Модерность и традиция в литургии свят. Иоанна Златоуста

Протоиерей Андрей Дудченко

Самая распространенная сегодня византийская литургия носит имя святителя Иоанна Златоуста — Константинопольского архиепископа в 397-407 годах. За десять лет пребывания на кафедре царствующего града святой не только произнес множество блестящих проповедей, снискал любовь простых людей и ненависть высокопоставленных светских и церковных лиц, но и отредактировал чин самого главного христианского богослужения. 

Авторство Златоустовой литургии

В популярной православной литературе о Божественной литургии, продаваемой в церковных лавках, часто можно встретить следующее утверждение: святитель Василий Великий сократил литургию апостола Иакова, а святитель Иоанн Златоуст, в свою очередь, сократил литургию Василия Великого. На самом деле все было не так. Во-первых, чины литургии апостола Иакова и Василия Великого долгое время формировались параллельно, а во-вторых, это не подтверждает анализ структуры самой важной части литургии — анафоры, или собственно евхаристической молитвы. «О действительном сокращении не может быть и речи, — пишет почивший профессор о. Михаил Арранц, — ибо обе анафоры имеют разное содержание и разное расположение традиционных анафорных элементов» [1, 55]. Да и невероятно предположить, чтобы пламенный молитвенник и ревностный аскет Златоуст сократил чин литургии святого Василия Великого — на самом деле, не такой уж и продолжительный.

Древнейшие из дошедших до нас сборников византийских литургических молитв — в том числе евхологий Барберини, составленный во второй половине VIII века — свидетельствуют о том, что в это время главной литургией в Константинополе была литургия Василия Великого. Она помещена в формулярах перед литургией Иоанна Златоуста и, в отличие от последней, содержит полный текст всех молитв. В тексте же Златоустовой литургии в большинстве древних рукописей пропущены все молитвы, относящиеся к начальной части службы (молитвы антифонов, входа и Трисвятого). На первое место литургия Иоанна Златоуста стала выходить только начиная с рубежа X–XI веков. В конце концов, дело дошло до того, что в современной практике Православных Церквей Златоустова литургия служится ежедневно кроме неевхаристических дней Великого поста, а литургия святого Василия Великого — только десять раз в году. Но примечательно, что дни, в которые нынешний устав предписывает совершение литургии святого Василия Великого, — это наиболее важные дни церковного года: Великий Четверг, Великая Суббота, Навечерия Рождества Христова и Богоявления, пять воскресений Великого поста (а также собственно день памяти свт. Василия). Таким образом, подтверждается правило, сформулированное отцом Робертом Тафтом: литургическая структура подвергается наименьшим изменениям в наиболее важные дни церковного года. Безусловно, самыми важными днями церковного года для византийского обряда остаются Пасхальное трехдневие (от Распятия до Воскресения), построенное по его образцу богослужение Рождества и Богоявления, а также Великий Четверг и Четыредесятница. Сохранившиеся в церковном уставе дни служения литургии свт. Василия показывают, что ранее в Константинополе она предназначалась для всех воскресных и праздничных дней церковного года.

Иоанн Златоуст прибыл в византийскую столицу из Антиохии, где он был пресвитером и уже блистал как проповедник. Вместе с собой он принес и антиохийский чин литургии, который ввел в столичный богослужебный обиход приблизительно в 398 году. Таким образом, литургия Златоуста в своей основе — одна из древнейших.

Читателю следует представлять, что в те времена еще не было ни привычной для нас системы Поместных Православных Церквей, ни книгопечатания, ни современных средств коммуникации. А потому в богослужении древней Церкви изменения происходили постоянно и повсеместно. Византийская литургия развивалась вплоть до XIV века, когда произошла более-менее стабильная фиксация чина, существующего и сегодня с незначительными изменениями.

В тех церквах, где существовало несколько анафор, каждая из них встраивалась в принятое для данной церкви литургическое «обрамление», включающее в себя диаконские возгласы, песнопения, ответы народа. Поэтому и принесенная из Антиохии и отредактированная Златоустом анафора оказалась встроенной в «рамки» литургии свт. Василия, которая появилась в Константинополе несколькими десятилетиями ранее. Впоследствии, когда в чине литургии появлялись новые элементы, такие как служба трех антифонов, песнь «Единородный Сыне», вынесенный в начало чин проскомидии, Трисвятое, Херувимская песнь и пр., они добавлялись в обе литургии одновременно.

Современные исследования показывают, что анафора Иоанна Златоуста очень близка по тексту к сирийской анафоре Двенадцати апостолов. Тафт установил, что обе эти анафоры представляют собой варианты независимой переработки одного и того же древнего прототипа, который можно идентифицировать с греческой анафорой святых Апостолов, упоминаемой Леонтием Византийским около 543 года [2, 197].

Авторство Иоанна Златоуста не подвергается сомнению ни в одной из рукописей, содержащих текст анафоры. Но самые ранние имеющиеся в нашем распоряжении источники относятся к восьмому веку. Можно ли быть уверенным, что это не позднейшая традиция? Ведь надписывать тексты именами авторитетных святых было очень популярно в древности. Так, Иоанну Златоусту приписывается авторство Слова огласительного, читаемого сегодня за ночной пасхальной службой, а преподобному Симеону Новому Богослову — одной из молитв ко святому Причастию.

Архимандрит Роберт Тафт провел компьютерный анализ текста анафоры Златоуста, который позволил установить подлинность его авторства. Сравнение анафоры Златоуста с сирийской анафорой Апостолов показало, что основные сегменты всех важных частей обоих текстов практически полностью совпадают, а в тех случаях, когда обе редакции сильно схожи, сирийский текст дает более краткую редакцию: все, что есть в сирийской анафоре, есть и у Златоуста, но не наоборот. Существенные же различия анафоры имеют в тех частях, которые традиционно наиболее подвержены местным изменениям [3, 2].

В чем же заключалось редактирование Златоустом антиохийской анафоры Апостолов? С помощью сравнительного анализа анафоры Златоуста и подлинных его писаний методом компьютерного сопоставления Тафт смог доказать, что свт. Иоанн Златоуст в начале своего архиерейского служения в Константинополе сделал определенные вероучительные вставки в греческий текст Апостольской анафоры для того, чтобы защитить православную веру от многочисленных тогда ересей.

Прежде всего, изменения Златоуста коснулись самого начала евхаристической молитвы. Буквально в первом предложении анафоры мы встречаем слова «Ты бо еси Бог неизреченен, недоведом, невидим, непостижим, присно сый, такожде сый…» Эти выражения встречаются только в данной анафоре и в подлинных писаниях Златоуста.

Далее, святитель Иоанн расширяет традиционное благодарение словами «о всех, ихже вемы и ихже не вемы, явленных и неявленных благодеяниих бывших на нас». Анализ базы данных святоотеческих текстов показал, что выражение «благодеяния ихже вемы и ихже не вемы» из всех греческих авторов употребляет только Златоуст, причем всегда — в родительном падеже множественного числа.

Эти вставки святителя Иоанна «родом» из его антиохийского прошлого, хотя внес он их в текст литургии, уже будучи столичным архиепископом. В Антиохии в то время были очень многочисленны аномеи — самая строгая разновидность поздних ариан, учившие о познаваемости сущности Божией. В проповеди, прочитанной в Антиохии, под названием «О непостижимости Божией, гомилия 3», Златоуст призывает паству молиться словами «неизреченный, недоведомый, невидимый, непостижимый», которые позже он включит в свою редакцию анафоры.

Еще одна литургическая вставка — акцентирование на «причастии Святого Духа», что неоднократно встречается в Златоустовой редакции литургии. Это выражение, взятое из Второго послания апостола Павла Коринфянам, появляется в приветствии в самом начале анафоры, когда предстоятель благословляет собрание верующих. Затем оно повторяется в эпиклезе — призывании Святого Духа во время анафоры, в котором как нельзя лучше выражается евхаристическое богословие восточной Церкви: «…Якоже быти причащающимся во трезвение души, во оставление грехов, в приобщение Святаго Твоего Духа, во исполнение Царствия Небеснаго, в дерзновение к Тебе, не в суд или во осуждение». Об общении со Святым Духом говорится и в параллельном месте анафоры свт. Василия: «…Нас же всех, от единаго хлеба и чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единаго Духа Святаго причастие». Кроме того, причастие Святого Духа трижды упоминается в ектенье после анафоры и затем в краткой молитве, которая следует за нею.

Акцентирование Златоуста на призывании Святого Духа, в отличие от классического богословия, подчеркивавшего единство действия всех Лиц Святой Троицы, отражает дальнейшее развитие Троичного богословия после Никейского и Первого Константинопольского соборов. В своих трудах златоустый святитель неоднократно подчеркивал активное участие Духа Святого в домостроительстве нашего спасения.

Божественная литургия во времена Златоуста

Какой же была литургия во времена Златоуста? Представим себе византийские храмы тех времен. Святитель Иоанн Златоуст наверняка служил во всех храмах Константинополя. Кафедральным собором была Святая София, строительство которой начал Константин, а закончил Констанций II в 360 году. Это еще не тот собор, который мы можем увидеть сегодня, — первоначальный храм сгорел во время народного восстания, а тот, что сохранился до наших дней, построен уже в эпоху Юстиниана (первая половина VI века). Кроме Софии, в городе были храмы святой Ирины, Апостолов и Высокая церковь. Все эти храмы, включая Софийский собор, были базиликами, поэтому их внутренне устройство мы можем представить довольно точно. Это были стройные прямоугольные продолговатые здание с плоским потолком и двускатной крышей.

Сразу после входа на территорию храма верующие попадали в атриум — крытый дворик, сводчатые галереи которого с трех сторон подпирались колоннами. Современные паломники могут увидеть подобный дворик, например, в базилике Сан-Амброджо в Милане, где покоятся мощи святого Амвросия Медиоланского. В центре атриума находился фонтан, в котором верующие могли омыть руки. Здесь же толпились нищие, выпрашивая подаяние. Собираясь во дворе, богомольцы ожидали прибытия епископа. В это время могли петься псалмы.

И вот появляется епископ, в особо торжественные дни — в сопровождении императора. Они входят из дворика в храм через центральные двери — самые большие, которые называются царскими вратами. Все остальные проникают в храм через боковые врата, которые располагаются не только по восточному фасаду здания, но и с западной, северной, и южной сторон.

Внутри базилики верующим открывался широкий и высокий центральный неф прямоугольной формы — наос. По обеим сторонам от него, слева и справа, по одному или два боковых нефа, отделенных рядами колонн. Сверху над ними — северная и южная галереи, на которые можно подняться по пандусу. Именно туда поднимался святитель во время литургии, когда надо было преподать Святое Причастие императрице и царскому двору, а иногда и императору — место для них было определено в специальных покоях на хорах. В центральном нефе молились мужчины, а женщины занимали пространство боковых нефов и галерей, разумеется, кроме тех мест, которые предназначались для царственных особ [4]. Готовящиеся ко крещению катехумены могли находиться в нартексе или на галереях.

В восточной части базилики находилось алтарное пространство, занимающее полукруглую апсиду и иногда выступавшее передней частью в сторону нефа. Здесь находились епископ и духовенство. Типичных для современных православных храмов иконостасов не было еще и в помине. Алтарное пространство отделялось от нефа невысокой оградой, а престол располагался внутри кивория [5, 530]. Ограда вокруг алтарной части могла состоять из ряда колонн, пространство между которыми закрывалось завесами. На время литургии завесы открывались. Самое раннее упоминание алтарной преграды встречается у Евсевия Кесарийского при описании церкви в Тире (316–317): «Чтобы алтарное пространство было недоступно для многих, строитель огородил (букв. – окружил) его решетками из дерева, с предельно искусной тонкостью украшенными, чтобы смотрящим представить удивительный вид» [6].

В самой середине наоса возвышался амвон. Этим словом называлась не выступающая вперед часть алтарного возвышения, как сегодня, а место для чтеца, куда вел лестничный пролет. В больших храмах, чтобы при стечении народа чтец мог беспрепятственно попасть на свое место, амвон соединялся с алтарной частью огражденным проходом — солеёй. Все алтарное пространство находилось на возвышении – беме, которая по размерам превышала собственно алтарную часть и выступала в пространство наоса. Бема могла включать в себя и место для хора, располагавшегося по центру храма вокруг амвона, либо же два амвона могли находиться по обе стороны от хора. Подобную организацию храмового пространства можно увидеть сегодня, например, в базилике Сан-Клементе в Риме.

В самом центре алтарной апсиды у стены на возвышении — горнем месте — помещался епископский трон, к которому вели несколько ступеней. Вокруг него по обе стороны, если позволяли размеры храма, находились места для пресвитеров — синтрон, или сопрестолие. На горнем месте находился епископ во время чтения Писания, оттуда же он проповедовал. Однако, Иоанн Златоуст, будучи слаб здоровьем, предпочитал проповедовать не с горнего места, а с амвона, находящегося в самом центре собрания верующих, чтобы не так напрягать голос.

Вот в такой храм молча, без пения входного антифона (Трисвятое известно в обиходе только с 439 года) Иоанн Златоуст входил со своей паствой. Впереди него несли кадила, воскуривавшие фимиам, и Евангелие, хранившееся в отдельном помещении. Собственно в храме богослужение начиналось с епископского приветствия и благословения собравшихся. «Мир всем», — почти незаметное сегодня на литургии перед чтением Апостола, это приветствие и благословение открывало собой первую часть литургии — синаксис, или литургию Слова, в которой катехумены могли участвовать наравне с верными. Епископ c духовенством садились на возвышение посреди храма — бему, и начиналось чтение Писания.

Чтений было три. Читались отрывки из Ветхого Завета, Апостольских посланий и Евангелия. Перед началом чтения диакон возглашал «Вонмем», призывая богомольцев утихнуть и внимательно слушать слово Божие. Во времена Златоуста в храмах в начале службы было довольно шумно: кроме собственно богослужебной, храм выполнял и социальную функцию как место встреч со знакомыми, обсуждения новостей и городских сплетен.

Чтение Писания перемежалось респонсорным пением псалмов. Сейчас перед чтением Апостола в наших храмах поется короткий прокимен, а перед Евангелием – аллилуарий, но во времена Златоуста пелся весь псалом, каждый стих которого сопровождался рефреном. И сейчас часто можно увидеть, что стих прокимна и есть первый стих того псалма, из которого прокимен заимствован. Так, прокимен воскресный третьего гласа «Пойте Богу нашему, пойте, пойте Цареви нашему, пойте» есть 7-й стих псалма 46; первый стих этого же псалма: «Вси языцы, восплещите руками, воскликните Богу гласом радования» избран стихом для прокимна. Таким образом, из всего 46-го псалма в употреблении осталось только два стиха, некогда же весь псалом исполнялся без сокращений. При этом стихи псалма исполняли певцы, а рефрен в ответ пел весь народ.

После чтения Писания обязательно следовала проповедь. Проповедовать могли несколько человек, в таком случае Златоуст, как архиепископ столицы, брал слово последним. Проповеди Иоанна, получившего свое прозвище именно за красноречие, могли длиться до двух часов. Народ, слушающий его, тоже не безмолвствовал. Златоуст говорил с сидения, поставленного на амвоне посреди храма, а слушающие реагировали на его слова возгласами одобрения и овациями. Во время проповедей можно было услышать и шутки, и смех.

Проповедь, обращенная как к верным, так и к готовящимся ко крещению катехуменам, заканчивала собой первую часть литургии. Нужно было отпустить из храма тех, кто не мог участвовать в евхаристическом собрании — оглашаемых и кающихся. Последние, проходившие долгий срок епитимьи за серьезные прегрешения, составляли не очень большую, но довольно заметную часть верующих. Сначала молились о катехуменах и благословляли их покинуть храм, а затем о кающихся. Вместе с этими группами храм порой покидал и кое-кто из верных, не желавший причаститься, что Златоуст с неодобрением отмечал в проповедях.

Итак, в храме оставались только верные, которые могли участвовать в священнодействиях таинства Трапезы Господней и причаститься Его Тела и Крови. Они становились на колени и молились об империи, о Церкви, простирающейся до края земли, о мире, о страждущих. Такие прошения упоминает Златоуст [7, 64], но в реальности, конечно, их могло быть больше. На каждое прошение народ отвечал пением «Господи, помилуй». Такая последовательность прошений, перемежающихся с пением «Господи, помилуй» знакома нам как великая, или мирная ектения, которая в современном чине византийской литургии стоит в самом начале службы. Однако ее настоящее место — именно здесь, не только по исторической причине, но и потому, что сначала надо выслушать то, что говорит нам Бог, а уж затем обращаться к Нему со своими просьбами. И современный чин литургии содержит на данном месте сильно укороченный рудиментарный вариант мирной ектении.

Вслед за этим следовало второе благословение словами «Мир всем» и призыв приветствовать друг друга святым лобзанием. Поцелуй мира — один из древнейших христианских литургических обрядов. Первоначально эта форма приветствия заканчивала синаксис — богослужение, состоящее из псалмопения, чтения Писания и молитв, которое в соединении с собственно евхаристией образует службу, которую мы называем литургией. Поцелуй мира первоначально не был связан с евхаристией и рассматривался как знак братской любви, запечатлевающий христианское богослужение. Впоследствии поцелуй мира занял место между Великим входом и анафорой, но мы не знаем точно, произошло ли это до Златоуста или после — по той простой причине, что свт. Иоанн в своих проповедях вовсе не упоминает перенесения даров! В его времена перенесение даров на престол было «рядовым» ритуалом, не сопровождавшимся всеми теми священнодействиями, которые сейчас составляют великолепный чин Великого входа. А сегодня в сознании многих верующих время пения Херувимской песни представляется важнейшей частью литургии, более значимой, чем анафора, из которой они слышат лишь отрывочные возгласы. По мнению некоторых исследователей, поцелуй мира переместился ближе к анафоре сначала в Иерусалиме, позже этот обычай приняли в Антиохии, и затем в Константинополе — около V или VI века [8, 109]. А уже из столицы обычай распространился по всему православному Востоку.

Итак, подошло время евхаристии. Для того, чтобы начать эту часть службы, надо подготовить дары — хлеб и вино. Вероятнее всего, во времена Златоуста их еще приносили в храм прихожане и оставляли в специально отведенном для этого месте. Точно известно, что в Софии Константинопольской для этого предназначалось небольшая круглая пристройка в северо-восточной части собора, известная как сосудохранилище, или скевофилакион. Там хранились священные сосуды для богослужения — чаши и дискосы. Пристройка имела две пары дверей друг напротив друга, чтобы верующие могли беспрепятственно проходить через него, оставляя дары. В соответствующий момент службы сюда входили диаконы, выбирали лучшее вино и хлебы для евхаристии и вносили их в церковное собрание, где полагали на престол.

Как видим, это было чисто практическое действие, не сопровождавшееся первоначально специальными обрядами, по крайней мере, в Константинополе времен Иоанна Златоуста, и не представлявшееся сколь-нибудь значительным в глазах верующих. Однако в Антиохии в 392 году процессия великого входа уже поражала воображение молящихся. В «Поучении тайноводственном» Феодора Мопсуестийского говорится, что процессия диаконов, вносящих дары в храм при полной тишине, внушала всем наблюдателям «священный трепет» [9, 35]. Феодор Мопсуестийский упоминает дискос и чашу, а также «воздух» — большой плат, покрывающий дискос и чашу вместе.

Первые песнопения во время Великого входа упоминаются в творениях блаженного Августина. На Востоке же песнопения во время перенесения даров впервые упоминаются в середине VI века — в творениях святителя Евтихия Константинопольского.

Итак, диаконы в полной тишине вносили дары в храм. Епископ не участвовал в процессии. Он принимал хлеб и вино из рук диаконов и полагал их на престол, покрывая большим платом — «воздухом». Совершалось каждение даров. Епископ просил сослужащих пресвитеров помолиться о нем, в ответ на что они желали ему помощи Божией в священнослужении словами из Евангелия от Луки (1:35): «Дух Святый найдет на тя, и сила Всевышнего осенит тя». Затем все духовенство во главе с епископом готовилось совершать анафору — вероятно, умывали руки и, подходя к престолу, читали молитву «проскомидии» — ту, которая в современном чине читается священником в конце приготовления даров при подготовительной части литургии, называемой обычно (но неправильно) «проскомидия». После этого служителям приказывали стеречь двери, чтобы никто из не могущих участвовать в евхаристии не вошел в храм, и начиналась анафора.

Хотя Иоанн Златоуст и составил свою редакцию антиохийской анафоры, известной нам теперь под его именем, более чем вероятно, что на Константинопольской кафедре он совершал и анафору святителя Василия Великого, которая в столичный обиход могла быть введена близким другом Василия святителем Григорием Богословом. Как отмечалось выше, эта литургия в течение нескольких столетий была предназначена для всех воскресных и праздничных дней в византийском обряде. Анафора Иоанна Златоуста редактировалась и после него — особенно в заключительной части после освящения даров, где возносятся ходатайственные молитвы о Церкви, правителях и о различных нуждах христиан.

В заключительной части анафоры читались диптихи — перечень имен живых и усопших. Название свое они получили от формы — имена записывались на двух скрепленных петлями дощечках. Диптихи имели важное значение для Церкви и были предметом острого интереса и духовенства, и верующих. Имена в диптихах записывались в иерархическом порядке: сначала имена пяти патриархов пентархии (Рим, Константинополь, Александрия, Антиохия, Иерусалим), затем имя правящего епископа данного города (если дело было не в патриаршем городе), имена присутствующих за литургией гостей в епископском сане, затем императора, его соправителей и царственных особ. Среди усопших поминались все предыдущие епископы данной кафедры, если они не были осуждены за ересь и недавно почившие, а также наиболее почитаемые императоры [10, 182].

ключение или исключение того или иного имени из диптихов становилось предметом бурного обсуждения в народе: это показывало, с кем данная Церковь находится в общении, а кого осуждает. В свое время было вычеркнуто из диптихов на несколько лет и имя самого Иоанна Златоуста, подвергавшегося гонениям со стороны не только императорской власти, но и патриарха Александрийского. Сначала поминались живые, затем усопшие, в отличие от современной практики.

Читалась ли молитва анафоры вслух? В первые века христианской истории вообще всё читалось вслух, ибо люди просто не умели читать «про себя». Первое упоминание о новом, диковинном способе чтения зафиксировано в словах Августина о святителе Амвросии Медиоланском: «Когда тот читал, его глаза пробегали по странице, а сердце отыскивало смысл, но его голос не звучал, и язык был нем... мы находим его читающим так в безмолвии, поскольку он никогда не читает вслух» [11, 42]. Это свидетельство относится к 383 году, и здесь речь идет о приватном, а не о литургическом чтении. Молитвы литургии читались вслух практически до XV столетия, приходит к выводу протоиерей Давид Петрас [12], но просто потому, что так вообще читалось всё. О гласном чтении молитв ярко свидетельствует сам Иоанн Златоуст: «Мы видим, что народ много участвует в молитве - во время страшных Таинств священник говорит от лица народа, а народ говорит от лица священства, как видим из слов "и со духом твоим". Молитва благодарения — это, опять же, общая молитва, возносимая священником и всем народом. Священник начинает, люди присоединяются к нему, говоря, что "благо и право хвалить Господа", — это начало благодарения. Почему же вас удивляет, что народ соединяет свой голос с голосом священника? Разве вы не знаете, что эти святые песнопения достигают небес, где они соединяются с песнями ангелов, херувимов и небесных праведников?» (Беседа 18, 1-е Послание Коринфянам) [12].

Однако «тайное» чтение литургических молитв появляется уже в эпоху окончания поздней античности. В 565 году 167 новелла императора Юстиниана повелевает, чтобы священники читали молитву анафоры «не неслышно, но в полный голос, чтобы они были слышны верными, что побуждало бы души слышащих к большему благоговению и возвышало бы их к похвале Господа Бога». Однако неверно думать, считает о.Роберт Тафт, что в прошлом молитвы читались вслух намеренно, чтобы собравшиеся в храме могли их слышать [13]. В константинопольских базиликах при большом стечении народа молящиеся вряд ли могли расслышать слова анафоры, если они читались и вслух, но не намеренно громко. Разумеется, эти свидетельства никак не отменяют пастырской потребности читать анафору вслух сегодня, в пользу чего свидетельствует и греческое движение Колливадов XVIII века,и многие православные богословы ХХ века, и сам архимандрит Роберт Тафт: «Так как литургия совершается для всех, а не только для клириков, все крещёные имеют право слышать и молитвенно повторять святые слова литургии» [13].

После заключительного благословения анафоры, вероятно, следовала просительная ектения, состоявшая из трех или пяти молитвенных обращений с просьбой о том, чтобы человеколюбивый Господь, приняв принесенные дары в Свой небесный жертвенник, нисполал собравшимся в ответ благодать и дар Духа Святого. Среди прошений ектении находилась уже и просьба об «ангеле мира», характерная для отпустительных обрядов. Связано это было с тем, что к концу IV века некоторые верующие уже стали покидать литургию, не причащаясь [14, 102].

После ектении читалась молитва, перефразирующая частично анафору и испрашивающая «неосужденное причащение» для верующих. Эта молитва и сегодня сохраняется в чине литургии. Затем епископ благословлял народ словами «Мир всем», и возглашалось «Святая — святым», то есть святые Дары — для всех верных христиан.

В конце IV века в чин литургии была включена молитва «Отче наш» в качестве краткой покаянной молитвы. Произошло это под влиянием понимания Евхаристии как «страшного» таинства, акцент на чем стал делаться после того, как в Церковь влилась масса язычников, еще не вполне усвоивших дух и заповеди Евангелия.

Верующие молились перед причащением словами молитвы Господней, чтобы очистить совесть от повседневных грехов — ведь практики исповеди перед причастием, такой привычной сегодня в Русской Церкви, тогда еще не было;

исповедь была исключительным явлением в случае совершения «смертных, очень тяжких грехов, делающих невозможным пребывание в Церкви. Но уже во времена Златоуста чувство недостоинства препятствовало многим верующим приступать к таинству Причастия [14, 150]. Чтобы испросить у Бога прощение так называемых «повседневных» грехов, и было введено чтение молитвы «Отче наш».

В конце IV века появляется и главопреклонная молитва после «Отче наш», смысл которой — помолиться о нуждах тех, кто не причащается. Поскольку причащение под двумя видами раздельно занимало много времени, непричащающиеся покидали храм, не дожидаясь конца литургии. Такое поведение верующих было немыслимо в первые три века христианской истории, но теперь, чтобы не отпустить уходящих без заключительного благословения, была введена главопреклонная молитва [14, 193].

Возглас «Святая — святым» призывал верных к причащению. Этим возглашением указывалось, что принимающие причастие должны быть свободны от тяжких грехов, препятствующих церковному общению. Народ отвечал в ответ: «Един Свят, Един Господь во славу Бога Отца. Аминь» [14, 260].

Во время причащения в Константинополе пели, вероятно, псалом 148, в то время как в Антиохии и Палестине пели псалом 33. Псалом исполнялся респонсорно: певец пел поочередно стихи псалма, а народа отвечал пением рефрена после каждого из стихов [14, 317].

Епископ преломлял освященный Агничный хлеб — Тело Христово, часть которого полагал в чашу с Кровью Христовой. Соединение Тела и Крови через это священнодействие указывало на Воскресение Спасителя: верующие причащаются не мертвого, но живого Тела и Крови. Для причащения использовался, по всей видимости, один хлеб: указание на многие хлебы и дискосы в византийском обряде появляется, начиная с VI века [14, 365]. В чашу, скорее всего, еще не добавлялась «теплота» — горячая вода, которая позже стала вливаться в чашу как указание на живоносность Тела и Крови Христовых, наполненных Святым Духом. Теплота добавлялась в чашу уже в VI веке, сведения о более раннем периоде недоступны [14, 500].

Причащались сначала священнослужители, начиная с епископа. Златоуст подчеркивал, что святых Таин удостаиваются все равно: и духовенство, и народ. Тело и Кровь подавались раздельно не только духовенству, но и всем верующим. Освященный хлеб полагали на ладонь правой руки, под которую была крестообразно подложена левая. Преподавая хлеб, говорили «Тело Христово», а чашу — «Кровь Христова», на что причащающийся отвечал «Аминь» и принимал Святые Дары. Кровью причащались, отпивая из чаши. Никто не брал причастие самостоятельно: Дары всегда преподавались священнослужителями. Даже патриарх принимал Причастие не сам, а из рук сослужащего епископа или священника [15]. Для причастия низших церковнослужителей и мирян тяжелый дискос с Телом Христовым выносился из алтаря и ставился на переносной столик за алтарной преградой, который назывался антиминсом. Если причащались императорские особы, такой столик ставили и на галерее. Столик покрывался платом, чтобы предотвратить падение крошек. Верующие причащались согласно установленному порядку, в зависимости от церковного служения, возраста, пола и социального статуса [16].

Литургической лжицы во времена Златоуста еще не было, вопреки мнению Созомена, которое часто можно встретить в «благочестивой» литературе о литургии. Лжица для причащения входит в литургический обиход не ранее VI–VIII века. Традиция обмакивать частицу Тела Христова в Кровь перед причащением мирян впервые появляется в некоторых областях Востока и Запада в VII столетии, а в следующем веке уже прочно входит в византийский обряд. Использование лжицы для принятия причастия через обмакивание впервые встречается в Палестине в VII веке, а повсеместной практикой становится только в начале ІІ тысячелетия [17].

Завершалась литургия кратким благодарением после причащения, заамвонной молитвой, которую клирики читали за амвоном в центре храма, направляясь с остатками Святых Даров в сосудохранилище, и заключительным благословением. Еще одна молитва читалась в сосудохранилище при потреблении Даров [18, 117]. Заамвонная молитва, вероятно, была не такой, как в современном чине, где она кратко дублирует содержание анафоры.

Как мы видим, во времена Иоанна Златоуста и еще на протяжении тысячи лет Церковь была открыта нововведениям, которые имели под собой богословское или пастырское обоснование. Однако не все в истории литургии было безупречным. Некоторые возникавшие обряды не раскрывали, а затемняли первоначальный смысл священнодействия. Позже к литургии была добавлена служба трех антифонов, происходившая из обычая городских литургических шествий в Константинополе в праздничные дни. Возникли торжественные обряды Великого входа, включая Херувимскую песнь. Просительная ектения, следовавшая после анафоры, оказалась продублированной после Великого входа. Возник отдельный чин приготовления даров до начала литургии — протесис (неправильно называемый «проскомидией»), а наряду с Агнцем на дискос стали полагаться частицы, вынутые из просфор в память живых и усопших. Совершенно безграмотной и нарушающей строй анафоры оказалась вставка тропаря третьего часа (впервые встречается в «Диатаксисе» Константинопольского патриарха Филофея, XIV век), до сих пор присутствующая в традиции Русской Церкви и тех Церквей, которые получали от нее богослужебные книги.

Молитвы литургии стали читаться намеренно «тайно», и возникла заамвонная молитва, читаемая вслух и дублирующая по содержанию анафору. В обиход вошло причащение с помощью лжицы, и, наконец, почти все литургическое действо оказалось скрытым за высоким иконостасом, а в русской традиции — еще и за закрытыми вратами.

Что делать с нашим литургическим наследием — тема отдельного размышления. Здесь только скажем, что литургия в течение 14-ти веков не представляла собой неизменного чина. Сохраняя основную структуру с древнейших времен, она постоянно развивалась. А значит, изменения в литургии возможны и сегодня, только если они продиктованы не реформаторским зудом, а серьезными богословскими и пастырскими рассуждениями.

https://www.religion.in.ua

[1] Арранц Михаил, иером. Историческое развитие Божественной литургии. ЛДА, 1978.

[2] Robert F. Taft, S. J. St. John Chrysostom and the Byzantine Anaphora that Bears His Name. // Essays on Early Eastern Eucharistic Prayers. Ed. by Paul F. Bradshaw. Collegeville, MN: The Liturgical Press, 1997.
[3] Тафт Роберт, архим. Богословские аспекты исторического развития анафоры свт. Иоанна Златоуста. Доклад на богословской конференции РПЦ «Православное учение о церковных таинствах». Москва, 13—16 ноября 2007.
[4] Robert F. Taft, S. J. Women at Church in Byzantium: Where, When-and Why, Dumbarton Oaks Papers 52 (1998) 27—87.
[5] Peter G. Cobb. The Architectural Setting of the Liturgy. // The Study of Liturgy. Ed. by Ch. Jones, G.Wainwright, Ed. Yarnold and P.Bradshaw, Oxford University Press, NY, 1992. Pp. 528—542.
[6] Высоцкий А. М., Казарян А. Ю., Сарабьянов В. Д., Этингоф О. Э. Алтарная преграда. // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2000. Сс. 51—54.
[7] Хью Уайбру. Православная литургия. Развитие евхаристического богослужения восточного обряда. М.: ББИ, 2000.
[8] Dom Gregory Dix. The Shape of the Liturgy. 2nd ed. London: Continuum, 2005.

[9] Robert F. Taft, S.J. The Great Entrance. A History of the Liturgy of St John Chrysostom, vol.2, 2nd ed. OCA 200. Roma: PIO, 1978. [10] Robert F. Taft, S.J. The Diptychs. A History of the Liturgy of St John Chrysostom, vol.4. OCA 238. Roma: PIO, 1991.[11] Alberto Manguci. A History of Reading. NY: Viking, 1996.[12] Петрас Давид, прот. Гласное чтение священнических молитв. Пер. Ю.Зубковой по: Eastern Churches Journal, Vol. 8, No. 2. Интернет-публикация: https://kiev-orthodox.org/site/worship/1798[13] Тафт Роберт, архим. Было ли традиционно для ранней Церкви чтение вслух литургических молитв? Questions of the Eastern Churches, § 3, p.110. Перевод: https://kiev-orthodox.org/site/worship/1006/[14] Robert F. Taft, S.J. The Precommunion Rites. A History of the Liturgy of St John Chrysostom, vol.5. OCA, 261. Roma: PIO, 2000.[15] Robert F. Taft, S.J. Receiving Communion — a Forgotten Symbol? // Beyond East and West. Problems in Liturgical Understanding. Rome: PIO, 2001. Pp.133–142.[16] Robert F. Taft, S.J. The Order and Place of Lay Communion in the Late-Antique and Byzantine East. Интернет-публикация: https://kiev-orthodox.org/site/english/737/[17] Robert F. Taft, S.J. Byzantine Communion Spoons: A Review of the Evidence. Dumbarton Oaks Papers 50 (1996) 209-238. Рус. пер. С.В.Голованова: https://www.kiev-orthodox.org/site/worship/1432/ [18] Тафт Роберт, архим. Как растут литургии. // Развитие византийской литургии. К.: Quo Vadis, 2009.