Прочитал на «Православие и мир» интервью с анонимной монахиней «Зачем монаху психолог». Тема сейчас популярная,
и она связана непосредственно с двумя ещё более популярными темами (1) о «перегорании» и (2) о «бывших», т. е. расцерковлении.
Зачастую второе непосредственно вытекает из первого, но часто сопровождается и особыми обстоятельствами, например невыносимыми условиями жизни и преступлениями со стороны власть имущих, которые влекут человека к уходу из монастыря или/и из Церкви. Но в любом случае, я думаю, объективный факт состоит в том, что любой «бывший» — это всегда «перегоревший». Оказываясь в миру, такой человек часто не может в него встроиться, его поведение и мировосприятие асоциально. На данном этапе часто и появляется психолог, который помогает «претерпевшему» справиться со стрессом и войти в обычный порядок мирской жизни.
Обычно задача психолога состоит в том, чтобы помочь человеку преодолеть «муки совести», которые связаны с его уходом: хотя в этих «муках» и присутствует некое подсознательное ощущение нарушения своих прямых идеалов и обетов, которое может иметь духовную основу, тем не менее в ситуации «перегорания» такие ощущения частично совпадают с невротическими состояниями, которые лишь прикрываются «муками совести», а на самом деле имеют ложную основу. В такой ситуации человек уже не способен самостоятельно разобраться в самых разнообразных мыслях и чувствах, охватывающих его. Поскольку «перегорание» начинается задолго до «ухода» человека из монастыря (здесь мы говорим о монастырях, так как статья посвящена именно проблеме духовного руководства и психологической помощи в монастырях), возникает проблема предупреждения возможного «перегорания» и контроля своего психического состояния у монахов.
Материал преподаётся читателю с характерной для инокини Евгении-Марии (автора интервью) тенденцией к поучительности, в которой обнаруживается довольно обычная (для меня даже приторная) «миссионерская» убеждённость в том, что «и так тоже можно». То есть что психолог монаху, в принципе, полезен, так как благодаря ему человек — в данном случае конкретная монахиня, рассказывающая о своём опыте, — «становится лучше». И структура монастыря вроде бы сохраняется (никто ни от кого не сбегает), и инокиня приобретает ответственность (а не воет по ночам), и даже матушка отмечает изменения в лучшую сторону, хотя и «не верит в психологов». Читатель «позитивно» заряжен, цель выполнена, все довольны.
Но недоволен я. И вижу, что картина, которая вырисовывается в этом интервью, — крайне печальная. С первых строк бросается в глаза какой-то совершенно фантастический детский уровень рассуждений и сознания у инокини. «Я опять за ужином съела две порции картошки вместо одной; я опять съела все конфеты и все печенье в канцелярии; я опять лазила за хлебом в течение дня, что уже граничит с воровством», и так далее. Для монастыря в наше время — самая большая проблема в том, что туда попадают люди с ослабленной волей, с отсутствием интеллекта (хотя бы среднего IQ), не видящие какого-то убедительного и ясного смысла в своей жизни и поэтому неспособные к созидательной деятельности.
Эта проблема, конечно, шире проблемы монастырей — скорее, это свойство современного «религиозного» сознания как такового. «Религиозного» в кавычках, потому что речь идёт о специфической религиозности, то есть о ситуации, когда психически нездоровый человек со слабой волей, отсутствием интеллекта и ясного понимания смысла своего существования испытывает слабость и страх перед лицом реальности, а потому ищет опоры в чём-то «сильном», которое, по его мнению, и есть Бог. Но правда в том, что это не Бог.
Я думаю, разговор о психологе в монастыре нужно начинать с этого аспекта, иначе весь разговор становится бессмысленным, либо, как в нашем случае, ложно-пропагандистским («миссионерским»). Попадая в религию, становясь «православным», человек зачастую находит в ней оправдание своего отказа от некоторых признаков, характеризующих человека, — разумности, воли, рассуждения, свободы. Таким образом создаётся православная квазирелигиозность, со своими правилами, своей аскезой, своим «Богом», в которой находит себе уютное существование огромная масса «верующих». Это своеобразная вера в Бога-защитника, Бога-помощника, — но без морального сознания, без честности перед собой и людьми, без какой-либо духовной ответственности. Не случайно мем о «ПГМнутых» верующих получил такое распространение: он просто зафиксировал крайние проявления одной общей тенденции — целого течения, в русле которого движется основная масса верующих.
К сожалению, следует констатировать тот факт, что такая ложная религиозность сложилась уже давно и привела в действие механизм самовоспроизведения. Вместо того, чтобы человек в православии получал исцеление и духовное выздоровление от своих недугов, прежде всего — в области свободы воли, духа (ума) и сердца, он ещё более укрепляет в себе основные проявления болезни, чем делает своё выздоровление практически невозможным. Нужно признать, что функцию самовоспроизведения, благодаря которой происходит передача заразы, берут на себя церковные структуры — теперь даже и официальные. В этом отношении книга еп. Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», например, сыграла роль матрицы, связывающей феноменологические коэффициенты деструктивного культа, а потому вполне заслуженно ставшей «книгой года».
Подавляющая часть архиереев вполне устраивает безволие и духовно-интеллектуальное убожество паствы по вполне банальной причине: с одной стороны, глупость других оттеняет их собственную «мудрость», с другой стороны, безвольными и психически нездоровыми людьми легче управлять и манипулировать (называть белое чёрным, и наоборот). Но дело не ограничивается банальными причинами: основная причина всё-таки в том, что они себе не представляют иной религиозной жизни и иной религии, кроме той, на которой выросли сами (самовоспроизведение). Поэтому они просто транслируют «предание старцев» — то, что произошло не от Христа, Который исцеляет от болезней, а то, что произошло от людей, научившихся оправдывать свои духовные болезни и выдавать их за метод исцеления. Поэтому нужно понимать, что проблема монастыря — это просто продолжение той проблемы, которая начинается в религиозных структурах и преподносится как норма приходящим в церковь неофитам. А проблема человека, оказавшегося в монастыре, — это проблема его религиозного сознания ещё с того момента, как он пришёл в монастырь, и даже с того момента, как он вообще пришёл в Церковь.
Что касается конкретной ситуации, о которой можно составить впечатление по интервью, то здесь всё очень просто. Инокиня живёт представлениями ложной религиозности, сталкивается — неизбежно — на пути осуществления этих представлений с духовными проблемами и пытается решить их с помощью светского специалиста в психологии. Что в данном случае делает психолог? Он решает психологические проблемы инокини, а ей кажется, что вместе с этим решаются и её духовные проблемы. Но это не так. Она лишь ещё больше укрепляется в общей ложной тенденции, которая определяет её понимание цели жизни в монастыре и которая, очевидно, и привела её в монастырь; возможно, даже в религию. Психолог имеет дело не с духовной проблемой, которую не признаёт, а лишь с психологическими последствиями этой проблемы, но в таком контексте психологические проблемы неустранимы. В конце концов, помощь психолога просто искусственно «удерживает» инокиню в монастыре и в иллюзии духовного прогресса («у меня качественно иные слёзы…»).
Думаю, в такой практике можно указать несколько возможных негативных последствий. Поскольку в монастыре отсутствует трезвая духовная жизнь и руководство, необходимое для новоначальных, помощь психолога оказывается неким эрзацем — заместителем внутренней работы. Также побочным негативным эффектом, думаю, может стать желание переносить на других навыки психологического анализа, а это — начало внутренней духовной катастрофы и окончательного запутывания в своих помыслах и оценках. Судя по интервью, она уже это делает, например, анализирует игуменью. Помимо этого, в её сознании создаётся двойная жизнь: она скрывает от игуменьи свои встречи с психологом, и, очевидно, многое другое, что всегда плохо (хотя и оправдывается обычно невозможностью поступать по-другому). Таким образом, она создаёт себе параллельную историю: «Психолог, — говорит она в конце интервью, — совсем другая история», хотя на протяжении всего разговора подчёркивалось, что психолог помогает в духовной жизни, то есть имплицитно высказывался противоположный тезис — о том, что это одна история. И это действительно одна история. На мой взгляд, крайне печальная.
Я не стану предлагать какие-то решения для выхода из такой ситуации, потому что убеждён, что в нашей реальности, когда монашество фактически исчезает, бессмысленно предлагать какие-то средства для его искусственного поддержания в нынешнем состоянии. Чтобы дать возможность хотя бы в будущем возникнуть монашеству в его исконном смысле, нужно заниматься причинами таких историй, которые лежат в области аскетического богословия и канонической практики Церкви. Пока не будет изменён подход к системе монашеского права в целом, бессмысленно «миссионерствовать» и приводить «позитивные» примеры из монашеской жизни. Приходящий в монастырь человек должен осознавать, что это не «тихая гавань» для несостоявшихся в мирской жизни людей с наиболее ослабленной волей и психикой (как мы это видим сейчас), а поприще для активной внутренней работы, в условиях которой и созревает полноценная личность.