оставили пределы Афона.

Таков был печальный финал афонских событий» [7, с. 174–190].

«Само собою разумеется, – говорится в Определении Святейшего Синода от 27 августа 1913 года, – что русская государственная власть ни изгнания православных еретиками, ни предоставления тысяч русских подданных и многомиллионного имущества русских монастырей воле другого государства допустить не могла, а после того, как патриарх всецело предоставил умиротворение русских обителей русской церковной власти, не могла допустить этого и власть церковная» [7, с. 113].

Часто и в настоящее время можно услышать, что архиепископ Никон «привел на Афон солдат» и тому подобное. Но разве владыка имел власть командовать войсками?

«Святейший Синод упрекали за то, – пишет очевидец событий монах Вознесенской келлии Пахомий, – что он послал на Афон “военную экспедицию”, а архиепископа Никона – за то, что он вместо слов увещания прибег к жестоким насилиям над имябожниками… Распоряжение военной силой никоим образом не входит в ведение Святейшего Синода, но вооруженная сила послана на Афон для прекращения возникших там беспорядков по распоряжению императорского посольства, и начальствующим этой экспедиции был не архиепископ Никон, но генеральный консул.

Таким образом, совершалось самое возмутительное, самое бессовестное извращение обстоятельств дела: командирование архиепископа Никона имело исключительно ту цель, чтобы словом увещания побудить иноков восстановить мир и предотвратить применение к ним силы. Враждебная же Церкви печать эту попытку Святейшего Синода спасти иноков от последствий их безумия выставила как поручение архиепископу командовать отрядом солдат, как будто для этого недостаточно любого офицера, а надо еще посылать зачем-то архиепископа…

Увещания архиепископа Никона не остались бесплодными: к 300 инокам Пантелеимонова монастыря, оставшимся верными православию, из заблудших после отеческих увещаний архиепископа присоединилось еще более 400, и возвращение этих 400 христианских душ показывает, что не бесплодна была мера, которую Святейший Синод предпринял ранее, чем власть гражданская приступила к своим мерам» [20, с. 93–94].

Документально подтверждается, что вывоз монахов осуществлялся по распоряжению посла в Константинополе М. Н. Гирса. «Афонские иноки, – пишут современные исследователи, – наотрез отказались принять послания Святейшего Синода и Константинопольского патриарха. Этим была упущена последняя возможность тушения пламени возникшего конфликта путем церковного суда, как это и положено по православным каноническим правилам, после чего логика кофликта перестала укладываться в канонические рамки православных церковных споров и даже в рамки братских отношений в православном обществе.

Российский МИД посчитал необходимым как можно скорее погасить конфликт на Афоне, исходя из сложившейся на тот момент международной обстановки… Государственные и церковные интересы Российской империи в этом важнейшем для нее районе представляло русское посольство в Константинополе, которое возглавлял тогда посол Михаил Николаевич Гирс, опытнейший дипломат и специалист по истории Балкан и стран Ближнего Востока. В 1913 году российский МИД в условиях непрерывных войн на Балканах, убоявшись накала международных страстей вокруг двух русских афонских обителей, проявивших открытое неповиновение церковным и светским властям, поспешил удалить наиболее активных спорщиков в Одессу, передав следствие в руки светских властей. <…>

Бытует мнение, что инициатором передачи афонских монахов гражданским судебным органам был архиепископ Никон, однако приводимые в сборнике ([см.: 7]. – И. П.) архивные документы говорят, что подобная инициатива исходила исключительно из российского МИДа» [7, с. 4–6, 10].

Причину такой активности представителей российского государства отчасти объясняют слова владыки Никона: «Трудно и придумать более благоприятную для врагов Церкви почву, чтобы сеять смуту в недрах самой Церкви для подрыва ее авторитета, а следовательно, и послушания церковной власти, для разрушения всего строя церковного. А от власти церковной это перейдет и на всякую власть… Беседуя с имябожниками, С. В. Троицкий слышал от них речи и об отобрании земли у господ… Да и сам образ действий вождей этого движения близко напоминал фабричных забастовщиков и устроителей митингов» [7, с. 161–162].

Иеромонах Пантелеимон (Успенский), богослов, был близок к М. А. Новоселову, сотрудничал с отцом Павлом Флоренским [см.: 9, т. 1, с. 598]. Промыслом Божиим во время смуты он оказался на Афоне в Пантелеимоновом монастыре, был очевидцем событий и пытался вразумить заблудших. Он писал: «Кто видел ослепление, небывалое упорство и неистовое озлобление имябожников, отпавших сразу от Церкви в таком огромном количестве (какого церковная история не знает при появлении ни одной из ересей), тот… может представить себе опасность нашего положения <…> Кто видел и испытал всевозможные насилия и издевательства прельщенных и озлобленных имябожников в Пантелеимоновом монастыре и Андреевском скиту, тот знает, что иноки этих двух обителей, выдержавшие, так сказать, духовную осаду и оставшиеся твердыми перед напором ереси, поистине явили дух религиозного мужества и некоего исповедничества» 19, с. 12, 14.

Говорят пантелеимоновцы: «Настроение наших несчастных собратий было настолько озлобленно-враждебным и воинственным по отношению к правомыслящей братии, что ужиться с нами им было также невозможно, как невозможно быть в одном месте огню и воде. Но благодарение Богу за то, что в данном случае мы явились пассивной, страдательной стороной и нам по милости Божией во все время и доныне удалось сохранить мирное расположение к нашим заблудшим и неправедно враждующим на нас собратиям. <…>

Тяжесть положения [правомыслящих] усиливалась от того, что в России мало знали о серьезности и опасности положения обители и потому не спешили оказанием нам скорой помощи. Да и трудно было поверить всему происходившему в обители, не будучи очевидцем того. Вообще только очевидцы знают, насколько тяжело было в монастыре тем, кто не поддавался новоизмышленной ереси. Это поистине были дни скорби и терпения, которые всю жизнь будут нам памятны и о которых трудно судить не пережившим их» 11, с. 47, 50.

По отдаленности России от Афона там не могли точно знать, что происходит на Святой Горе, и события больше представлялись как некое разногласие между монахами об имени Иисус. (Такие рассуждения нередко можно услышать и теперь: «Какая жестокость! Только из-за того, что братия мыслили несколько иначе, их насильно вывезли с Афона!»)

Так примерно считал и иеромонах Пантелеимон, но потом, изменив свое мнение, написал М. А. Новоселову: «Вы воображаете, что новое учение есть поистине новое откровение, которое получили наилучшие люди, какие только остались в мире, – иноки, только и делающие, что занимающиеся молитвой Иисусовой… До приезда на Афон я или совсем не имел своего мнения по этому вопросу, или, скорее, представлял дело так, как и Вы, очевидно, представляете теперь. Но теперь, когда действительность, люди и обстоятельства показали мне противное и, наконец, когда Господь открыл мне глаза, теперь я вполне и совершенно твердо убежден, что новое учение об имени Иисус есть не что иное, как самая коварнейшая уловка диавола, рассчитанная на то, чтобы произвести в Церкви Христовой новую, самую злейшую и, быть может, последнюю ересь и через нее… отторгнуть громаднейшую часть чад Церкви» [9, т. 1, с. 597].

«А в это время, – свидетельствуют отцы Русского монастыря, – в нашей Пантелеимоновской часовне в Москве бес устами одной бесноватой кричал: “Столп наконец мы поколебали… Мы все там были, все туда слетались…” Замечательно, что бес называл затем по именам наших главных бунтовщиков – руководителей смуты» 22, с. 205.

Диавол ликовал, предвидя скорое крушение России православной. Столп православия поколеблен, значительная часть русских монахов, «проявивших открытое неповиновение церковным и светским властям» [7, с. 6], вывезена с Афона в Россию.

А вывезти их было необходимо, потому что, как разъясняет Синод, «в случае полного торжества имябожников Афон из обильного источника духовного назидания превратился бы в средоточие еретического учения» [7, с. 271].

Имябожников, по словам С. В. Троицкого, нельзя было не увезти не только потому, что невозможно было жить вместе двум враждующим партиям, но «и потому, что Афон подчинен греческой церковной, а фактически и гражданской власти, для которых лжеучение имябожников является удобным поводом для вытеснения русских с Афона. Если бы монахи не были увезены русской властью, они были бы сейчас же по отбытии “Донца” выселены с Афона греческими войсками, как категорически заявили архиепископу представители протата, согласно с посланием патриарха, и что предлагал сделать командир афонских греческих войск Чулакис.

Но такой исход дела был бы нежелателен во многих отношениях. Во-первых, он был бы косвенным признанием греческой власти на Афоне. Во-вторых, изгнание русских греками могло бы сопровождаться жестокостями и расхищением монастырского имущества. В-третьих, изгнанные из Афона монахи должны бы были все же вернуться в Россию, и, следовательно, опасность пропаганды этим вовсе не устранялась бы. Несомненно также, что греки постарались бы выселить как можно более или даже почти всех русских монахов, дабы получить преобладание на Афоне. Они уже заявляли, что и раскаявшиеся тоже должны покинуть Святую Гору. Вообще, предоставлять тысячи русских подданных и миллионы русских денег произволу греков было бы крайне неосторожно» 25, с. 173–174.

13. Иные цели

В сборниках и документах по имябожию приводятся следующие высказывания:

«Немудрено, что в эту ловушку диавола попали весьма многие монахи отчасти по невежеству, не будучи в состоянии разобраться в новом учении, отчасти по ложной ревности, полагая в простоте своей, что они ратуют не за новоизмышленное ложное учение об имени Иисус, но за Самого Господа Иисуса. Правда, большинство уклонившихся в ересь руководились еще и другими – властолюбивыми, корыстолюбивыми и пр. мотивами» 22, с. 205.

«Имяславцы-мистики глубоко религиозны, но между ними уже попадаются лица, настроенные весьма враждебно против иерархии Православной Церкви и против властей гражданских. Проявляются возбужденность, религиозный экстаз; выражается желание “пострадать за веру” (добровольная Голгофа), а это уже признаки, свидетельствующие о воздействии влияний посторонних, почерпнутых не из книги схимонаха Илариона, а из источников, не имеющих с ней ничего общего. Тут, несомненно, чувствуется работа агитаторов революций и влияние прогрессивных идей “высшего порядка”» [8, с. 19].

Монах Манассия, член комитета имябожников, «выражался некоторым из братии, что “нас только человек 50”, знающих суть ереси, то есть причину ее, “а прочие – бараны, идущие за имя Божие”; мы-де “за их спинами в случае неудачи скроемся”» [7, с. 166].

Монах Ириней прямо выразил приехавшему архиепископу Никону свое требование «удалить из обители отца игумена и прочих неугодных им лиц» [7, с. 171], «тогда они подпишут что угодно» (имеются в виду послания патриарха и Синода). На это владыка ответил, «что дешево же они ценят свои “догматы”, если готовы ими поступиться за смену игумена». Тогда Ириней «гордо сказал, что никакие увещания не будут иметь успеха» [7, с. 144].

В действиях имябожников ясно обозначалась цель «возбудить братство против отца игумена и его православных чад и тем приблизить давно желаемую ими развязку – захватить монастырь в свои руки, предварительно выгнав игумена с его верными чадами. Православное братство во главе с игуменом, понимая их цель, молчало, не желая дать им повода к открытому бунту, и тем спасло монастырь до приезда архиепископа Никона» [7, с. 171].

«В случае отказа игумена подписаться под ссылку неугодных комитету лиц было решено немедленно удалить игумена и единомысленную с ним братию, заменив его своим ставленником, который на случай и был подготовлен» [7, с. 168]. В докладе отца Мисаила о 19 имябожниках отмечено: «Иеромонах Гиацинт… претендент на игуменство» [7, с. 165].

П. Б. Мансуров в своем докладе о поездке на Афон заметил: «Монахи объяснили мне возникновение и развитие смуты не столько религиозными причинами, сколько многолетней ведущейся у них на Афоне борьбой между малороссами и великороссами» [7, с. 335].

Сами же бунтовщики причину восстания против игумена объясняли тем, что с его согласия в журнале «Русский инок» была напечатана рецензия инока Хрисанфа [см.: 7, с. 56], что «игумен, наместник Иакинф, духовник Агафодор и их единомысленники хулят [имя Божие]», что «вся эта грязь, смута и ересь вышла из нашего монастыря от наших старцев: игумена, наместника, Агафодора и их единомысленников», поэтому «сделать умиротворение в братии» невозможно, не приняв «решительных мер против тех, кто устроил эту смуту, разделив братию на партии, посеяв вражду, раздоры, и поставил обитель в безвыходное положение» [7, с. 57–58, 61].

Вот монах Ириней с верными ему братиями и решил восстановить нарушенный игуменом мир, вывести обитель из кризисного положения. Тут он, прежде заявлявший архиепископу Никону, что ничему новому они не учат, а только чему обучили их старцы Иероним и Макарий и другие святые отцы [см.: 7, с. 62], почему-то не вспомнил наставления великих своих старцев, что «никому не дозволяется вмешиваться в дела и распоряжения общие, но… со страхом Божиим покоряться положенному порядку» 27, с. 516.

Таким образом, «конфликт на Святой Горе Афон, начавшийся с догматического вопроса, постепенно приобрел форму конфликта с властями афонских монастырей, а в России настроил часть монашества и мирян на конфликт со Святейшим Синодом и с его иерархами» [7, с. 10].

Игумен Мисаил пишет в афонский кинот: «…чтобы захватить власть в монастыре в свои руки, для сего они и научили меньшую братию кричать на их вопросы: “Согласны!” К этому бунтовщики долгое время отбирали подписку тайно по всему монастырю, для того чтобы удалить сперва из монастыря тех людей, кои им мешают, а через удаление бунтовщики чаяли получить полный простор к своей задуманной давно цели – именно к захвату “власти”…

Центром тяжести в основу своих революционных деяний они сами же создали религиозный вопрос, осложнив его в свою пользу; к сему способствовали им прокламации иеромонаха Антония (Булатовича), кои нашими “бунтовщиками” были распространяемы тайно по монастырю…

Настоящие члены собрания в монастыре сами себя назначили членами правления монастырем и тем самым окружили отца игумена, принуждая его во всем беспрекословно соглашаться на их предложения, отняв этим у игумена всякую власть и самостоятельность, и тем самым нарушили дотоле существующий порядок монастырский и патриаршее в нем установление – звание киновиарха кафигумена, в каковом звании в нашей обители были в продолжении более столетия, с самого начала общежития, установленного в 1803–1806 годах патриаршей грамотой при утверждении в том звании кафигумена отца Саввы, а потом, в 1875 году, при утверждении в том же звании отца Макария» [7, с. 51–52].

14. Последствия

Мало того, что число молитвенников на Афоне уменьшилось, но многие из вывезенных с Афона, упорно не желая покаяться, стали во враждебные отношения к Церкви.

«Конечно, очень печально, – пишет монах Пахомий, – что, в конце концов, пришлось прибегнуть к принудительному очищению Афона от еретичествующего и буйного элемента. Печальнее всего, что, кроме революционеров, скрывавшихся на Афоне преступников, людей, мечтавших захватить капиталы афонских монастырей, в числе выселенных, быть может, немало несчастных, сбитых с толку благодаря своей простоте и невежеству, а по существу религиозных монахов, думающих, будто они действительно страдальцы за имя Божие, а не просто орудие в руках людей, задумавших сделать Афон очагом религиозной и политической смуты. Но кто же виноват, что они отвернулись от гласа, призывавшего их вернуться на путь монастырского послушания?» [20, с. 94]

«Имябожники давно разошлись по селам и деревням и всем и каждому, верующим и неверующим, говорят о том, что Святейший Синод и вся Русская Церковь уклонилась теперь в ересь, о том, как православный архиерей заставлял их отречься от Христа, как привезли их в Россию, остригли и пр. Народ слушает, охает, ахает и, в конце концов, верит всему… Да и как не верить ему! Если народ наш верит проповеди всевозможных выходцев-сектантов, то тем более поверит он слову монахов-афонцев, выдающих себя страдальцами-исповедниками, которые при том начинают свою проповедь не с чего иного, как с того, что всех православных архиереев и иереев провозглашают не признающими Иисуса Христа за Бога, то есть с ужасной открытой клеветы. Поистине в лице имябожников сатана пытается подложить адскую машину под самые столпы Церкви и вырвать из сердца лучшей, наиболее сохранившейся части народа его драгоценное сокровище – веру и привязанность к святой Православной Церкви», – пишет иеромонах Пантелеимон (Успенский) 19, с. 14–15.

«Суд [над имябожниками], – говорит епископ Петр (Ладыгин), – был назначен в Москве, и меня вызывали в Москву для ознакомления с этим делом. Мною были даны точные сведения иданные, как все это происходило. Суд монахам дал определенное место. Булатовича не судили, так как его крестный Васильчиков был у государя самым близким правителем двора государя и генерал двора Воинов был самый близкий друг и товарищ Булатовича.

Когда удалили их с Афона, то государю Николаю Александровичу и государыне Александре Федоровне были наговорены разные нелепости, и они верили им и сожалели о вывезенных монахах, а те писали во всех газетах, чтобы дело разобрать в Государственной Думе.

Чтобы убедить государя, в 1914 году, 30 января, меня назначили на аудиенцию объяснить неправду. 30 января я был принят государем в Царском селе. Государь принял меня, все выслушал и назначил меня на завтра, чтобы я объяснил и государыне во время завтрака. Я объяснил государю и государыне. На завтраке были еще четыре княгини и наследник. Государь поблагодарил меня и остался доволен. Булатович после этого лопотал, чтобы это дело разбиралось в Государственной Думе. Тогда меня вызвали опять в Петербург, в Государственную Думу. Я дал им подробные сведения. Правые стали настаивать, чтобы оставили это дело у них, у них материал был точный, а левые сняли с повестки дня этот вопрос. На этом кончилось дело Булатовича» [7, с. 438–439].

В одном из документов о Булатовиче говорится, что «он возмущается, между прочим, что его якобы “считают революционером, тогда как он верный слуга государя императора, всероссийского монарха, любит его и готов умереть по первому его слову, что и намерен выполнить в случае войны”» [7, с. 125]. Так это или нет, но услугу революции он оказал большую.

«Необходимо сказать несколько слов о брошюрке “Афонский разгром”, составленной… иеромонахом Антонием (Булатовичем), который и теперь продолжает волновать даже и высшие общественные круги… Он в своей брошюре пишет: “Афонская трагедия есть позорнейшее для России проявление самого грубого посягательства и презрения самых основных международных и личных прав”. К его услугам и печать, которая, к сожалению, смотрит на этот вопрос исключительно глазами Булатовича, не желая даже и слушать мнения не только высших компетентных в этом деле судей, но даже очевидцев происшедших смут. Это, впрочем, неудивительно, так как Булатович поставил себя под защиту левой печати», – пишет монах Пахомий [20, с. 120–121].

«Конечно, само учение имябожников абсолютно для нее [левой печати] неинтересно, и ни одна из газет, с пеной у рта защищавшая имябожников, не проронила и слова о сущности этого учения. Нет, умысел другой тут был. Имябожничество – это самый удобный повод для того, чтобы свести счеты с церковной властью, прикрываясь защитой свободы совести. Несомненно, есть и более отдаленные расчеты. Значительная часть наших революционеров пришла к убеждению, что недавняя революция не удалась только потому, что была лишена религиозной основы. И вот такую основу прилежно ищут. Ересь имябожников и представляется левой печати удобным средством для того, чтобы создать революцию, опираясь на реформацию. С этой точки зрения необыкновенное внимание, уделяемое левой печатью делу имябожников, вполне понятно», – пишет С. В. Троицкий 25, с. 177.

«Революция использовала одно время аграрные волнения и иллюминации помещичьих усадеб, потом принялась волновать учащуюся молодежь и рабочие классы социал-демократическими учениями и пропагандой забастовочного движения с заявлением политических требований. Она обратила также свое благосклонное внимание на сектантов, выдвинула на сцену штундистов, баптистов, евангелических христиан, жидовствующую секту “Новый Израиль”, а в самое последнее время принялась усиленно доказывать, что ересь имяславия есть “явление высшего порядка”. <…>

Революционная печать совершенно индифферентна к запросам духовной жизни всего человечества. Она объединяет в своих представлениях высокие евангельские учения христианского культа с молитвенным барабаном дикарей из пустынь Монголии и торжественно провозглашает как идею “высшего порядка” единство происхождения морали. Отвергая национальные перегородки, она не придает никакого значения нравственным ценностям, интересуясь убеждениями людей лишь с точки зрения практического осуществления теорий революционного анархизма. С такой же бесцеремонностью эта печать отнеслась к имяславцам: она зачислила их в разряд подсобных средств российской революции» [8, с. 17–20].

Пишут русские насельники Святой Горы Афон:

«Мы, четырех с половиной тысячное население русских подданных иноков на Святой Афонской Горе, глубоко возмущенные действиями отца Антония (Булатовича) и его сподвижников, составляем настоящий акт, удостоверяющий как действия Булатовича, так и всеобщее наше нежелание на будущее время иметь общение с бывшими нашими заблудшими собратиями, согласно нашим горячим просьбам удаленными с Афона пришедшим нам на помощь русским правительством. Сей акт составляется и подписывается от лица всех русско-подданных иноков нашими настоятелями и старшей братией.

1. Мы утверждаем, что, оставаясь верными Православной Церкви, государю императору и установленным от него правительственным властям, никогда не разделяли и не разделяем заблуждений Антония (Булатовича) и его сподвижников.

2. Что все просим не возвращать к нам на чистый Афон даже и раскаявшихся бывших наших собратий, ибо, как зараженная и отсеченная рука не может пристать к живому телу, так и они не могут вновь слиться с афонским монашеством.

3. Утверждаем, что мы много от них потерпели. Наши души и сердца, настрадавшиеся в течение устроенной ими смуты, и до сих пор болеют, и в особенности теперь, когда мы видим, что русская пресса, близко приняв интересы Антония (Булатовича) и его сподвижников, нисколько не интересуется спросить нас – большинство, оставшихся верными Церкви и долгу совести.

4. Мы подтверждаем, что Антоний (Булатович), возмутитель нашей исторической чистоты и нашего спокойствия, явился на Афон рясофорным иноком из Никифоровского подворья в Петербурге и смиренно поселился в русском скиту святого апостола Андрея Первозванного. Войдя в доверие сперва архимандрита Иосифа, постригшего его в схиму, а по смерти его – к нынешнему игумену архимандриту отцу Иерониму, рукоположившему его в иеродиаконы и иеромонахи, отец Антоний (Булатович), заметив искренность и простоту русского монашества на Афоне, задумал использовать ее в своих личных видах.

5. Когда на Афоне появилась книга схимонаха Илариона “На горах Кавказа”, в которой сочинитель трактовал вопросы, рассуждение о которых канонически воспрещено простому монашеству, отец Антоний (Булатович) воспользовался ею, дал свое, особое толкование, подобрал партию в скиту и единомышленников в монастыре и стал приводить свои планы в исполнение.

6. Утверждаем, что, согласно разыгравшимся событиям, его планы состояли в следующем:

1) уничтожить существующий строй управления в Пантелеимоновском монастыре и с почвы религиозных споров перевести на почву революционную. Если бы не стойкость архимандрита Мисаила, наместника иеромонаха Иакинфа и старшей братии и вовремя принятые ими меры, вызвавшие приезд правительственной комиссии, то монастырь святого Пантелеимона пропал бы для русских;

2) изгнать в Андреевском скиту архимандрита Иеронима, заменить его преданным себе лицом и со временем стать на его место. Антоний (Булатович), удалившийся еще ранее добровольно из скита вследствие запрещения ему печатать еретические сочинения, в видах смещения архимандрита Иеронима с преданными себе лицами отправился в господствующий Ватопедский монастырь, который вместо утверждения представленного ему кандидатом архимандрита Давида дал письмо для отца Иеронима, в котором просил изгнать с Афона бунтовщиков. Узнав это и утаив письмо, Антоний (Булатович) решил действовать смело, возвратился в скит и со своими сподвижниками изгнал архимандрита Иеронима и до 50 человек братии, многие из которых были избиты;

3) провести в Ильинском скиту и русских келлиях революционно-еретическую пропаганду, что ему не удалось. Подтверждаем, что Антоний (Булатович) был ярым руководителем афонской смуты и тем сделал громадный подрыв вековому авторитету Святой Горы, что отец Антоний (Булатович), будучи военным и образованным человеком, приспособил свои познания у нас, на Святой Афонской Горе, на явно преступные и революционные цели и для сего использовал несколько сот простецов иноков, теперь, быть может, и раскаявшихся в своих заблуждениях.

7. Все мы, русские, свыше четырех с половиной тысячное население, в сем акте молим возлюбленного нашего государя императора и его правительство не разрешать возвращения к нам даже и раскаявшихся отпавших от нас собратий, которым, по учению Спасителя, прощаем все, отныне забываем все содеянное ими, но жить вместе не можем, дабы по словам Царицы Небесной – “сие место да будет свято” – оно и оставалось святым и чистым.

8. И паки теперь, когда правительство наше, вняв нашим мольбам очистить Святую Гору от смутьянов, воспользовавшихся догматическими простыми спорами, чтобы перевести их в открытый бунт, мы через своих нижеподписавшихся настоятелей и старшую братию умоляем не возвращать к нам революционеров, так как видим из газет, что и якобы раскаявшиеся забрасывают нас клеветой и грязью. Афон был православный и простой и таким в лице живущих здесь ныне хочет остаться, а русское население, признавая твердо и неукоснительно догматы Православной Церкви, остается всегда верноподданным государю императору Николаю Александровичу и Святейшему Всероссийскому Правительствующему Синоду.

9. И мы по чистой совести подтверждаем, что в отношении смутьянов-бунтовщиков русским правительством были приняты очень мягкие меры, так как действия их на глазах всех нас носили явно революционный характер и несколько сот человек терроризовали остальное многотысячное русское население.

Святая Гора Афон, 17 мая 1914 года.

Подписи:

игумен Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря архимандрит Мисаил со всею о Христе братиею, наместник иеромонах Иакинф, казначей [иеромонах]Аверкий, духовник иеромонах Флавиан, благочинный иеромонах Елеазар,ризничий иеромонах Горгоний, письмоводитель иеродиакон Терентий;

игумен русского на Афоне Свято-Андреевского скита архимандрит Иеронимс братиею, соборные старцы: иеросхимонах Николай, казначей иеромонах Софроний, духовник иеросхимонах Геннадий, благочинный иеромонах Спиридон, ризничий иеромонах Поликарп, письмоводитель иеромонах Антипий;

русского Ильинского скита на Афоне за отсутствием настоятеля архимандрита Максима наместник иеромонах Иоанн со всею о Христе братиею, казначей иеросхимонах Лука, ризничий иеросхимонах Флавиан, благочинный иеромонах Иннокентий, делопроизводитель схимонах Хрисанф, соборный старец монах Мануил;

настоятель обители великомученика Артемия иеромонах Афанасий с братиею;
настоятель обители святителя Николая Чудотворца иеромонах Петр с братиею;
за настоятеля обители святителя Иоанна Златоустого иеросхимонах Кирилл, иеромонах Иосиф с братиею;
настоятель келейной обители великомученика Георгия иеросхимонах Пахомий с братиею;
настоятель обители преподобного Саввы Освященного иеромонах Савва с братиею;
настоятель обители Вознесения Господня иеросхимонах Иларион с братиею;
настоятель келлии священномученика Климента иеросхимонах Климент с братиею;
за настоятеля обители священномученика Игнатия Богоносца иеромонах Игнатий с братиею;
настоятель обители Святой Троицы, за настоятеля иеромонах Досифей с братиею;
настоятель обители святителя Николая Чудотворца Филофеевского монастыря иеромонах Георгий с братиею;
настоятель обители преподобных отец Онуфрия Великого и Петра Афонского Иверского монастыря иеромонах Макарий с братиею;
настоятель обители Введения во храм Пресвятой Богородицы Ставроникитского монастыря иеросхимонах Матфей с братиею;
настоятель обители Положения честного пояса Иверского монастыря иеросхимонах Петр с братиею;
и. д. настоятеля обители Воздвижения Креста Господня иеросхимонах Лот с братиею;
настоятель обители Благовещения Пресвятой Богородицы Симонопетровского монастыря иеромонах Иоанникий с братиею;
настоятель обители-келлии святителя Иоанна Златоуста Иверского монастыря иеромонах Симеон с братиею;
настоятель обители святого Иоанна Предтечи Ставроникитского монастыря иеромонах Пантелеимон с братиею;
настоятель обители Рождества Пресвятой Богородицы Пантократорского монастыря иеромонах Тихон с братиею;
настоятель обители Трех святителей Ставроникитского монастыря иеросхимонах Павел;
настоятель келлии 12 апостолов иеромонах Иоанн с братиею;
настоятель обители Благовещения Пресвятой Богородицы монах Иона с братиею;
настоятель обители Трех святителей иеромонах Гавриил с братиею;
иеромонах Анатолий обители Благовещения;
настоятель келлии Успения Богоматери схимонах Мелхиседек с братиею;
настоятель келлии апостола Андрея иеромонах Михаил с братиею;
старец обители святого Евфимия Великого иеромонах Илия с братиею;
за настоятеля келейной обители святого архистратига Михаила иеромонах Мелетий с братиею;
настоятель обители святителя Николая Чудотворца Иверского монастыря иеросхимонах Владимир с братиею;
настоятель обители святителя Тихона Задонского иеромонах Евстафий с братиею;
святителя Николая келлии иеросхимонах Серафим с братиею;
старец келлии Рождества Пресвятой Богородицы схимонах Елисей с братиею;

Подписи членов братства – настоятелей келейных обителей, подписавшихся на сем акте в экстренном заседании 19 мая 1914 года, удостоверяю своим личным подписом с приложением печати. Председатель братства, настоятель русской обители во имя святого Иоанна Богослова иеросхимонах Герасим» [7, с. 232–237].

В заключение приведем выдержки из материалов Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917–1918 годов (подотдел об афонском движении, связанном с почитанием имени Божия):

«В настоящее время, согласно предварительному судебному Определению Святейшего Синода от 10–24 мая 1914 года за № 4136, подтвержденному Определением от 10 марта 1916 года за № 2670, все находящиеся в России упорствующие имябожники находятся под малым церковным отлучением, именно отлучены не только от совершения церковных таинств, но и от участия в них, но имеют право присутствования при церковном богослужении, и духовные лица из них имеют право рясоношения, причем епархиальным архиереям предоставлено полномочие смягчать и снимать это наказание только с тех имябожников, которые раскаются в своем заблуждении и будут просить Церковь о прощении…

Окончательный суд над упорными имябожниками высшая российская церковная власть еще не произвела, а посему до окончательного суда остаются в силе все касающиеся их постановления, содержащиеся в Синодальных определениях от 10–24 мая 1914 года № 4136 и от 10 марта 1916 года № 2670» [7, с. 406].

ПРИЛОЖЕНИЯ

1. Рецензия на сочинение схимонаха отца Илариона, называемое «На горах Кавказа»

В предисловии этой книги отец Иларион выставил одно только многоглаголание и фразерство с разными извращениями Священного Писания и изречений святых отцов, делая это с единственной целью, чтобы доказать, будто бы в Иисусовой молитве «в имени Иисус Сам Спаситель находится» (1-е изд., с. XII, внизу). «Для всякого верующего имя Господа Иисуса Христа есть как бы Сам Он, Божественный Спаситель наш» (с. XVI), «поэтому иметь сие имя – как бы иметь и Самого Сына Божия» (с. XII). При этом автор приводит изречение святых отцов Каллиста и Игнатия в 50-й главе: «Глагол сей, имя Иисус, мужи, достигшие живого богообщения, объемлют и лобызают, как полное делание молитвы, будучи исполняемы радости, превысшей всякого разума» (с. XIV). И к этому изречению автор добавляет: «Почему? Конечно, потому, что имя сие есть для них как бы Сам Господь Иисус Христос». Приведенное же изречение святых Каллиста и Игнатия в русском Добротолюбии выражено так: «Преуспевшие и совершенные о Христе каждым из воззваний в молитве – одним “Господи Иисусе”, “Иисусе Христе”, “Христе Сыне Божий” или даже (т. е. имеющее как бы меньшее значение перед выставленными воззваниями в молитве) только возглашением “Иисусе” – довольны бывают, объемля это и лобызая, как полное делание молитвы и через это одно исполняемы бывают неизреченной, всякий ум, всякое видение и всякое слышание превосходящей сладости и радования». Но автор об означенных здесь других воззваниях в молитве совсем умолчал и выставил одно только имя Иисус и ему присвоил вышеозначенное высочайшее значение. И из приведенного изречения святых отцов видно, что преуспевшие в Иисусовой молитве произносящим[ся] в ней означенным каждым воззванием бывают довольны и лобызают их, как полное делание молитвы (т. е. как и говорят в ней все воззвания Г. И. X. С. Б.), и через это одно воззвание исполняются неизреченной радости. И нисколько не высказывается в приведенном изречении Каллиста и Игнатия, что для творящих молитву «имя Иисус есть как бы Сам Господь Иисус Христос», как выставляет это автор.

И такое свое убеждение почему же он не присваивает и прочим воззваниям в молитве Иисусовой, а только одному имени Иисус, тогда как в означенном изречении святых отцов те воззвания имеют даже как бы более значения перед одним именем Иисус? И действительно, перед этим именем преимущество бы следовало давать воззванию «Сыне Божий», ибо оное обозначает Божественную Ипостась Спасителя и значится за Ним прежде век, всего сотворенного Богом, а имя Иисус наречено Сыну Божию напоследок – при воплощении Его на земле.

Автор говорит: «Достопоклоняемое величие имени Иисус и его несравнимое превосходство, небесная высота и воистину Божественное достоинство показаны в словах апостола Павла. Что как для Сына Божия равенство с Богом Отцом не было похищением Божеской чести, то и “дарова Ему имя, еже паче всякаго имени, да о имени Иисусове всякое колено поклонится небесных, земных и преисподних” (Флп. 2, 9–10)». На основании этих слов автор делает заключение: здесь как поклонение и исповедание, так и имя Его и Сам Он, Господь Иисус Христос, представлены апостолом в одном совокупном положении нераздельно.Но такое смешение Божеского, человеческого и номинального (разумея имя Христово) во единое и нераздельное положение вовсе не высказывается в приведенном изречении апостола. По толкованию епископа Феофана Затворника, согласно учению древних святых отцов, изречение апостола Павла: «И дарова Ему имя паче всякаго имени» – означает следующее. Сын Божий имел имя, которое не отошло от Него через воплощение, но и теперь оно приемлется Им как дар, яко Человеком. До сего момента, яко Бог, Он имел сие имя, но не яко Человек. Теперь даруется оно Ему и яко Человеку. Даруется, ибо человечество, даже быв воспринято Божеством, не может заслужить такое имя, не может дойти до того, чтобы оно принадлежало ему по закону правды. «Имя паче всякаго имени». Какое это имя выше всякого имени? Вот имена, кои суть имена выше всех имен: Бог, Троица, Отец, Сын Божий, Дух Святый. Вот они выше всех имен и все равночестны! Какое же из них даровано сущему во образе Божии и умалившемуся до крестной смерти? Бог Сын, Сын Божий – так именовался Он, прежде мир не бысть; теперь-то это имя переносится и на человечество. В Послании к евреям пишется, что Он наследовал имя, преславнее паче ангелов. И апостол тотчас объяснил, что это за имя, говоря: «Кому рече от ангел: “Сын Мой еси Ты. Аз днесь родих тя”? И паки: “Аз буду ему во Отца и Той будет мне в Сына”» (Евр. 1, 5). Итак, к имени «Сын Божий» в Божественном смысле относится означенное изречение апостола Павла, а не к Его человеческому имени Иисус, как автор по своему самомнению истолковывает оное. Относительно же апостольского изречения: «Да о имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних» – епископ Феофан говорит: «Как только совершилось превознесение в показанном смысле и запечатлено соответствующим именем, следствием сего должно было быть Божеское поклонение всех тварей небесных, земных и преисподних, “да поклонится всяко колено” Божеским поклонением ради ипостасного соединения человечества с Божеством в лице Господа Иисуса Христа». И из сего толкования апостольского изречения нисколько не подтверждается означенное применение к нему автором о имени Иисус.

На слова Златоуста: «Непрестанно пребудь в имени Господа Иисуса, да поглотит сердце Господа и Господь – сердце, и будут два едино», автор говорит: «Видите, как Златоуст сливает воедино имя Господа с Господом и говорит нераздельно и совокупно, потому что оно так и есть» (с. XVI). Как он все перетолковывает на свой лад! Златоуст, говоря об умной молитве, произнес такие слова: «Непрестанно пребудь в имени Господа Иисуса», т. е. пребудь в умной молитве, через которую в сердце своем стяжешь Господа Иисуса, и тогда будет такое единение, что Господь и сердце будут два едино. Ведь Златоуст не сказал, что тогда имя Иисуса, и Он Сам, и сердце человеческое будут три едино, а только Господь и сердце – два едино. Автор же вместо сердца человеческого постановил: имя Иисус. Такой же он делает неправильный вывод, лишь бы как-нибудь доказать свою суемудрую мысль о значении имени Иисус в обоготворяющем смысле.

У православных писателей не допускается подобных перетолкований писаний святых отцов.

Далее, автор в доказательство своей предвзятой мысли говорит: «Святые мученики страдали за имя Христово, кто из них отрицался от Его имени, тот отрицался от Самого Христа и был чужд всего христианства и был богоотступник» (с. XIV). Да разве мучители заставляли мучеников отрицаться от имени Иисуса, а не от веры христианской и обратиться в их языческую веру?! Очевидно, что и эта мысль его неправильна!

Автор между прочим в предисловии говорит о таинстве Евхаристии следующее: «Вкушая с верою и благоговением сего святейшего таинства, мы приобщаемся духом Божества Христова, а устами и вкушением – Его пречистого тела и крови. Но все это верою. Разум и понятие здесь места не имеют» (с. XIII). Какое-то своеобразное определение, а не так, как на основании определений святых отцов сказано в Православном катехизисе, именно: «Евхаристия есть таинство, в котором верующие под видом хлеба и вина вкушают самого тела и крови Христовой для вечной жизни. И причащающийся теснейшим образом соединяется с Самим Христом и в Нем становится причастником вечной жизни». А не так, как автор своеобразно и несмысленно выражается, что он «приобщается духом Божества Христова».

В главе третьей автор опять провел свою мысль о высочайшем значении имени Иисус. Из многих выражений по этому предмету приводим следующие. «В имени Иисусове воплощается и чувствуется Сам Христос, и ощущение Самого Господа и Его имени сливается в тожество, по коему невозможно бывает отличить одно от другого, и что полнота Божественных совершенств во Христе, несомненно, обитает и в Его имени Иисус Христове и что имя Иисуса Христа есть Сам Он, Господь Бог». И прочие подобные разглагольствования. Итак, автор номинальное, невещественное имя Иисус олицетворяет в живое и самое высочайшее Существо Бога. Такая мысль есть пантеистическая, т. е. сливающая Cущество Божие с чем-либо, находящимся вне Его Существа. Подобных мыслей, как высказал отец Иларион, не находится ни в каких писаниях святых отцов, а это есть какое-то новое учение, фантастическое, исполненное неопределенности и полное туманности. Вот до каких увлечений приводит самомнение!

В молитве Иисусовой произносимые имена служат посредствующей силой для привлечения к нам Господа Иисуса Христа, к близкому единению с Ним, но никак не сами по себе эти имена имеют могущественную и чудодейственную силу, а она является от Самого Господа, ибо если их в молитве произносят без всякого чувства и внимания, то они не производят благодатного действия – Бог их не услышит и даже гневается на такую: бездушную молитву. Молитва подобна вере в Бога, которая может и горы преставлять (1Кор. 13, 2), но только такая, которая соединена с добрыми делами, а без оных она мертва есть (Иак. 2, 17). Так и молитва только пламенная и усердная доходит до Бога и даже может творить чудеса, а иначе оную не услышит Господь. Если бы неодушевленные имена в Иисусовой молитве воплощались в Саму Сущность Божества, то они всегда и везде имели бы живую и действительную силу: «Аще и во ад сниду, Ты (Бог) тамо еси«(Пс. 138, 8). Однако же эти имена только имеют силу в молитве, творимой благоговейными людьми. Но вопреки этому в четвертой главе автор говорит: «Если имя Иисус несть Бог, то почему же этому имени принадлежит всемогущая сила, которая производит дела великие и преславные даже независимо от святости жизни тех людей, кои его произносят? Это можно видеть из слов Господа: “Мнози рекут Мне в день он: “Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом, и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем силы многи сотворихом?” И тогда исповем им: “Николиже знах вас, отыдите от Мене, вси делающие беззаконие” (Мф. 7, 22–23). В этих словах находится новое, имеющее всю силу непреложной убедительности доказательство тому, что в имени Иисус Христовом присутствует всемогущая сила Божия, а потому, стало быть, сие имя есть Сам Бог«(с. 17). В означенном изречении Спасителя, по истолкованию оного святыми отцами, заключается следующий смысл. По толкованию Златоуста, «не только тот лишится Царствия Небесного, который имеет веру, а о доброй жизни не радеет, но и тот, кто при вере сотворил много знамений, а доброго ничего не сделал. Не удивляйся тому, что, сотворивши столько чудес, они подверглись наказанию. Вся эта благодать была не что иное, как дар Подавшего ее (а не через действие произнесенного имени Иисус), а те ничего от сея не принесли, почему справедливо и наказываются. Спаситель хотел примером этим показать, что ни вера, ни чудеса ничего не значат без добродетельной жизни. И что дивиться тому, что Господь дары благодати дал людям, уверовавшим в Него, но не имеющим жизни, согласной с верою. Тогда, при начале евангельской проповеди, нужны были многие доказательства силы Христовой, поэтому и из числа недостойных многие получали дары; и Иуда, будучи злым, имел дар чудотворения» (Беседа на Мф. 24). Другие отцы об этом пишут: «Не от Твоего ли имени (т. е. выставляли, что они от Христа) пророчествовали, изгоняли бесов и делали исцеления? И, несмотря на это, Спаситель их назовет беззаконниками, когда они явятся на Всемирный суд в конце мира, и за то собственно, что в первые века некоторым давался дар чудотворения по их вере во Христа, дабы через них другие принимали веру во Христа, но они неблагодарны и нечувствительны были пред Господом, почтившим их таким даром, через неисполнение добродетелей. Может быть так, что здесь разумеются сначала обладавшие чудотворными дарами, а потом угасившие в себе Духа Святого, как говорит святой апостол Павел: “Духа не угашайте, пророчества не уничижайте”(1Сол. 5, 19–20)».

Итак, из этих толкований не видно о применении означенных слов Господних к имени Иисус в том смысле, как высказал отец Иларион, а что некоторые люди, не исполненные святости, производили чудеса только в самом начале христианства (а именно во времена апостольские). Пусть теперь укажет отец Иларион на кого-либо из недостойных, производящих чудеса. Значит, и проведенная им мысль об этом совершенно неверна. (Но некоторые церковные учители объясняют, что в вышеприведенном изречении Христовом (см.: Мф. 7, 22–23) Он говорит о лжепророках, как перед тем в ст. 15 сказал: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные». И, продолжая речь, учит узнавать таковых по плодам делания их и, наконец, объявляет, какова будет участь их в день Страшного суда. Легко понять, что лжепророки, творя заклинания и чудеса, только прикрывались именем Христовым, чтобы увлечь за собой неопытных, а действовали силою сатаны, знамениями и чудесами ложными (см.: 2Сол. 2, 9), как будет действовать и антихрист. В другом месте того же Евангелия Христос говорит о таких чудотворцах: «Восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24, 24).)Для обоготворяющих имя Иисус из значения слов Спасителя: «Мнози рекут Мне в день он (на Страшном суде): “Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем многи силы сотворихом?” И тогда исповем им, яко николиже знах вас, отыдите от Мене, делающие беззаконие» (Мф. 7, 22–23), – можно сопоставить в третьей фразе следующий логический вывод: они на Страшном суде Всемирному Судие – Богу скажут, согласно вышеприведенным словам автора: «Господи, мы имя Твое возвеличили до Божества, ибо Ты в нем воплотился и потому оно есть Сам Бог; им мы восхищались и умилялись, как Божеством, и при молитве своей к нему одному (т. е. имени) весь ум и сердце возводили, и от него только ожидали получить для себя небесные блага, творенье чудес и спасение!» Тогда Спаситель скажет им: «Все высказанное вами вы относили только к Моему имени, а не ко Мне Самому – значит, вы не знали Меня, а знали только имя Мое, то и Я вас не знаю. Отыдите от Мене, делающие беззаконие!» По умствованию автора, так как произнесенное, хотя бы и многогрешным человеком, имя Иисус, избавляет людей от болезней, то значит это имя есть Сам Бог! Такое умствование автора составляет абсурд (нелепость). Для отца Илариона в изречениях Священного Писания, где упоминается о имени Христовом, непостижимо, что сверхъестественные дела совершает Сам Бог Господь Иисус Христос Своею невидимою Божественною силою, а с произношением при этом Его имени Он являет видимо, что Им Самим это сделано, и Он Сам говорит: «Аз о Дусе Божии изгоню бесы» (Мф. 12, 28), т. е. всемогущественною Божественною силою или властью, а не то чтобы собственно только одним призванием имени Его и с присвоением оному Божественной силы. Из Евангелия видно, что Спаситель при совершении чудес над недужными требовал от них веры в Себя, как Сына Божия. Так, слепорожденного спросил Он: «Ты веруешь ли в Сына Божия?» И что Он Сам Божественною Своею силою, а не именем творил чудеса, говоря: «Веруете ли, яко могу сие сотворити?» – вопрошает Он двух слепцов (Мф. 9, 28). «Что хощеши, да ти сотворю?» – вопрошает Он слепца. «Он же рече: “Господи, да прозрю!”» «Прозри, – отвечает Господь, – вера твоя спасе тя» (Лк. 18, 41–42).

В ветхозаветное время Сын Божий, не носивший имени Иисус, творил чудеса Своею всемогущею Божественною силою. А в новозаветное время Он, по умствованию отца Илариона, творит чудеса совместно со Своею Божественною силою еще и усвоенным Себе именем Иисус. К какому же заключению сие умствование приводит? К тому, что в новозаветное время, значит, уже недостаточна была Божественная сила Сына Божия для творения чудес, а требовалась для этого и сила от произнесения при этом Его имени Иисус, а в некоторых местах означенной книги отцом Иларионом приписывается непосредственно одному только имени Иисус творение чудес, а через это выходит такая нелепость, что Сын Божий Свою власть для сего дела передал этому имени – Иисус.Автор в доказательство означенного обоготворения имени Иисус приводит еще несколько изречений из Священного Писания, но также в неправильном истолковании их смысла, и, собственно, потому, что при этом он руководится одним только своим мнением, а не согласно верному пониманию их и толкованию о них святых отцов по внушению Святого Духа.

Сам Господь Иисус Христос упоминает в Евангелии о значении имени Своего, например: «Аминь, аминь глаголю вам, аще что просите от Отца во имя Мое, даст вам» (Ин. 16, 23). Это же значение, по богодухновенному истолкованию величайшего церковного учителя – святителя Кирилла Александрийского(председательствовавшего на III Вселенском Соборе, на коем все постановления о величайшем догмате – двух естествах во Христе – почти исключительно сделаны на основании его учения, и им же премудро истолковано Евангелие от Иоанна), есть следующее: «Спаситель, поощряя учеников (в означенном изречении) к прошению себе духовных даров, а вместе и сообщая уверенность, что прошения их не останутся без удовлетворения, присоединением слова “аминь” укрепляет веру в то, что, если о чем пожелают приступить с просьбою, будут получать от Отца, причем Сам Он очевидно является Посредником и Соподателем со Отцом. Это и означает выражение “во имя Мое”,ибо мы приступаем к Богу и Отцу не иначе, как через Сына. Через Него ведь доступ имеем в едином Духе ко Отцу, по написанному (см.: Еф. 2, 18). Поэтому и говорит: “Я есмь дверь…Я путь, никто не приходит к Отцу, как только через Меня” (Ин. 10, 7; 14, 6). Действительно, поскольку Он есть Сын и Бог, Он вместе с Отцом дарует святым благо и оказывается Соподателем благословения на нас. А поскольку Он называется Посредником, Первосвященником и Ходатаем, Он приносит Отцу молитвы за нас, ибо Он есть дерзновение всех нас ко Отцу. И так во имя Спасителя нашего Христа должно совершать молитвы, ибо в таком случае Отец Небесный благосклонно их будет принимать и просящим Его подавать блага, дабы мы радовались при получении» (Богословский вестник. 1909. Июль-август. Св. Кирилла Александрийского толкование на Евангелие от Иоанна). И слова Спасителя в Евангелии: «Аще что просите во имя Мое, то сотворю» (Ин. 14, 14) – тот же святитель Кирилл толкует, что Спаситель «весьма благосклонно будет принимать молитвы от Своих последователей и с полною готовностью давать то, что они пожелают получить, очевидно дары духовные и достойные Божественной щедрости. И не как служитель человеколюбия другого кого-либо или как помощник чужого милосердия говорит Он, но как имеющий во власти все с Отцом и Сам будучи Тем, через Кого все как от нас к Богу, так и к нам от Него (см.: 1Кор. 8, 6)» (Богословский вестник. 1908. Июнь). Из этого толкования ясно видно, что вышеозначенное изречение: «Что просите от Отца во имя Мое» -означает моление наше к Отцу через посредство Иисуса Христа, и Сам Он, как Единосущный со Отцом, исполняет наши прошения и подает нам Свои блага, о чем видно из многих изречений в Священном Писании. Например, апостол Петр сказал одному хромому нищему: «Во имя Иисуса Христа Назорея востани и ходи» (Деян. 3, 6), т. е. что исцелил его Сам Спаситель, а не призываемое апостолом имя Его. Спаситель сказал апостолам: «И будете ненавидими всеми имени Моего ради, претерпевый же до конца, той спасен будет» (Мф. 10, 22). Епископ Михаил говорит согласно толкованию блаженного Феофилакта, что это изречение означает: «Ненавидимы будете всеми за имя Мое, за то что проповедуете о Мне и исповедуете веру в Меня. Претерпевый до конца, т. е. оставшийся твердым в вере и исповедании, спасется» (Епископа Михаила толкование на Евангелие. С. 191).

Чтобы постигнуть верою текст Священного Писания, должно вникать в глубокий смысл его, а не на одних словах его основываться поверхностно и выбирать из них в отдельности соответствующие понятия тех, кои толкуют Священное Писание по предвзятым своим ложным мыслям, как это делают сектанты. Апостол Павел говорит: «Наша жизнь и судьба со Христом в Боге» (Кол. 3, 3). Поэтому нам должно стремиться всеми чувствами и помышлениями к Господу Иисусу Христу, непрестанно прибегать к Нему с молитвою, во всем предавать себя воле Его и от Него единого искать себе спасения. В таком смысле святые отцы составили многие молитвы, в коих все относится к Самому Господу Иисусу, как Живому Подателю нам благ, а не к имени Его. И в церковных службах постоянно произносится возвеличение и прославление Самого Господа, и Ему от нас поклонение, а не имени Его. Да при творении умносердечной молитвы в уме и сердце нашем разве представляются и объясняются только имена Христовы, в ней находящиеся, а не Сам Он со Своими беспредельными, высочайшими свойствами, о чем и святые отцы это высказывают? Так, блаженный патриарх Каллист говорит: «Ум во время молитвы действенной трезвенно углубляется в сердце и ничему внимать не может, кроме Бога. Все внутреннее его изрекает к Богу давидским гласом: “Прильпе душа моя по Тебе” (Пс. 62, 9)» (Добротолюбие (русское). Т. V. С. 457). Святой Иоанн Лествичникговорит: «Иисусова память да соединится с дыханием твоим, и тогда познаешь пользу безмолвия» (Слово 27). Святитель Василий Великий говорит: «Молитва добрая та есть, которая действенно внедряет в душу помышления о Боге». Также Филарет, митрополит Московский, говорит: «Чтобы достигнуть общения и блаженного соединения с Богом, для этого нужно устремлять к Нему свой ум, волю и сердце, в чем, собственно, и состоит существо молитвы». Святой Исаак Сирин говорит: «Кто желает видеть Господа внутри себя, да напряжется всеусильно очистить сердце свое непрестанным памятованием о Боге, и тако во светлости ума своего всякий час будет он зреть Господа» (Слово 8). Святой Григорий Синаит говорит: «При творении Иисусовой молитвы должно иметь во уме память Божию» (Добротолюбие. Т. V. С. 247). Преподобные отцы Каллист и Игнатий говорят: «При творении умносердечной молитвы Иисусовой ум должен быть никакою другою памятью не занят, как призыванием Господа нашего Иисуса Христа» (Там же. С. 365). И в другом месте они говорят: «Должно пребывать в молитве, т. е. в памятовании Господа Иисуса Христа непрестанном, без всякой какой-либо мысли и воображения» (С. 396). «А произносимые слова “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий” невещественно и безгласно воспростирают ум к Самому Господу Иисусу Христу» (С. 398, 391). И сие последнее изречение ясно показывает, что имена, произносимые в молитве Иисусовой, суть посредствующие ума и сердца нашего к Самому Господу Иисусу Христу, и о Нем только должно иметь в памяти при творении молитвы, и у Него единого просить милости, и какую при этом получаем помощь, то от Самого Господа, но никак не от произносимого Его имени. И по сей только посредствующей причине эти имена достойны соответственного их значения, возвеличения и прославления их, ибо как только кто произносит их в молитве, то и вспоминается Спаситель, и тогда весь ум и сердце у молящегося обращаются к Нему, а не то чтобы останавливаться только на одном имени Его. И сии имена для нас прелюбезны и сладчайшие, ибо при благоговейном произнесении их в молитве получаем сердечное умиление и благодатную помощь от Господа. И устное произнесение имени Господа Иисуса Христа устрашает демонов. И это имя, будучи свято само по себе, освящает наши уста и все нас окружающее. А чтобы по мнению отца Илариона обоготворять эти имена, то это большее заблуждение. Подобно и в человеческом сознании: вспоминаем о каком-либо любимом человеке, то в уме нашем представляется сам он в своем образе и со своими достоинствами, а не в одном только своем имени; имя же его только напоминает нам, что именно он, а не иной какой и вовсе не за имя мы его любим, а за достоинство или же за близкое родство с ним.

В сей рецензии о том, что немыслимо обоготворять имя Иисус, приведены доказательства на основании Священного Писания с истолкованием оного святыми отцами и с приведением собственных их изречений; против них, как непререкаемых истин, не могут быть приводимы доводы о непринятии их к исполнению. А чтоб сие исполнить, то должно все сказанное о имени Иисус в означенном неправильном смысле из разбираемой книги совершенно исключить, а иначе эти места будут служить для православных христиан при чтении сей книги не на пользу, а на соблазн и осуждение автора – отца Илариона.

В 5-й главе автор приводит беседу помянутого старца-подвижника в следующих словах: «Водворение молитвы есть изобильное влияние благодатного состояния и радости о Боге, Спасителе своем. Выражением сего состояния служит непрекращаемость внутренней молитвы, когда она уже не ограничивается чем-либо внешним и производит незримое действо в глубине духа без слов и поклонов, без всякого образа, вида и размышления. И это – от преискреннего соединения сердца с Господом, когда Господь Иисус Христос творит в нас обитель Свою, ощутительно и действенно вселяется в сердце и слышится Его Божественное присутствие ясно и осязательно, что называется, по словам святых отцов, живое богообщение. И тогда Христос Бог, яко Искупитель и Спаситель наш, нисходит в человека Своими благодатными дарами, соединяется с ним Своими Божественными силами, яже к животу и благочестию (см.: 2Пет. 1,3), и как бы творит в нем для Себя постоянную обитель (см.: Ин. 14, 23), так что человек становится храмом Духа Божия (см.: 1Кор. 3,16), церковью Бога жива (см.: 2Кор. 6, 16). В Боге пребывает, и Бог в нем пребывает (см.: 1Ин. 4, 16), и нектому себе живет, но живет в нем Бог (см.: Гал. 2, 20), Христос есть тогда в человеке, “еже хотети и деяти” (Флп. 2, 13)». Из этих правильно высказанных изречений ясно видно о действии в молитве Иисусовой Самого Господа Иисуса Христа, а не имени Его, о коем здесь даже и не упоминается, а вся благодатная сила в молитве сей происходит от Самого Спасителя, и Он проявляет в человеке Свои дары и соединяется с ним, как об этом высказано и в сей нашей рецензии на неправильное мнение автора, приписывающего эту Божественную силу и действие имени Иисуса. Значит, приведенные изречения из беседы старца-подвижника совершенно опровергают такое мнение отца Илариона, который без всякого опровержения их и даже с высокой похвалой и восхищением о них поместил оные в своем сочинении вслед за означенным своим неправильным убеждением о значении в молитве имени Иисус. Это что-то ненормальное!

В 26-й главе отец Иларион, как и прежде объяснено было, высказывает, что «имени Христову присущи Божественная власть, сила, и свойства, как Ему Самому, Всемогущему Богу» (с. 110, внизу). Но это не в такой степени, особенно «свойства», как уже выше изложено в рецензии. И об этом же он говорит на с. 113 (внизу) и на с. 114 (внизу), что имя Господа Иисуса Христа есть «Сам Он со всеми Своими Божественными свойствами, качествами и совершенствами, утверждаясь в этом не на соображениях разума, но на чувствах сердца, проникнутого Христовою благодатью»! Настолько эта мысль врезалась в сердечное убеждение отца Илариона, что он многократно повторяет ее в своем сочинении. И вслед за приведенным своим мнением для подтверждения оного отец Иларион приводит многие изречения из Священного Писания. Но в них ничего не говорится о имени Христовом, а говорится о Самом Существе Его. Например, пророк Исаия «созерцал славу Сына Божия», но отец Иларион по собственному измышлению все эти тексты приписывает имени Христову по соприсутствию в оном Самого Сына Божия. «И как во плоти Христа, по слову апостола (Кол. 2, 9), существенно обитала вся полнота Божества, так и в имени Его святом пребывает та же полнота Божества неизменно» (с. 118). И сие изречение апостола отец Иларион привел неправильно, ибо оно значится: «Яко в том живет всякое исполнение Божества телесне». И не тот смысл заключается в этих словах, какой придал им отец Иларион. И далее, в конце 26-й главы он проводит мысль о значении имени Иисус в таком же своеумном смысле и с неправильным применением к оному выставленных им многих изречений Священного Писания и святых отцов. А по изложении оных отец Иларион вопреки этому своему мнению говорит от себя: «Существо молитвы заключается не в словах, а в том, чтобы сердечное чувство души соединить с Господом, Источником вечной жизни. Нужно только знать, что прежде всего необходимо нам соединиться своим внутренним существом или душою своею непременно с Сыном Божиим, Спасителем нашим, Он, как Искупитель наш, то через Него только мы можем иметь доступ к Отцу Небесному. Потому и молитва наша должна быть к Нему» (с. 121). Но можно ли в этом правильном заключении отца Илариона видеть хоть след того, что он во многих местах объясняет об обоготворении имени Иисус?

Затем, на следующей странице (122) он приводит из известной душеполезной книги «Невидимая брань» следующие слова: «Молитва названа Иисусовой, потому что обращается к Господу Иисусу и есть по составу своему словесная, как и всякая другая молитва». И это выставленное им определение служит также не к удостоверению означенного выше неправильного мнения отца Илариона, а к опровержению оного. Здесь из определения: «Молитва Иисусова по составу своему есть словесная» – можно ли заключить, что упоминаемое в ней имя Иисус есть Сам (живой) Бог?

Величайший истолкователь молитвы – святой Исаак Сирин говорит: «Воздыхания, коленопреклонения, и сердечные прошения (в том числе и прошение о помиловании нас в молитве Иисусовой), и сладчайшие вопли, и все виды молитвы имеют пределом чистую молитву и до нее только имеют возможность простираться. А по чистой молитве ум превыше молитвы бывает и в некоем видении, в духовном восторге и в непостижимых вещах, которые превыше мира смертных, и все земное умолкает пред ним, и при этом молитва прекращается от движения, и не молитвою молятся, ибо тогда превыше молитвы, находясь в восхищении и таинственном пленении, по слову апостола Павла: “Аще в теле, не вем, аще ли кроме тела, не вем, Бог весть” (2Кор. 12, 2). И будет ли уже молитва в том, кто столько пленен и не сознает сам себя и не может совершать движение мысли, в чем бы хотелось, но овладевается в этот час пленившей его силой и не чувствует, где путеводится ею? Тогда он погружается мыслью в едином Боге и сердце его наполнено бывает Богом, и от того уразумевает он непостижимое. Ибо Дух Святой действует в нем, так что внимательностью молитва лишается движения, и ум поражается и поглощается изумлением и забывает о вожделении собственного своего прошения, и в глубокое упоение погружаются движения его, и бывает он не в мире сем. И тогда не будет там различия между душою и телом, ни памятования о чем-либо, как сказал божественный и великий Григорий: “Молитва есть чистота ума, которая одна при изумлении человека уделяется от Святой Троицы”» (выбранные изречения из 21 слова).

Из этих приведенных изречений видно, что достигшие чистой молитвы исполняются небесными чувствами, объемлются пламенной любовью к Богу и руководятся Святым Духом. Все же земное от них отходит, не молятся уже молитвою и не заявляют Богу никаких прошений, а пребывают всеми чувствами в полном восхищении и созерцании и все это от единого Господа предвосхищают. Из сего ясно усмотри, что достигшие чистой молитвы руководятся одною только силою из Сущности Самого Бога, а при такой молитве имя Иисус пребывает без действия, и даже о сем имени в этом состоянии человек вовсе не упоминает. Поэтому можно ли приписывать этому имени при совершении молитвы обоготворяющее значение, сливать оное с Божеством и давать ему значение, равносильное Самому Богу?А через это выходит, что в одном лице Сына Божия высказываются два Бога: одно Само Существо Его, а другое – нареченное Ему при воплощении на земле имя Иисус. И можно ли сливать это человеческое имя с Божеством, когда самое человеческое естество, воспринятое Сыном Божиим, нельзя сливать с Его Божеским естеством и оно только соединяется в одном Его лице, а кто сливает их, то это, по заключению Вселенского Собора, составляет страшную ересь. Тем более имя Иисус, относящееся к человеческому естеству Богочеловека, нельзя сливать с Божеским естеством Его. Свойственное и подобающее одной только Божественной природе усвоять не имеющей сей природы – это верх безумия и нечестия.

Отец Иларион в вышеозначенном смысле обоготворяет имя Иисус и представляет об этом читателям как постигнутое им. Это новшество, ибо никто из святых отцов и учителей Церкви со времен апостольских и до сего времени не приводил такого учения. И своим этим суемудрым новшеством отец Иларион волнует и завлекает некоторых других малодушных иноков, не сведущих в понимании высоких христианских догматов и истин. Означенный инок, отец Иларион, имя Иисус сливает с Существом Божественным, а между тем величайшие в мире богословы об Этом Существе высказали следующее определение. Святой Дионисий Ареопагит говорит: «Не можно Бога изглаголать или умом постигнуть… Нет для Него ни слова, ни имени, ниже названия» (О таинственном богословии. Гл. V). Богослов говорит: «Бог есть Свет крайнейший, несказанный, ни умом не постижимый, ни словом изрекаемый». В виду такого определения о Боге не есть ли крайняя дерзость сливать с Божеством имя Иисус, относящееся к человеческому естеству Богочеловека?!

Ненормальное душевное и умственное состояние у отца Илариона можно уразуметь из рассказанного в его книге следующего случая с ним.

В одно время он, сидя на скале, с высоты увидел внизу много волков, ревущих от голода. «Увидев сие, – говорил он, – я пришел в умиление и ощутил к ним в сердце своем великую жалость. Конечно, подумал я, звери сии просят от Создателя пищи себе. Пойду, сказал я сам себе, и отдам свое многогрешное тело на снедение, да поне мало насытят они свои голодные утробы. Но когда спускался я по крутизне косогора, то наткнулся на лежащего под камнем медведя, который, испугавшись, отбежал несколько, потом стал и смотрит на меня кротким взором, как будто бы не советуя мне ходить к волкам. Я послушал сего лютого зверя и возвратился назад» (30-я гл., с. 137). Выходит из сего, что неразумный дикий зверь оказался благоразумнее отца Илариона – человека, одаренного разумом. Прочитав об этом событии, всякий придет в недоумение от такого намерения отца Илариона. Он, конечно, в этом действии полагал проявить свое самопожертвование в пользу волка и в этом полагал совершить подвиг, угодный Богу, но на самом деле он предавал себя на самоубийство, что составляет страшный грех.

Инок Хрисанф

22, с. 1–17 Схимонах Хрисанф, насельник Ильинского скита, принадлежал к тем немногим участникам событий, которые старались доказать публично, что сведения, распространяемые имябожниками и их сторонниками, ни в коей мере не соответствуют действительности. На одну из журнальных публикаций (статью «Черный бунт» в «Историческом вестнике», 1915, № 1–2) отец Хрисанф ответил следующее:

«Я, в мирском звании из дворян, по имени Христофор Иванович Потапьев, служил в Москве, в межевом корпусе по ученой части, а не как сказано в статье “Черный бунт”, будто я – Иван Иванович Минаев и занимался либеральной профессией (адвокатурой). В 1864 году я поступил на монашеское житие на Афонской Горе в русский Ильинский скит, где неотлучно пребываю не 25 лет, как сказано в означенной статье, а 50 лет, о чем известно не только афонским русским поселенцам, но многим греческим, болгарским и молдавским, особенно начальствующим, и об этом же известно русскому консулу в Салониках, как и о том, что я завсегда проводил на Афоне жизнь безукоризненную. Из этого одного ясно видно, что я не мог быть участником в цареубийстве, совершенном в России в 1881 году, то есть 34 года тому назад, когда я проживал на Афоне в монашеском чине. И если бы я в мирском звании был нигилистом, то не поступил бы в молодых летах на строго подвижническую жизнь на Афоне, каковую при помощи Божией по возможности я проводил, никогда не имея никаких еретических заблуждений, и никто на Афоне не замечал никогда меня в вольнодумстве, а, напротив, я всегда высказывал религиозные мысли в совершенно православном духе, что можно видеть из моего печатного сочинения в 1905 году под названием “О Православной Церкви и ее святых таинствах и молитве”. Упоминаемую же в статье “Черный бунт” мою рецензию на книгу схимонаха Илариона “На горах Кавказа” (сия рецензия напечатана была в 1912 году в журнале “Русский инок”, в ней я из апологетов первый разоблачил в книге Илариона значительную ересь об обоготворении им человеческого имени Иисус у Богочеловека) Вселенский патриарх со своим Синодом и Святейший Всероссийский Синод, при рассматривании дела о имябожнической ереси осудившие оную, нашли совершенно согласной с православной верой, как и отпечатанный в 1912 году в “Русском иноке” мой критический отзыв на богопротивную статью главного распространителя имябожнической ереси афонского иеромонаха Антония (Булатовича). За эти мои сочинения от Всероссийского Святейшего Синода прислана мне в награду икона Спасителя при грамоте. Из этого видно, что при споре на Афоне с еретиками-имябожниками я опровергал эту ересь, а не вводил ее, как сказано в статье “Черный бунт”, будто я свой Ильинский скит “объересил”. Напротив, к удивлению благомыслящих, в сем скиту решительно никто из братий не был заражен этой ересью, что не без содействия моего произошло, тогда как в других на Афоне русских обителях она значительно была распространена и зараженных этой ересью правительство навсегда отправило в Россию с Афонской Горы, ибо отсюда всех еретиков удаляют, так как здесь во всей чистоте сохраняется православная вера» 28, с. 718–719.

Рецензия схимонаха Хрисанфа в настоящее время в сборниках материалов по имябожию публикуется фрагментарно или не публикуется вовсе. И хотя многие исследователи афонской смуты постоянно подвергали и подвергают текст рецензии и самого ее автора всяческим нападкам и обвинениям, никто не указывает конкретно, в чем же, собственно, неправ отец Хрисанф.

2. Акт о исповедании веры во имя Божие, утвержденный собором старцев Пантелеимонова монастыря

Тысяча девятьсот двенадцатого года, августа 20-го дня, мы, собравшиеся старшие братия у нашего отца игумена, настоятеля священноархимандрита Мисаила, под его председательством для рассмотрения возникших споров в нашей обители по поводу почитания имени Господа нашего Иисуса Христа, пришли к общему нашему согласию выразить нашу веру и исповедание по этому вопросу в следующих словах.

Мы веруем и исповедуем, что Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог, как выражено в учении святых отец на Вселенском Соборе в Символе веры. После исповедания Первого Лица Пресвятыя Троицы – Бога Отца мы веруем «во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И восшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца». (И прочее – до конца.)

Так веруем и мы сами, и так заповедуем веровать и всей братии нашей святой обители по сему Символу веры и учению Православной нашей матери Восточной Вселенской Церкви, не прибавляя и не убавляя, но веровать, что Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог в двух естествах, неслитно, нераздельно, неизменно, неразлучно соединенных. Поэтому, когда произносим Его пресвятое и Божественное имя, то есть Иисус Христос, то представляем себе невидимое присутствие Самого Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа – Второе Лицо Пресвятыя Троицы, не отделяя Его имени от Существа Его и не сливая, о нем же, по апостолу, подобает нам спастись, но чествовать Его и поклоняться Ему Самому, Господу Богу.

В сей вере и исповедании нашем молим и просим Господа Бога нашего Иисуса Христа сохранить нас до конца нашей жизни и получить вечную жизнь на небеси предстательством Пресвятыя и Преблагословенныя Владычицы нашея Богородицы, Его Матери Приснодевы Марии, и ходатайством святаго славнаго великомученика Пантелеимона, небесного покровителя священной обители нашей. Аминь.

[10, с. 279–280] Приведенный выше документ опубликовал Е. Выходцев в распространявшейся имябожниками книге «История афонской смуты», при этом он сделал следующий предвзятый вывод: «Акт соборных старцев Пантелеимоновского монастыря устанавливал недостопоклоняемость имени Божия и имени Иисусова» [10, с. 280]. Так появилась натяжка, которая современными исследователями не разоблачается и отвергается, а повторяется и усугубляется, превращаясь в очевидную подмену. Например, автор «Священной тайны Церкви» [см.: 9] ничтоже сумняся дает вышеприведенному документу название и пишет: «Противники имяславия в Пантелеимоновом монастыре во главе с игуменом Мисаилом составляют “Акт о недостопоклоняемости имени Иисус”, в котором содержится неприемлемый для имяславцев пункт о том, что имени Божию нельзя поклоняться» [9, т. 1, с. 367].

В этой связи вспоминаются слова апостола, заповедавшего нам: «Негодных же и бабьих басней отвращайся» (1Тим. 4, 7).

Послесловие

Исследуя события, связанные с афонской смутой, объективно и непредвзято воспринимая их, невозможно не обратить внимание на поразительную схожесть их с событиями, происходившими тогда не только на Святой Горе. В тот период революционные идеи бродили и по России, и по всему миру. Они внушались врагом рода человеческого – первым революционером, пытавшимся некогда устроить революцию на небе, – и его многочисленными приспешниками. Дух прелести, разрушения, а не созидания навязывался всем без исключения, он заражал собой все мировое пространство от Запада до Востока. Не избежали встречи с этим духом противления (ср.: Еф. 2, 2) и афонские монахи. Многие из них словно забыли о «духе кротости» (Гал. 6, 1) и о том, что монах должен различать «духа истины и духа заблуждения» (1Ин. 4, 6).

Афонская смута оказалась неким отображением процессов, потрясших Россию в период так называемой первой русской революции. И в свою очередь, то, что произошло на Афоне в 1912–1913 годах, произошло через несколько лет и в России, только в более жестокой и разрушительной форме.

Афонские события, как бы возвышенно они порой не преподносились, хотя и затронули некоторые богословские проблемы, по сути, больше напоминали бунт против начальства, – бунт, вызванный властолюбием, корыстолюбием и желанием славы. Власть и деньги – вот к чему стремятся все революционеры.

Один из их пропагандистских методов – перенос оценки событий из нравственной сферы в область интеллектуальную. Но интеллект легко оказывается обманутым, потому что истина Божия познается не только и не столько усилиями ума, сколько духовной и нравственной жизнью. «Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией» (Мф. 22, 29), – говорит Господь в Евангелии. По словам святых отцов, тот истинный богослов, кто истинно молится.

Находящиеся в прелести и впадшие в заблуждение по причине самости и гордыни ума считают себя пребывающими в истине и не допускают даже тени сомнения в собственной правоте. Они забывают о том, что нужно обращаться к Богу за вразумлением. И в этом – их главная трагедия. Человек с подобным духовным устроением, где бы он ни находился, будет яростно отстаивать свою правоту, вместо того чтобы искать правду Божию, как это предписано в Евангелии (см.: Мф. 6, 33). Дух противления, обнаружившийся в таком человеке, проявляет себя в постоянном поиске внешних врагов и противников, к которым относятся все несогласные с его правдой. Так создается противостояние и стремление к революционным изменениям. Отсюда – предвзятость, предубежденность, ложные обвинения без исследования предмета, наклеивание ярлыков, оклеветание, обвинение других, несогласных с ним, в ереси и забвение того, что только Церковь определяет после тщательного исследования и попыток уврачевания, что является разномыслием, а что – ересью. В делах веры и спасения православные должны стоять в истине, а все остальное предоставлять Самому Богу.

«Не мудрствуйте сверх того, что написано» (1Кор. 4, 6), «не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным» (Рим. 12, 16) – так следом за апостолом Павлом учит нас святая, апостольская Православная Церковь.

Библиография:

1. Аввы Дорофея душеполезные поучения. Калуга, 1895.
2. Антоний (Булатович), иеросхимонах. Афонское дело // Выходцев Е. История афонской смуты. Пг., 1917. С. III-XXVI.
3. Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. Пг., 1917.
4. Арсений, иеромонах. Письма к новообратившимся из разных сект раскола. М., 1884.
5. Архимандрит Иерон, строитель Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря // К Свету. М., 1997. Вып. 16. С. 89–103.
6. Бронзов А. А. Архимандрит Иерон, настоятель Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря. СПб., 1913.
7. Забытые страницы русского имяславия. М., 2001.
8. Иванов Н. Положение русского монашества на Святой Горе Афон после Балканской войны. Одесса, 1913.
9. Иларион (Алфеев),епископ. Священная тайна Церкви. СПб., 2002. Т. 1–2.
10. Имяславие: Антология. М., 2002.
11. Климент, монах. Имябожнический бунт, или Плоды учения книги «На горах Кавказа». Пг., 1916.
12. Ковалевский Андрей, протоиерей. Иеросхимонах Иероним, духовник Русского на Афонской Горе Пантелеимонова монастыря. М., 1887.
13. Косвинцев Е. Н. Черный бунт // Исторический вестник. 1915. № 1 (январь). С. 139–160; № 2 (февраль). С. 470–487.
14. Никон (Рождественский), архиепископ. Мои дневники. Алматы, 2000. Ч. 1.
15. Никон (Рождественский), архиепископ. Что такое имя в нашем мышлении, 1917 // Отдел рукописей Российской Государственной библиотеки (ОР РГБ), ф. 765, к. 3, ед. хр. 21, л. 1–12. Рукопись.
16. Обращение игумена Мисаила к братии. [Русский на Афоне Свято-Пантелеимонов монастырь, 1913].
17. Отъезд с Афона новоизбранного Вселенского патриарха Иоакима III // Душеполезный собеседник. М., 1901. С. 267–285.
18. Памяти иеросхимонаха Иеронима, духовника обители святого великомученика Пантелеимона // Душеполезный собеседник. М., 1915. Вып 11. С. 421–431.
19. Пантелеимон (Успенский), иеромонах. В защиту земного удела Божией Матери – Святой Горы Афонской. Одесса, 1914.
20. Пахомий, монах. История афонской смуты или имябожеской ереси. СПб., 1914.
21. Православный взгляд на почитание имени Божия. Львов, 2003.
22. Святое Православие и именобожническая ересь. Харьков, 1916.
23. [Софроний (Сахаров), архимандрит]. Преподобный Силуан Афонский. Ессекс, 1990.
24. Степанов Анатолий. Черная сотня. СПб., 2000.
25. Троицкий С. В. Об именах Божиих и имябожниках. СПб., 1914.
26. Троицкий С. В. Учение святителя Григория Нисского об именах и имябожники. Краснодар, 2002.
27. Устав пустынной местности, именуемой Фиваида // Великая стража: Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария. Кн. 1. Иеросхимонах Иероним, старец-духовник Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря. М., 2001. С. 512–518.
28. Хрисанф, инок. По поводу статьи «Черный бунт» // Исторический вестник. 1915. № 5 (май). С. 718–719.