Архимандрит Леонид (Кавелин). Из записок инока-паломника
На пути от лавры Пр. Саввы Освященного к Вифлеему находятся развалины знаменитого монастыря аввы Феодосия киновиарха, названного так потому, что устроенная им обитель считается первоначальницею иноческих общежитий, точно так же как лавра Пр. Саввы служила образцом жизни отшельнической для приготовленных к ней предварительно подвигами общежития.
Преподобный Феодосий, друг и спостник преподобного Саввы Освященного, был родом также из Каппадокии. Слова Евангелия, убеждающие не привязываться к мирскому, а искать жизни вечной, производили на него особенное впечатление. Ревнуя о спасении, Феодосий решился посетить Святые места нашего искупления; проходя же через Антиохию, посетил преподобного Симеона Столпника, и когда Феодосий приблизился к столпу преподобного, он назвал его по имени, сказав: «добре пришел еси, человече Божий, Феодосие»; предрек ему, что он будет пастырем словесных овец, и отпустил с миром. Феодосий пришел в Иерусалим в патриаршество Иувеналия (430 г.). В то время из числа проводивших в окрестностях Иерусалима подвижническую жизнь особенно славился старец Лонгин, который, живя в затворе при столпе, называемом Давидовым, как пчела возделывал трудолюбно сладкий мед добродетелей. Под его-то опытным руководством Феодосий положил начало иноческой жизни. Не по собственной воле, а из послушания он должен был расстаться с своим наставником, будучи послан им для жительства и служения при новосозданной усердием одной благочестивой жены церкви во имя Пресвятыя Богородицы. Спустя некоторое время Феодосий, скучая молвою и бегая славы и почитания, отошел от этой церкви и, по свидетельству жизнеописателя преподобных отцов Евфимия и Саввы, инока Кирилла, достиг монашеского совершенства под руководством двух старцев — Марана (основателя обители, называемой Фотиновою) и Луки Метопина, которые оба некогда были учениками преподобного Евфимия. Около того же времени он вошел в общение с преподобным Саввою, через бывшего своего сожителя при Богородичной церкви, монаха Анфа. Достигнув монашеского совершенства под руководством других, Феодосий поселился наконец на одной горе в той самой пещере, в которой, по древнему преданию отдыхали и имели ночлег три волхва, приходившие в Вифлеем на поклонение Младенцу Христу с дарами, возвращаясь оттуда «иным путем» (а не через Иерусалим) в свою страну. Постническим житием Феодосий прославился по всей Палестине, и мало-помалу стали собираться к нему ревнующие подражать его равноангельному житию. Сперва собралось семь учеников; обучая их истинному духовному любомудрию, начало которого память смертная, Феодосий приказал им выкопать могилу, дабы, ежедневно смотря на нее, памятовать о смерти. Когда же гроб был готов, он пришел видеть его и, стоя над могилою, как бы юродствуя, а на самом деле провидя имеющее случиться, сказал: «вот, чада, гроб готов, есть ли между вами готовый к смерти, дабы обновить собою этот гроб»? На этот вызов один из его учеников, по имени Василий, саном пресвитер, предваряя других, поклонясь старцу до земли, просил его благословения, изъявляя желание умереть и быть положену в этом гробе, говоря: «пусть я буду первый мертвец из числа помышляющих о смерти». Старец, соизволяя на его прошение, повелел творить поминовение о Василии, как о умершем, по церковным правилам: в третий, девятый и сороковой день. Когда же окончилось поминовение, Василий скончался без всякой телесной болезни, как бы уснув сладким сном. По истечении же сорока дней по его погребении Феодосий видел Василия как бы стоящим и поющим на церковном правиле, посреди братии; то же самое, по молитве Феодосия, было открыто и одному из братии, по имени Аэтию, который от радости устремился к явившемуся, желая удержать его руками, но он стал невидим. Многие и другие чудеса явил Господь через преподобного своего собравшимся около него братиям, в подкрепление их веры и прославление своего угодника.
Число братии умножалось день ото дня и пещера уже не могла вмещать всех желавших сожительствовать с ним; почему братия стала просить преподобного построить вне пещеры монастырь и устроить ограду для словесных овец, предлагая сделать это без особых расходов, одним собственным трудом. Святой же, видя, что чрез умножение учеников разоряется его любимое безмолвие, недоумевал, чего держаться ему: безмолвия ли или попечения о спасении братии. В этом колебании помыслов, желая узнать волю Божию о себе, он прилежно молил Господа послать ему извещение и, если угодно будет Ему создание монастыря, показать и самое место оного чудесным знамением. Для сего взял кадильницу и, наполнив ее холодным углем, старец положил на него фимиам и, проходя пустыню, молился указать ему место для основания обители возжжением углей. Так он прошел пустыню до места, называемого «Куттилла»[1], и доходил до самого берега Мертвого моря с этим мертвым и безогненным в кадильнице углем. Видя же, что угли не возгораются, решился возвратиться в свою пещеру, но на возвратном пути, когда он уже был недалеко от пещеры, вдруг уголья загорелись сами собою, и воскурился от кадильницы благоуханный дым; святой уразумел, что это и есть то самое место, на котором Бог благоволил быть созданной обители. Ученики святого, получив его благословение, с усердием приступили к делу: положив основание, начали строить церковь, кельи, ограду, и вскоре помощью Божьею устроилась пространная обитель, в которой введено общежитие. Господь же послал этой обители всякое изобилие, так что живущие в ней не только обогащались богатством добрых дел, но и не оскудевали и в телесных потребностях; не только иноки, но и мирские люди, странные и пришельцы, нищие и убогие, больные и немощные, получали в ней успокоение, ибо начальник обители преподобный Феодосий был человеколюбив и милостив, являясь для всех сердобольным отцом, любезным другом, усердным для всех рабом и служителем; он очищал своими руками язвы и струпы больных, омывал кровь и гной их, прилагал свои пречистые уста к устам прокаженных, утешал их, кормил, поил и услуживал всячески. Приходящим отовсюду он оказывал великую любовь, упокоевая, угощая и довольствуя их всем необходимым. Случалось иногда служащим в монастырской трапезе поставлять сто трапез в один день для приходящих странных и нищих, — столько страннолюбив и человеколюбив был преподобный! Бог же, Сам любовь сый, видя такую любовь Своего угодника к ближним, благословил монастырь его так, что и малое число припасов умножалось невидимо и насыщало многих, чему свидетелями была вся братия во время случившегося в Палестине голода. Преподобный построил при своей обители многие странноприимницы и различные больницы: одну для иноков, другую для мирских и особую для знатных посетителей и старцев. Также посещал и братий, живших отшельнически в горах и вертепах, имея попечение о них, как отец о детях, с сердечным участием подавая потребное для души и тела, уча и наказуя и избавляя многих от диавольской прелести.
Собранная в обители Пр. Феодосия братия была не из одного рода или племени, но различных; почему он и устроил для них несколько церквей, чтобы каждое племя могло славословить Бога на своем природном языке: в соборной или Великой церкви Успения Пресвятыя Богородицы — греки, в другой грузины, в третьей армяне — исполняли свое церковное правило, собираясь на оное семь раз в день, по слову Давида: «седмерицею днем хвалих Тя»; для больных была особая церковь. Для причащения же Св. Таин вся разноплеменная братия, из всех церквей, должна была собираться в Великую церковь, в которой служили греки, и там причащались все вместе. Всех братий, духовных чад преподобного, которых он породил духовно, воспитал отечески и наставил на путь добродетели, было числом 693. Многие из них впоследствии сделались начальниками других монастырей, научившись доброму правлению от преподобного Феодосия, как от мужа, исполненного духовной премудрости и разума, учившего свое стадо словом и делом, бывшего по апостолу образом стаду. Не будучи научен внешней премудрости, он говорил поучения с такою силою и сладостью, что и состарившийся в богословском учении и упражнявшийся постоянно в науке церковного красноречия не мог сравниться с ним в этом отношении; и не удивительно, ибо преподобный учил не от человеческой премудрости, но по благодати Божией. Но время перейти к сказанию о внешней деятельности преподобного на общую пользу православной Церкви и о его отношениях к преподобному Савве, как его знаменитому современнику.
В это время царствовал в Византии, после Льва Великого и Зенона, император Анастасий (491—518), давший свободу отступникам от православия. Патриархом же Иерусалимским после Мартирия (ученика преподобного Евфимия) был Саллюстий; при нем-то, после смерти аввы Маркиана, бывшего в сане архимандрита, начальником всех монастырей в «пустыне Святого Града», монахи, собравшись к Патриарху, который был тогда болен, по общему соглашению просили его, чтобы он поставил преподобных Феодосия и Савву архимандритами и начальниками всех монастырей, находящихся около Святого Града, потому что сии святые мужи были пустынники, не имели никакого стяжания, были славны жизнью и словом и обиловали божественными дарованиями. Это единодушное избрание было утверждено Патриархом беспрекословно и с любовью. С того времени авва Феодосий сделался главным вождем и архимандритом всех общежительных монастырей (киновий), почему и называется «киновиархом», а преподобный Савва был поставлен начальником и блюстителем всех лавр, то есть, собраний отшельнических жилищ, или уединенных келий. Оба эти мужа были единодушны и единомысленны между собою, дышали более друг другом, нежели воздухом, так что иерусалимские жители, видя их единомыслие, называли их новою апостольскою двоицею, подобною двоице Петра и Иоанна.
Преподобный Савва приходивших к нему в лавру юных (безбрадых) обыкновенно отсылал сперва в киновию своего духовного друга, Феодосия, утешая отсылаемого такими словами: «Сын мой, неприлично, или лучше сказать, вредно сей лавре иметь у себя кого-нибудь безбрадого. Сей закон положили древние отцы скита и мне его предал великий отец наш Евфимий. Когда я хотел жить в его лавре, то он увидевши, что у меня еще нет бороды, послал меня к блаженному Феоктисту и сказал, что неприлично и даже вредно жить в лавре безбрадому монаху. А посему, пойди к авве Феодосию, там ты получишь себе пользу». Великий же авва Феодосий, принимая к себе брата, посланного Саввою, всемерно старался о усовершении его из уважения к пославшему.
Патриарху Саллюстию наследовал блаженный Илия, ревностно подвизавшийся за православие, обуреваемое ересью Евтихия и Севера, которою заразился император Анастасий. Остановленные на некоторое время гонения на Патриарха Илию, по уважению к просьбе преподобного Саввы (посланного с письмами к императору в числе других игуменов из монастырей Святого Града), — возобновились снова, когда на место Флавиана поставлен был по воле царя в Патриархи Антиохийские Север, начальник акефалитов. Он посылал свое исповедание веры к архиепископу Илии, но последний, не приняв в общение с собою Севера, возбудил в императоре сильный гнев против себя. Север вторично послал к Илии свое исповедание веры с некоторым служителем церкви и с отрядом императорских войск. Тогда преподобные отцы Савва и Феодосий, с прочими пустынными игуменами, придя во Сятой Град, выгнали из него людей, пришедших с Северовым исповеданием веры. Множество монахов, собравшись на месте называемом Иерафион (на котором ежегодно бывал обряд воздвижения честного и животвор. Креста), вместе с иерусалимскими жителями кричали: «анафема Северу и его сообщникам». Все это видели и слышали начальник и воины императорского отряда, сопровождавшего Северовых посланцев.
Раздосадованный известием об этом событии, император послал в Иерусалим кесарийца Олимпия, который был начальником над Палестиною; вместе с ним послал он и письмо, которое писано было из Сидона и в котором описывались действия Сидонского собора и говорилось, что не должно принимать определений Халкидонского собора. Первым делом Олимпия по прибытии в Иерусалим было низвержение с кафедры Блаженного Патриарха Илии и отправление его в заточение; на его место он поставил пресвитера Иоанна, хранителя честного Креста, взяв с него обещание пристать к общению с Севером и анафематствовать Халкидонский собор.
Едва услышали великие отцы пустыни Савва и Феодосий о действиях Олимпия — свержении Патриарха Илии и поставлении на его место Иоанна, они немедленно пришли опять в Иерусалим и убедили нового Патриарха не сообщаться с Севером и защищать собор Халкидонский, обещая ему во всем содействовать. Новый Патриарх, исполненный благоговения к сим великим мужам, последовал их совету. Раздраженный противодействием, правитель области Олимпий послал одного из приближенных своих Анастасия в Иерусалим схватить Патриарха Иоанна и посадить его в темницу, однако, опасаясь молвы народной, скоро освободил его в надежде, что Патриарх исполнит данное прежде обещание; но Патриарх созвал в ту же ночь в Иерусалим всех иноков пустыни Святого Града, так что кафедральная церковь Воскресения Господня не могла вместить их, и по необходимости они соединились все за вратами града, в храме первомученика Стефана, основанном императрицею Евдокиею[2]. Услышав о таком собрании, пришли туда и сановники царские: Анастасий, недавно заключивший в темницу Патриарха, бывший консулом Захария, и племянник царский Ипатий, который посетил по обету Иерусалим в благодарность за свое освобождение из рук самозванца Виталиана. Патриарх Иоанн, в облачении, взошел на амвон посреди храма, имея по сторонам святого Савву, начальника пустынножителей, и святого Феодосия, начальника общежительных. Сановник Анастасий ожидал видеть исполнение воли царской; но народ непрестанно взывал, в течение многих часов: «анафематствуйте еретиков, утвердите собор», и на сии вопли все трое громогласно ответствовали: «анафематствуем Нестория, Евтихия, Севера Антиохийского, Сотерия Кесарийского, и всех и всякого, кто не согласится принять Халкидонского собора». После столь явного свидетельства своей веры они сошли с амвона; но ревностный Феодосий взошел еще однажды и, мановением руки потребовав общего молчания, громко произнес: «если кто не приемлет четырех вселенских соборов, как и четырех Евангелистов, тот да будет анафема». Все изумились и безмолвствовали, как бы внимая гласу Ангела. Последствием сего мужественного подвига было то, что четыре вселенские собора были вписаны в церковные помянники. Твердость Феодосия изумила и царских сановников: Анастасий поспешил в Кесарию к Олимпию, а племянник императора Ипатий с клятвою свидетельствовал пред защитниками православия, что он сам всегда чуждался нечестивого Севера и пришел в Иерусалим искать их общения. Он пожертвовал в честь Святого Гроба, Голгофы и Честного Креста сто литр злата и столько же дал Савве и Феодосию для раздела по обителям пустыни Святого Града. Тогда император решился употребить силу, чтобы удалить из Палестины Патриарха Иоанна и двух святых архимандритов; но едва распространилась эта весть в Иерусалиме, как все иноки снова собрались в Сятой Град и по общему согласию написали прошение императору от имени Саввы и Феодосия, всех игуменов монастырей пустыни Святого Града, и всех ревнителей истинной веры. Они писали ему: «изумляемся, что хотя ты и воспитан в правилах сей святой веры, однако допустил при своей державе такую бурю против матери всех церквей, храма Воскресения, который есть прибежище всего мира; вот ее епископ, священнослужители, иноки изгоняются силою пред лицом язычников, евреев, самаритян и влекутся в места нечистые и неосвященные, дабы малодушные из них могли послужить соблазном приходящих отовсюду поклонников, которые стекаются ради спасения душ своих и отходят отселе с ужасом. Неужели по причине исповедания веры нападают на сей Священный Град Иерусалим, который есть око и светило вселенной, ибо, по словам пророческим, «от Сиона изыдет закон и слово Господне из Иерусалима»? Не в сем ли Святом Граде обитающие удостаиваются собственными руками и устами осязать места, ознаменованные самым событием божественных таинств? Каким же образом, после пятисот лет от Рождества Христова, хотят еще учить нас нашей вере? Преобразование, какое хотят в ней сделать, может ли происходить от Господа Иисуса? Не есть ли это скорее учение антихриста, ищущего нарушить мир и согласие церквей Божиих, исполнить их смятениями? Виною всех сих бедствий есть Север акефал, по грехам нашим допущенный Богом на кафедру антиохийскую, которую занимает для гибели собственной души и всей Церкви Христианской; мы отвергаем его общение и молим твое благочестие, сжалиться над Сионом, матерью всех церквей и покровительницею твоей державы. Мы все единомысленны в приятии четырех святых вселенских соборов, которые все излагают то же евангельское учение, хотя и в различных словах, по различному времени их собрания. Первый есть собор Никейский, анафематствовавший нечестивого Ария; и мы почитаем себя обязанными принять и три последующие собора, как сей первый вселенский, а именно: Константинопольский, против нечестия Македониева, Ефесский, против ужасного Нестория, и Халкидонский, против злого Евтихия. Поелику сии четыре святые собора заключают в себе чистое учение евангельское, то никогда невозможно будет нас от них отвлечь или присоединить к отвергающим оные, хотя бы нам угрожали тысячами смертей; а дабы твоя царская власть хорошо видела исповедание нашей веры и дабы не внушали тебе, будто мы приемлем догматы Несториевы, то свидетельствуем пред тобою, что мы анафематствуем сего еретика, разделяющего Иисуса Христа, и в то же время, вместе с собором Халкидонским, анафематствуем и Евтихия, который сливает Божество со святым человечеством Господа Иисуса. После сего объявления, мы еще умоляем светлость твою прекратить гонения против Святого Града и нашего святого архиепископа Иоанна, ибо враги нашей веры, под личиною благочестия, делают всякие жестокости. Свидетельствуем пред твоим величеством, как и пред Богом и Его Ангелами, что не можем согласиться ни на какую новость в делах веры; пусть лучше прольется кровь наша, среди зарева святых мест, ибо что в священном наименовании оных, посреди их поругания? Мир Господний, превосходящий всякий разум, да соблюдет свою Церковь и да прекратит, твоею властью, все сии соблазны, ко славе своего царствия».
Император Анастасий, получив это прошение, положил оставить дело сие пока без внимания, ибо он был занят тогда возмущением Виталиана, — и Патриарх Иерусалимский Иоанн удержался на своей кафедре. Император Анастасий умер в 518 году убитый громом в своей ложнице (о чем было особое откровение находившемуся в заточении Патриарху Илии). Анастасию наследовал Иустин и тотчас издал повеление возвратить всех сосланных в заточение Анастасием и определения Халкидонского собора внести в церковные постановления. Когда сие определение императора Иуистина было привезено в Иерусалим, то собралось бесчисленное множество монахов и мирских, прибыли также свв. Савва и Феодосий и много епископов и месяца августа 6 числа, в праздник Преображения Господня, объявлены божественные повеления и определения четырех соборов внесены в священные постановления. По просьбе Патриарха преподобный Савва сходил в Кесарию и Скифополь для объявления там императорского указа о силе четырех соборов. По возвращении его оттуда Патриарх пригласил его к себе на обед вместе с преподобным Феодосием и другими пустынными игуменами.
Инок Кирилл замечает: «отец наш Савва питал нелицемерную и искреннейшую любовь к блаженному отцу Феодосию; подобную же искренность соблюдал и преподобный Феодосий к отцу Савве. Поистине оба они были сыны света и сыны дня, человеки Божии, и верные Божии служители, столпы и утверждение истины (1 Тим 3, 15), мужи отличных желаний (Дан 9, 23)». Преподобный Феодосий, за три года до кончины своего духовного друга Саввы, скончался на 106-м году от рождения в 529 году, оставив своему преемнику Софронию до 400 человек братии. Перед смертью жестокая болезнь томила его. Один старец говорил ему: помолись, чтобы болезнь смягчилась. Феодосий отвечал: «успевший во всех предприятиях моей жизни, окруженный славою, не должен ли я скорее радоваться сим страданиям на исходе, чтобы не сказали мне: чадо, помяни, яко приял еси благая в животе твоем». Братия с любовью окружала одр болящего, и он, прощаясь с каждым, укреплял всех и каждого мужественно подвизаться на духовной брани. Три епископа находились при его исходе и смешали свои слезы со слезами учеников, чувствуя, чего лишалась Церковь и обитель кончиною такого мужа. Сам Патриарх Иерусалимский Петр прибыл на погребение отшедшего ко Господу аввы; иноки пустыни Святого Града с преподобным Саввою во главе собрались в осиротевшую обитель воздать последний долг великому подвижнику и погребли его с честию многою в пещере, которая послужила основанием его знаменитой обители.
Мы уже сказали, что преемником аввы Феодосия в управлении созданной им обителью был архимандрит Софроний (с 529 года). В его время составился в Константинополе собор, созванный благочестивым Патриархом Миною для окончания дела по жалобам, поданным на Антиохийского лжепатриарха Севера, зараженного ересью Евтихия и Манихеев, и на всех его последователей. На этом соборе присутствовал в числе девятнадцати представителей от монастырей «пустыни Святого Града», от монастрыря Св. Феодосия, священноинок Исихий, который подписался так: я Исихий, по милости Божией, священноинок обители блаженного аввы Феодосия, местоблюститель Софрония, святого архимандрита сей обители и всей пустыни Иерусалимской, подписался с прочими архимандритами иерусалимскими, посланный в сей град и представляющий собою лице всех архимандритов и иноков пустыни и трех Палестин». Сей Исихий был впоследствии преемником Софрония, а подпись его свидетельствует, какую важную степень занимали тогда в иерархии церковной настоятели обителей, по глубокому уважению к великим отцам пустыни.
Сорок иноков, зараженных Оригеновою ересью, будучи изгнаны из Великой лавры Пр. Саввы настоятелем ее архимандритом Геласием, пробовали привлечь на свою сторону монастырь аввы Феодосия; но благоразумие архимандрита Софрония спасло от этой заразы переданное ему в чистоте стадо.
В правление Патриарха Иерусалимского Евстохия, когда в Константинополе готовились к пятому Вселенскому собору (553 г.), по совету архимандрита Великой лавры Св. Саввы послан был на собор Местоблюстителем Патриаршим Блаженный Евлогий, архимандрит Феодосиевой обители, в числе трех архимандритов и трех епископов, заступавших на соборе место Иерусалимского Патриарха. С честью подвизался святой архимандрит Евлогий за православие как на Вселенском, так и на областном Иерусалимском соборе, собранном Патриархом Евстохием, по получении во Святом Граде соборных деяний.
В лавре Пр. Феодосия жил в конце VI века блаженный Иоанн Мосх, составитель «Духовного луга». Из четырнадцатой главы сего сочинения видно, что в 594 году Иоанн приходил с своим настоятелем в Иерусалим для приветствия новому Иерусалимскому Патриарху Аммосу. В обители Пр. Феодосия Иоанн сблизился с Софронием, впоследствии Патриархом Иерусалимским. Софроний несмотря на свою ученость, отдал себя в совершенное распоряжение блаженному Иоанну. Мудрый старец обходился с Софронием более как с другом, чем с учеником, называл его «господином Софронием, другом Софронием» (Гл. 109, 110).
Оба любили они духовную, опытную мудрость и с любовью собирали предания о великих мужах, бывших в обители Пр. Феодосия. Приводим эти сказания по ряду:
1) Был некоторый старец в киновии Св. отца нашего Феодосия, именем Конон, родом из Киликии, который, нося власяницу, 35 лет соблюдал такое правило: однажды в неделю принимал он хлеб с водою, трудился постоянно и не оставлял церковных собраний (Гл. 22).
2) Видели мы также и другого старца в том же монастыре Феодосиевом, который был из воинов и который постился ежедневно и никогда не спал на ребрах (Гл. 23).
3) Рассказывал нам, мне и брату Софронию Софисту, святой отец наш авва Георгий, архимандрит монастрыря Св. отца нашего Феодосия, что в пустыне града Христа Бога нашего, следующее: «со мною жил здесь брат, Георгий Каппадокиянин, который был на служении в Фасалиде. В один день, когда братья делали хлебы, брат Георгий топил печку. Истопивши печь, не нашел чем выместь оную, ибо братья спрятали помело, желая испытать его. Брат, влезши в печь, вымел ее своею одеждою и вышел из огня невредим. Услышав об этом, я сделал выговор братьям, что они до того довели брата». Тот же авва рассказывал о том же брате следующее: «однажды, когда он пас в Фасалиде свиней, пришли два льва, чтобы похитить одну из них. Он, взяв палку, прогнал их до Иордана» (Гл. 91).
4) Тот же авва Георгий рассказывал об авве Иулиане, бывшем епископе Бострском, следующее: «когда вышел он из Киновии (Св. Феодосия) и сделан был епископом Бострским, некоторые из жителей сего города, враги Христовы, хотели отравить его ядом. Подкупили слугу, чтобы тот, когда будет подавать пить Иулиану, пустил яду в стакан. Как научили юношу, так он и сделал. Он подал стакан питья с ядом святому Иулиану. Иулиан принял и по вдохновению Божию узнал коварство. Принявши стакан, поставил пред собою, ничего не сказав юноше. Потом созвал всех граждан, в числе коих были и злоумышленники его. Чудный Иулиан, не желая обличить их, говорит всем кротко: если вы думаете отравить ядом смиренного Иулиана, то вот пред вами пью его. Положив на стакан троекратное изображение креста перстом своим, сказал: во имя Отца и Сына и Святого Духа пью сей стакан; и выпив его пред всеми, остался невредим. Увидев сие, злоумышленники пали на землю и просили прощения у Иулиана» (Гл. 93).
5) В монастыре Св. отца нашего Феодосия был один старец, родом из Севастополя, что в Армении, по имени Патрикий. Старец этот (ему было 113 лет) был кроткий и смиренный. Отцы сего места рассказывали о сем добродетельном старце, что он был игуменом монастыря Авзайского и отказался от сей должности потому, что боялся большой ответственности за нее (он говорил, что великих людей дело пасти словесных овец), и пришел сюда, чтобы жить в послушании и таким образом спасти душу свою. (Гл. 94).
6) Рассказывали нам также следующее: «Здесь (в лавре Св. Феодосия) был другой старец, родом из Аравии, именем Иулиан, — он был слеп. Иулиан некогда соблазнился о Макарии, архиепископе Иерусалимском (по подозрению в Оригеновой ереси, неосновательному), и сомневался, иметь ли с ним общение? Итак, в одно время авва Иулиан извещает авву Симеона, жившего на Дивной горе, отстоявшей от Феополя на девять миль: я слеп, сам ходить не могу, а довесть меня некому; между тем сомневаюсь, входить ли мне в общение с Макарием? Извести также меня, отец, как поступить с падшим братом и с тем, который вместе с ним связался клятвою? Авва Симеон так отвечал авве Иулиану: не отделяйся (от Макария) и не думай отделяться от Святой Церкви, ибо в ней, по благодати Господа нашего Иисуса Христа, нет ничего худого. Знай также, брат, что, если кто захочет вознесть жертву в вашей киновии, вы имеете у себя старца, именем Патрикий. Сей старец становится вне святилища позади всех около западной стены храма; он и сам совершает молитву проскомидия, и его приношение принимается, как жертва святая» (Гл. 95).
7) Авва Иоанн отшельник, по прозванию огненный, рассказывал нам: «Я слышал от аввы Стефана Моавитского, что в бытность его в обители Св. Феодосия были в этой обители два брата, которые поклялись не разлучаться друг с другом ни при жизни, ни по смерти. Они были примером назидания для всех в обители; но один из них до того разжегся похотью, что не мог противустать сему искушению и сказал своему брату: отпусти меня, брат, мною овладела плотская брань, я хочу возвратиться в мир. Брат умолял его и говорил: любезный брат мой, не губи труда своего. Сей отвечал ему: или сам иди со мною, или отпусти меня удовлетворить страсти. Брат, не желая отпустить его одного, пошел сам с ним в город. Одержимый страстью брат пошел в дом блудниц, а другой, стоя вне дома, брал с земли пыль, посыпал ею голову свою и терзал самого себя. После того, как тот согрешил и вышел из дома, брат сказал ему: какую пользу, брат мой, получил ты от греха? Сколько напротив получил вреда! Пойдем опять в обитель! Тот отвечал ему: теперь уже не могу идти в пустыню; ты ступай, а я останусь в мире. И сколько его другой брат ни убеждал, чтобы он шел с ним в пустыню, все было тщетно. Потому и сам остался с ним в мире. Они оба начали трудиться, чтобы пропитывать себя. В это время авва Авраамий, опытный и кроткий пастырь (который был после епископом Ефесским и устроил в Константинополе монастырь Авраамиев), сооружал свой монастырь, называемый византийским. Оба брата трудились здесь за плату, которую за обоих получал брат, впадший в блуд; он ходил ежедневно в город и тратил ее на прихоти, а другой брат во весь день постился, ни с кем ничего не говорил и спокойно проводил время в работе. Прочие работники, видя каждый день, что он не ест, ничего не говорит, но всегда умом внимает себе, сказал об образе жизни его святому авве Авраамию. Великий Авраамий призвал к себе труженика в свою келью и спросил его: откуда ты, брат? и какое у тебя занятие? Тот во всем открылся ему и присовокупил, что он трудится для брата, чтобы Бог, видя его труды, спас брата. Чудный Авраамий, выслушав все от брата, сказал ему: и Бог даровал тебе душу брата твоего. Как скоро отпустил от себя Авраамий брата, и он только вышел из его кельи, то услышал вопль брата своего: «любезный брат, возьми меня с собою в пустыню, да спасусь я». Он немедленно взял его, и удалившись в пещеру, недалеко находящуюся от Иордана, заключил его в ней. Спустя немного времени, брат впадший в блуд, много потрудясь по Боге духом, отошел ко Господу, а оставшийся брат, по данной клятве, оставался в этой пещере, чтобы тут же умереть и самому» (Гл. 96).
8) Рассказывали нам отцы того же монастыря об авве Стратегии, игумене сего же монастыря (Св. отца нашего Феодосия) следующее: три преимущества возвышали его пред другими современными монахами: он много постился, много бодрствовал, много трудился (Гл. 102).
9) Рассказывал нам в киновии отца нашего Феодосия авва Феодосий, который был епископом Капитолиадским, об авве Нонне следующее: «Однажды, еще до того времени, как надлежало бить в било, лежа на постели своей, услышал я, что кто-то тихим голосом произносит: Господи помилуй! Насчитавши пятьдесят раз «Господи помилуй», хотел я узнать, кто это произносил. Посмотрев из окна кельи своей в церковь, увидел старца, стоящего на коленах, и светлую звезду над головою его, которой свет помог мне узнать — кто был сей старец». О том же авве Нонне рассказывал нам другой из отцов той же киновии следующее: однажды, еще до того времени, как надлежало бить в било, вышед из кельи своей, пошел я в церковь, — вдруг вижу старца, стоящего пред оною, воздевшего обе руки к небу и молящегося. Руки его блистали, как зажженные лампы. Объятый страхом, я удалился» (Гл. 103).
Иоанн Мосх и Софроний упоминают в своих сказаниях о трех настоятелях монастыря Феодосиева: авве Леонтии (Гл. 4), авве Георгии (Гл. 108), и авве Стратигии (Гл.102), и о подвижнике того же монаст. Христофоре (Гл. 104). Блаженный Иоанн Мосх после долгих странствий скончался в Риме (около 622 года), завещав Софисту Софронию и другим ученикам, спутникам своим, которых было до двенадцати, погребсти тело его в обители Пр. Феодосия; завещание его было исполнено в точности: верные ученики перенесли останки учителя в киновию аввы Феодосия и положили в той пещере, в которой погребен сам пр. Феодосий, а блаженный Софроний, вскоре по возвращении в Палестину, был избран на Патриарший престол Святого Града, после Модеста, бывшего архимандритом той же Феодосиевой обители и потом Иерусалимским Патриархом.
Оба эти мужа (Модест и Софроний) оказали незабвенные услуги Иерусалимской Церкви. По взятии Иерусалима Хозроем, царем персидским (в 614 году), когда Иерусалимский Патриарх Захария был отведен в плен, архимандрит Модест избран был местоблюстителем осиротевшей Церкви и явил себя вполне достойным этого выбора; потомство назвало его вторым Веселеилом, строителем скинии, и Зоровавелем, обновившим Иерусалим, ибо он восстановил из развалин храм Святого Гроба, церковь Голгофы и еще Вифлеем, не опасаясь гонения Иудеев, ни скитавшихся в Палестине Персов. Благочестивый император Ираклий, изыскивая средства исхитить Святой Град из рук неверных, в то же время помогал Модесту своими сокровищами; равно и святой Иоанн Милостивый, Патриарх Александрийский, при первой вести о разорении иерусалимских святынь послал Модесту 1000 золотых, 1000 пудов железа, 1000 кулей пшеницы, столько же овец, 1000 мер сухой рыбы и столько же вина и 1000 египетских работников с смиренною грамотою, в коей просил извинения, что не посылает ничего достойного храма Господа Иисуса Христа, и писал, что и сам пламенно желал бы прийти трудиться, как простой работник, при сооружении храма Святого Воскресения, матери всех церквей.
Наследник Хозроя заключил мир с Ираклием, возвратив ему Древо Креста, бывшее в плену четырнадцать лет, и Патриарха Захарию вместе с другими пленными; но престарелый Патриарх не долго пережил свое освобождение; место его заступил достойный блюститель и обновитель Святого Града архимандрит Модест, но и он после пятилетнего управления Иерусалимскою Церковью скончался; а место его занял питомец той же славной обители священноинок Софроний, единодушно избранный на патриаршую кафедру Святого Града в 633 году.
В патриаршество Софрония прекратилось совершенно владычество греческих императоров на востоке, ибо арабский халиф Омар взял Иерусалим. Софроний мужественно отстоял перед победителем свою Церковь и паству, убедив Омара не нарушать условий, на которых сдался ему город после двухлетней осады, и сохранил для христиан заветное святилище. Но чувствительная душа святителя не вынесла скорби видеть Святой Град и его святыни в руках неверных, и он сошел во гроб († 640), оплакивая плачем Иеремии неисповедимую для ума человеческого судьбу Святого Града.
Неправильное изложение веры императора Ираклия в пользу ереси монофелитов, и в особенности типы или образы, изданные его внуком Константием, запрещавшие всякие рассуждения о вере, побудили святого Папу Мартина созвать в Риме собор Латеранский, чтобы защитить православие (в 649 году). В числе представителей от Церкви Иерусалимской присутствовали на этом соборе настоятель Феодосиевой обители архимандрит Феодор[3] и три инока: Иоанн, Стефан и Леонтий.
По свидетельству летописца Феофана, первые годы IX столетия были столь бедственны для христиан палестинских, что от непрестанных разбоев, грабежей и насилий христиане бежали из Сирии и иноки вынуждены были оставить пустынные монастыри; в числе последних запустела тогда и знаменитая лавра Пр. Саввы и соседственная с нею обитель Пр. Феодосия. Долго ли продолжалось это запустение, определительных сведений нет. Обновление сих обителей всего вероятнее могло совершиться в первой половине XI века, одновременно с обновлением храма Воскресения (с 1048 года, в царствование Константина Мономаха), разоренного нечестивым халифом Хакемом.
После завладения Иерусалима крестоносцами (в 1082 году) мы имеем краткое описание Феодосиева монастыря в «хождении в Иерусалим» нашего первого паломника-писателя игумена Даниила: «И есть, — пишет он, — от Иерусалима 6 поприщ до Феодосиева монастыря. Тот же монастырь на горе, городом оделан, видети от Иерусалима[4]. И ту есть печера на той горе среди монастыря того; в той же печере волсви ночлег сотвориша, егда уклонишася от Ирода царя; ту ныне лежат святый Феодосий и инии святии отцы мнози ту лежат, и туже в той печере и мати святого Саввы и Феодосиева мати ту лежит»[5].
В конце XI столетия, за пятнадцать лет до завоевания Иерусалима Саладином, в последние годы рыцарского королевства, посетила Иерусалим русская княжна, смиренная игуменья Полоцкого девичьего монастрыря Св. Евфросиния. Чувствуя приближение своей кончины, она послала в лавру Пр. Саввы просить архимандрита и братию, чтобы дал ей место на погребение в их обители; но они отказали, говоря: «заповедь имеем от святого отца нашего Саввы, чтоб никогда не погребать жен в его обители; но есть близ нас Феодосиев общежительный монастырь Пресвятыя Богородицы, в коем многие жены покоятся: там и мать святого Саввы (София) и мать святого Феодосия (Евлогия) и мать святого бессребреника Феодотия, и иные; посему и богоугодной Евфросинии прилично быть там положенной». С честью была погребена княжна русская в обители Пр. Феодосия в паперти церкви Пресвятыя Богородицы 23 мая 1173 года, но впоследствии святые мощи ее были перенесены в Киев, где и почивают поныне в пещерах. Дальнейшие судьбы обители Феодосиевой неизвестны: вероятно, она запустела одновременно с Саввинской лаврой в конце XIV или в начале XV столетия и уже более не восставала из развалин.
Я пробовал проникнуть в святую пещеру, но обвалившиеся своды невдалеке от входа не позволили проникнуть в ее глубину, и никаких следов святыни уже не видно в уцелевшей ее части; самая пещера на половину своей высоты засыпана землею,— это можно заключить из сказанного в «Духовном Луге» в житии старца Христофора, который, спускаясь ежедневно в эту пещеру для молитвы, творил коленопреклонения на каждой из восемнадцати ступеней ее лестницы, тогда как теперь ее спуск едва составляет две-три ступени. Вокруг пещеры сохранились только основания бывших зданий и ограды, а в наиболее уцелевших местах бедуины устроили свои закрома, для сбережения хлебных запасов.
Священные развалины в течение стольких веков тщетно ждут обновления, и православные арабы нередко спрашивают русских поклонников: скоро ли вы построите здесь монастырь? на что получают в ответ: когда будет угодно Богу. Святость места, исторические воспоминания, близость к Иерусалиму, Вифлеему и обители Пр. Саввы, красивое местоположение на горе, чистый воздух и плодородные вокруг поля, способные для разведения виноградников, — действительно представляют все удобства для возграждения сей обители, если бы нашлись ревнители безмолвной иноческой жизни... Но основателю новой киновии, кто бы он ни был, не худо предварительно изучить историю бывшей сербской иерусалимской общины, разумею причины, приведшие ее к падению (с первой четверти XVII века). История сербской иерусалимской общины, — по падении сербского царства еще довольно долго опиравшейся на нравственную и материальную помощь русского правительства, помощь, устраненную наконец от нее благодаря искусной интриге, — весьма поучительна и ждет своей очереди в неложной истории наших церковных сношений с Востоком.
В воскресение (в неделю Православия) 1859 года после обеда, во втором часу дня выехал я из Иерусалима с двумя спутниками, афонским иеромонахом В. и русским Т., в лавру Саввы Освященного с целью отправиться оттуда для посещения развалин пустынных иорданских обителей, прежде мало доступных для путешественников. Настоятель Саввинской лавры старец Иоасаф, достойный подражатель преподобных отцов пустынножителей, хорошо изучивший местность пустыни Святого Града и все предания и сказания о ней, которые живо сохраняются в его светлой памяти, по любви своей давно обещал удовлетворить моей любознательности, и потому я мог с вероятностью рассчитывать на успех моей поездки. У источника Иоава (Бир-Июб) ожидало нас приятное зрелище: вода из этого источника, переполнившегося от бывших проливных дождей, шла через край, что считается здесь признаком урожайного года, и потому все население Иерусалима вышло к образовавшемуся ручью, выражая свою радость: группы женщин, окутанных с головы до ног в белые покрывала, походили на мертвых, внезапно восставших из гробов, которыми усеяны все скаты окрестных гор; это сходство еще более увеличивалось их неподвижным положением. Другие группы богомольцев — греков, армян, болгар и русских — сидели там и сям на разостланных коврах и циновках; дети, весело резвясь, полоскались в ручье, который, с шумом протекая вначале на свободе между масличными деревьями, далее терялся в огороженных каменными стенками садах; на одном из возвышений сидел сам иерусалимский губернатор — паша с своею свитою, и когда мы проезжали мимо его, он приветливо раскланялся с нами. Налюбовавшись этим зрелищем, бывающим не каждый год, мы продолжали свой путь, который пролегал по направлению ложа иссохшего Кедрона. Через три часа езды мы были уже у ворот гостеприимной обители Пр. Саввы; по обычаю нас встретили колокольным звоном, а на площадке у часовни, стоящей среди внутреннего двора над гробом преподобного Саввы и его учеников, встретил нас сам настоятель авва Иоасаф и повел в соборную церковь; приложившись к местным иконам, мы прошли в архондарик (приемную комнату), где нас угостили по обычаю глико (вареньем), рюмкою ликера и чашкою кофе. Я объяснил старцу цель моего посещения, и он обещал завтра же отправить нас в путь, и действительно поутру, после Часов (обедницы) все уже было готово; нас пригласили в трапезу — подкрепиться на дорогу: обед состоял из чечевичной похлебки, маслин, моченых бобов, головки луку и стакана виноградного вина. Старец отпустил с нами двух из своих учеников — монаха Харитона и послушника Герасима — и двух вооруженных бедуинов из племени Мар-Саба (саввинских). Старец сам заботился о малейших подробностях, и мы с благоговейным почтением смотрели на его отеческую заботливость, не смея противоречить ей; между прочим с недоумением взирал я на то, что он отпустил с нами целый мешок маленьких пшеничных хлебцев, которых, казалось, достанет и десяти человекам на много дней, но последствия оправдали его мудрую предусмотрительность. Кроме хлебцев был запас маслин, лука, смокв, кофе и фляга виноградного вина, — словом, все, чем сами савваниты питаются в подобных случаях. Для каждого из нас было по осленку; саввинские же проводники были пешком; весь караван наш состоял из 5-ти человек и двух бедуинов. Поклонившись гробу преподобного Саввы, мы выехали из монастыря часу в десятом утра; скоро, поднявшись на соседние высоты, увидали Мертвое море, хотя до него было еще несколько часов езды; несмотря на то, что дорога шла по скалам и ущельям, она показалась нам приятною, ибо весна палестинская началась и уже все оделось зеленью, на такое короткое время здесь появляющеюся. Часов через 6 езды мы спустились с Иудейских гор в долину Иерихонскую, направляясь мимо Мертвого моря, прямо к развалинам лавры Пр. Герасима Иорданского; солнце уже давало чувствовать свою силу; но прохладный ветерок освежал полуденный жар; дорогой мы всполошили стадо диких коз (газелей), спокойно щипавших траву в одной балке (сухой ров — лощина); завидев нас, они понеслись с быстротою ветра по направлению к Иордану и скоро исчезли с глаз наших. Мы остановились для осмотра развалин монастыря Пр. аввы Герасима: они видны на небольшом возвышении верстах в двух от берега Иордана; по местным преданиям авва Герасим не вновь основал эту обитель, а лишь обновил лавру Каломоню (доброе пристанище), названную так потому, что будто бы на этом самом месте останавливалась на ночлег Матерь Божия с предвечным Младенцем и своим обручником Иосифом во время бегства в Египет. Лучше других уцелели восточная и северная стороны бывшей обители; нижний этаж хотя и засыпан развалинами верхнего, но своды его большею частью целы, а одна из зал под церковью уцелела совершенно. В верхнем этаже осталась часть алтарного полукружия и видны несколько священных изображений (фрески): на горнем месте Спаса Вседержителя в верхнем поясе и трех великих святителей в нижнем; соседний придел или церковка сохранилась вся кроме верхних сводов, и на стенах, несмотря на 100 лет запустения, ясно видны несколько изображений святителей и преподобных; так, на алтарной арке я прочел надпись над изображениями: преподобного Филимона, святого Софрония, Патриарха Иерусалимского, святого Андрея Критского и святого Сильвестра, Папы Римского; а у входа в эту церковь на арке видны изображения Евангелистов и пророков. Иеро (сокращенное геронта — старец) Харитон говорил, что по описанию одного из иноков XII века (вероятно, Фока) здесь в одном склепе лежат мощи отцов сей обители, а вход в этот склеп нарочито засыпан, дабы сохранить останки преподобных от магометанского изуверства. По словам одних, монастырь обратился в развалины от землетрясения, а по другим, сами монахи (а вернее, турецкое правительство) разрушили стены опустевшей от арабского насилия обители по приказанию Патриарха, чтобы уцелевшие здания не служили приютом хищникам, делавшим здесь засады для грабежа богомольцев, ходивших на Иордан. В нескольких саженях от обители, в сухом доле видны следы часовни, бывшей над гробом преподобного Герасима; сход в пещеру семью ступенями ныне засыпан и силой Божьей благодати святое место покоя преподобного остается неприступным и для сынов пустыни бедуинов, которые, рыская здесь день и ночь, не смеют, по суеверию (считая, что развалины населены духами), приблизиться к священной могиле. В том же суходоле, несколько повыше есть кладезь, испрошенный молитвою преподобного Герасима; он обложен камнем в виде систерны, и чистая прозрачная вода держится в нем в течение всего лета на два с половиной аршина вышины. Мы остановились здесь для краткого отдыха и, размочив в воде несколько хлебцев, съели их с аппетитом, утоляя жажду чистой и легкой для вкуса водою, испрошенною «слез теченьми» пр. Герасима. Близ сего кладезя растет высокий тростник и несколько деревьев. Далее видны развалины лавры «пиргов» (или башен); от ней уцелело лишь несколько сухих систерн.
Наш паломник XII века игумен Даниил еще застал в монастыре Пр. Герасима двадцать иноков, и ныне не трудно было бы восстановить его, войдя в сношение с шейхами заиорданских бедуинов; но Патриарх Иерусалимский сам не желает этого и наверное не позволит сделать сего и другим; ибо тогда лавра Пр. Саввы может оскудеть братиею, потому что все с радостью устремятся в обновленную обитель по близости ее к привольным берегам святой реки (так поведали мне сами саввинские иноки).
Чем ближе подъезжали мы к Иордану, тем приятнее становилась дорога; вся равнина была покрыта зеленью и цветами, между которыми преобладали цветы желтого и темно-пунцового колера вроде нашего мака; наконец послышался шум воды — это поток Елисеев катил свои мутные воды в Иордан, ворочая камни и увлекая их с собою; ручей так наполнился от дождей, что мы, подъехав к нему, не знали, как перебраться на другой берег. Бедуины отправились вниз по течению потока отыскивать место более мелкое и безопасное для переправы. Отец Т—н последовал за ними, отвечая на мои уговоры остаться с нами, что он с водой знаком близко; савваиты авва Харитон и послушник Герасим пошли вправо искать проезда к берегам Иордана по сю сторону ручья сквозь чащу начинавшегося леса, а я с отцом В—м остался на поляне. Вдруг слышу вдали в кустах какие-то дикие отрывистые крики, а затем один из наших провожатых бедуинов видимо испуганный выбежал из кустов на нашу поляну. «Кто там? Что случилось?» спрашиваем его по-арабски, и он, мечась то в ту, то в другую сторону по кустам, едва проговорил: «Монах утонул». Мы в свою очередь испугались такой вести более чем доносившимися из леса криками, полагая, что стремление потока унесло в Иордан нашего товарища о. Т—на, а дикие голоса приписывали нападению хищников, ожидая с минуты на минуту их появления пред нами. Но вот показались из кустов два человека, в которых мы тотчас же опознали коптских монахов; они знаками объяснили нам, что их было трое, осталось же двое, а третий утонул. Скоро возвратились и остальные наши спутники: испуг проводников-бедуинов объяснился неожиданною для них встречею в кустах с этими монахами, на которых они наткнулись, убегая из леса от раздавшихся в нем внезапно криков; этими криками, как оказалось, вздумал (вовсе некстати) попугать их саввинский послушник Герасим (за что и получил заслуженный выговор от нас и аввы Харитона); метание же нашего бедуина по поляне, на которой находились мы с о. В—м, объяснилось тем, что он со страха забыл, где именно оставил свое ружьишко. Когда разъяснилось дело, все подшучивали друг над другом по случаю напрасной тревоги кроме виноватого во всей этой суматохе, который, сознавая свою вину и опасаясь впереди выговора от старца, молчал, но в сущности был весьма доволен тем, что напугал наших проводников, бедуинов Мар-Саба, дорогой хвалившихся своею храбростью, которую на этот раз вполне обеспечивало половодье Иордана, делавшее невозможною переправу через нее заиорданским бедуинам. Но хвастуны совершенно позабыли об этом, лишь только услыхали несшиеся из леса дикие возгласы, по их признанию вполне походившие на воинственный крик враждебных им соседей, кочевников с того берега Иордана.
Несмотря на грязь, мы кое-как добрались до берега священной реки, но не нашли там шалаша, в котором обычно останавливаются саввинские иноки во время своих прогулок на Иордан; шалаш этот размыло и унесло водою; пришедшие к нам копты теперь объяснили нам подробнее свое приключение. Их трое отправилось на Иордан тотчас после праздника Крещения с целью провести здесь всю святую Четыредесятницу (они и абиссинцы (Хабажи) делают это ежегодно, подражая первым пустынным отцам: преподобному Евфимию, Савве Освященному, авве Герасиму и другим). Тут они проводят все время в посте и молитве, питаясь одними травами. Когда мы их увидали, они уже были здесь пятнадцать дней, не имея с собою ничего съестного, ни даже кремня и огнива для разведения огня; одежда их состояла из длинной изорванной бумазейной рубахи и старого ватного одеяла, которым они укутываются как плащом; ноги босые, а на голове синяя низенькая камилавка; на плечах носят торбочки с книгами: Евангелие, Псалтирь, служебная Минея и т. д. Все книги писаны на пергамене или бомбицине, и они очень дорожат ими. Сходясь на короткое время днем для общей молитвы, остальное время дня и ночи они проводили отдельно друг от друга, блуждая одиноко, с молитвою на устах, по берегу Иордана и отдыхая там, где заставало кого крайнее изнеможение тела; и вот дня три до нашего приезда, когда один из них (иеромонах Михаэль) заснул на самом берегу реки, внезапно нашла сверху вода (от тающих на Анти-Ливане снегов); Иордан выступил из берегов, и несчастный, проснувшись от шума и плеска воды, вместо того чтобы взлезть на дерево, бросился в испуге к берегу и погиб в волнах священной реки. Два оставшиеся в живых его товарища были в это время выше (далее от берега), куда не дошла вода, а она этот год была велика, как и не запомнят, и затопила луговой берег на пространстве в четверть версты, вышиною в рост человека, как видно было это на коре еще не обсохших деревьев. Рассказчик жалобно вздыхал, повторяя часто: «а Михаэль, Михаэль» (имя утопшего) и возводя к небу слезящие взоры. Мы снабдили подвижников хлебом и спичками для разведения огня и тогда-то оценили вполне предусмотрительность старца, снабдившего нас хлебом, как казалось нам прежде, сверх потребы. Этот изумительный подвиг коптские и абиссинские монахи принимают на себя каждогодно, проводя всю святую Четыредесятницу в пустыне Святого Града, по примеру древних пустынножителей, в посте (к которому привыкают с детства, по скудости, как и индейцы, которые легко могут пробыть без пищи по двадцать и более дней) и молитве, частью на берегах Иордана, а частью в пещерах Сорокадневной горы (близ Иерихона). Мы развели огонь и занялись приготовлением чая; подкрепившись чаем и устроив себе ложе из древесных ветвей, легли отдыхать, но как-то плохо спалось ввиду столь новой и необычной для глаз картины: Иордан с шумом катил свои мутные воды, в которые гляделась полная луна, отражая в лоне реки высокие беловатые скалы аравийского берега; в лесу слышался вой шакалов, похожий то на плач младенца, то на протяжный вопль умирающего человека. Приятные воспоминания, связанные с священным именем Иордана, невольно перемешивались с тревожными мыслями о возможности и последствиях ночного нападения хищников; но вера в молитвы старца и его напутственное благословение скоро рассеяли эти опасения, навеянные рассказами о бывших случаях, и мы заснули крепко. Проснувшись с восходом солнца, которым нельзя было достаточно налюбоваться, и помолившись Богу в Его нерукотворенном храме, мы разбрелись по лесу: кто резал себе на память трости из тамаринового и других дерев, кто собирал цветы, кто купался, а я сидел на берегу и, прочтя Евангелие, относящееся к великому событию, здесь совершившемуся, любовался рекою, по которой по временам проносились большие деревья. Однажды, рассказывали вам саввинские иноки, также в половодье в виду их несся сверху вол, который выплыл на берег невдалеке от их становья; бедуины, их проводники, бросились было ловить молодца, но он снова прянул в кипящие волны и выплыл на берег лишь у самого Мертвого моря, где и поймали его иерихонские бедуины, а чрез месяц, узнав об этом, явились за ним его владельцы арабы назаретские. Полноводье Иордана, как мы узнали позже, ограждало нас достаточно от внезапного нападения заиорданских бедуинов, ибо в это время нельзя им ни перейти, ни переплыть быстрой реки. Впрочем, и летом, когда на Иордане образуются броды, нападения заиорданских бедуинов случаются редко; более опасны бедуины иерихонские, которых посему и побаивалась наша небольшая эскорта. Место, которое обычно служит становьем саввинским инокам, выбрано весьма удачно: оно хорошо укрыто, имея против себя с того берега совершенно отвесную скалу; савваиты проживают здесь иногда (особенно осенью по уборке винограда) по шестнадцать и более дней и всегда безопасно, а если в это время посетят их заиорданские или иерихонские бедуины, то дают им в бакшиш (подарок) несколько хлебцев, и тем ограничивается откуп за свободное посещение берегов священной реки. Бедуины, впрочем, никогда не убивают, а только при случае обирают свои жертвы: несколько лет тому назад они обобрали савваитов, невдалеке от монастыря; к тому же они и сами порядочные трусы; так, например, увидав однажды возвращавшихся без проводников с Иордана поклонников, они приняли закинутые на плеча посохи за ружья и обратились в бегство.
Подкрепивши силы завтраком, который состоял из маслин, хлеба, смокв и чашки кофе, мы отправились под предводительством опытного иеро (геронты) Харитона для осмотра развалин монастрыря Св. Иоанна Предтечи, отстоявшего версты на полторы от нашей стоянки влево. Переправившись через Елисеев ручей на плечах наших бедуинов, мы отправились по берегу Иордана, покрытого зеленью и цветами; в этом месте Иордан, возвратясь вспять, прорыл себе новое русло; старое, по причине половодья, также было наполнено теперь водою. В этих тихих омутах водится множество рыбы, никем не тревожимой; стаи диких уток и других водяных птиц подымались при нашем появлении, как бы удивляясь ему, и наконец мы увидели какую-то огромную хищную птицу (грифа?), которую наши спутники не умели назвать нам. По прибрежному песку видны были свежие следы кабанов, во множестве водящихся в тростниках иорданских. По свидетельству бедуинов летом заходят сюда и львы, но на этом берегу теперь их не водится. Развалины монастыря Предтечева расположены на одном из возвышений, которые, восставая здесь над поверхностью Иерихонской равнины, представляют самые прихотливые фигуры шанцев, крепостей, валов, башен и т. п. и обманывают издали зрение своими причудливыми формами. Монастырь этот, по преданию, построен противу того самого места, где на Иордане благоволил принять святое крещение от Иоанна Предтечи Господь наш Иисус Христос; от развалин монастыря уцелела только совершенно одна из зал нижнего этажа, в которой саввинские иноки совершают иногда службу в день Богоявления; от церкви уцелело едва несколько полуобрушившихся стен; на обломке одной из них видно еще изображение апостола Андрея Первозванного с хартиею в руке, на которой начертано по-гречески: «Приидите, обретохом Желаннаго» — и только! Но как знаменательны эти слова и какое глубокое впечатление производят они в таком месте! Прежде от монастыря до Иордана был сход по мраморной лестнице, от которой остались лишь куски разбитого мрамора ослепительной белизны; возле развалин находят цветную мозаику, показывающую, что здесь некогда было большое церковное здание. На берегу Иордана против обители есть также, как сказывал нам авва Харитон, развалины церкви или часовни, построенной на месте самого Крещения, но к сожалению это время нельзя было приблизиться к берегу по случаю вязкой грязи, среди густых кустарников, в которых таятся кабаны. Осмотрев развалины монастыря, мы взошли на соседний песчаный холм, в ребрах которого виднелась пещера; с трудом пробрался я туда по сыпучему песку, чтобы поклониться костям здесь погребенных братий святой обители, — ибо это была их усыпальница, и еще видны клочки саванов. Арабы не смеют коснуться этих останков и далеко обходят погребальный холм, по страху, вероятно, уже испытанной кары за святотатство; да и вообще они, считая себя господами всех развалин пустыни Святого Града, по суеверию населяют их духами, а промысел Божий обращает это суеверие в орудие своей воли, «да и кость от них (преподобных отцов) не сокрушится». Благополучно мы возвратились тем же путем на свое становье; дорогой авва Харитон вырезал для себя большую жердь для патериц (род большого костыля, на который опираются престарелые старцы во время домашней молитвы). Окунувшись трижды в священные волны Иордана, у самого берега, держась притом руками за ветви нависших к воде дерев, которые, по выражению нашего паломника игумена Даниила, «яко вербе подобны, но несть верба», мы собрали наши вещи, пропели хором тропарь и кондак Богоявления, напились иорданской воды и отправились в обратный путь с намерением ночевать у подошвы Сорокадневной горы близ Иерихона; но дорогой наши спутники передумали: опасаясь ночного нападения иерихонских бедуинов и имея в виду, что по случаю большой воды нельзя будет подняться вверх по потоку для осмотра развалин лавры Иоанна Хозевита[6], мы направились прямо в монастырь Пр. Саввы с намерением заночевать в монастыре Св. Евфимия, давно уже обращенном в обитель турецких дервишей, под именем Неби-Муса (пророка Моисея). Из гроба преподобного Евфимия они сделали гроб пророка Моисея, и паки здесь промысел Божий употребил их суеверие для охранения гроба «отца пустынь Святого Града» до известного Ему единому срока, когда гроб этот снова откроется для чествования верных. Моисей же, как известно, не переходил Иордана, а умер и погребен по ту сторону его, на горе, которая видна из Иерихона и называется Небо, — узрев только землю обетованную с ее вершины. После четырех часов езды[7] мы достигли монастыря Неби-Муса, расположенного на скате небольшого холма, среди высоких и утесистых гор. Дервиши отказали нам в позволении ночевать внутри их монастыря, отговариваясь тем, что у них был в это время какой-то знатный гость — эфенди из Иерусалима, предлагали же нам, яко гяурам (неверным, еретикам), ночевать вне ограды; но мы, запасшись водою в придорожной систерне, по совету старца Харитона поехали далее и ночевали в большой пещере, называемой по-арабски Магара (пещерное жилище); эта большая пещера в горе относится к древним временам; по преданию, здесь во времена преподобного Евфимия жило несколько сарацинских (арабских) семейств, обращенных им в христианство, и действительно на вершине горы есть развалины каких-то видимо (по отеске камней) древних зданий. Наши бедуины собрали сухих былий и развели огонь, как для сварения кофе, так равно и для острастки хищников, которые имеют свой приют в развалинах обители Св. Феоктиста, находившейся, по сказанию наших спутников, невдалеке от этой пещеры, в одном из ущелий. Старец Харитон сварил кофе, и мы, подкрепившись, расположились на ночлег внутри пещеры. Долго еще наши бедуины, очень добрые и услужливые люди (избранные из многих), разговаривали между собою и с саввинскими иноками. Они, как оказалось из расспросов, хотя и считают себя мусульманами, но чуждаются всякой обрядности и вообще плохо верят в Коран Магомета, говоря: «что нам в нем — он умер»; они склонны к принятию христианской веры и легко бы приняли ее, если бы не удерживал страх преследования со стороны турок. Я заснул спокойно от усталости, но насекомые так искусали, что долго еще оставались следы их усердного нападения. Утром с восходом солнца мы продолжали путь и заехали в Кастел (замок). Так называется высокая гора в двух часах пути от обители Пр. Саввы, где сей преподобный основал монастырь на развалинах замка Иродова. От бывшей монастырской церкви остались одни развалины. Авва Харитон, разрыв землю, показал нам потихоньку от провожатых бедуинов великолепный ком из цветной мозаики, на котором видны изображения грифов, орлов, цветов и плодов; потом мы спустились в пещеру, служившую усыпальницею братии монастыря: видны пять каменных ложей и закром или место, где складываются кости. Мы благоговейно поклонились останкам преподобных отец. Авва Харитон взял одну из костей и показал нам: она желтого елейного цвета и издает благоухание; мы, облобызав ее, бережно положили на прежнее место, а отец Харитон рассказал при этом, что некоторые из саввинских иноков пробовали брать кости с собой в лавру Св. Саввы для чествования, но получали вразумление о неблаговолении почивших к их поступку, — болезнью или расслаблением, продолжавшимися до тех пор, пока взятые ими кости были относимы обратно в усыпальницу. «А бедуины не трогают этих костей?» — спросил я авву Харитона. «Да они боятся и войти в эту пещеру; посмотрите на наших провожатых, в каком почтительном отдалении они держатся». Через два часа пути, отдохнув у бедуинского кочевья и напившись чаю, мы благополучно возвратились в лавру Пр. Саввы в полдень четвертого числа марта месяца, в среду, благодаря преподобного за покров молитвенный во время пути, а старца о. Иоасафа за внимание и любовь, с которою он нас принял и отпустил в путь.
В четверг после Часов (обедницы) я ходил по потоку (юдоли Плачевной), осматривая снизу зияющие на недосягаемой высоте древние пещеры, из которых более известны: пещера аммы Софий, матери преподобного Саввы, с церковкою, на стенах которой еще видны следы фресок; церковка эта обращена окнами на юдоль Плачевную (к востоку), а позади ее небольшая келья, служившая безвыходным жилищем уединившейся здесь подвижницы; 2) пещера Иоанна Молчальника, преподобного Ксенофонта и детей его: Аркадия и Иоанна; 3) пещера преподобного Саввы — основателя лавры и множество других неизвестных, ибо сотни иноков обитали в этой юдоли в цветущие времена пустыни Святого Града. У устья юдоли Плачевной раскинуло на весну свои шатры одно из колен бедуинов племени Мар-Саба (саввинских); мы зашли к ним в гости; они угощали нас кофеем, который тут же при нас был сжарен, столчен и всыпан в кофейник (по требованию их этикета вся эта операция должна происходить в присутствии гостя) и лепешками (опресноками), испеченными в золе; мы, отдарив их за это несколькими монетами, расстались дружелюбно и возвратились в монастырь; в этой прогулке сопровождал нас иеро Харитон. В пятницу сподобил меня Господь по исповеди у старца причаститься (в алтаре) Святых Таин Тела и Крови Христовой, и после ранней трапезы, о которой хлопотал сам старец (принеся вдобавок к ней икры и вина из своего вифлеемского виноградника) мы, поблагодарив его и братию и простившись с гостеприимною обителью, возвратились в Святой Град.
Число братии умножалось день ото дня и пещера уже не могла вмещать всех желавших сожительствовать с ним; почему братия стала просить преподобного построить вне пещеры монастырь и устроить ограду для словесных овец, предлагая сделать это без особых расходов, одним собственным трудом. Святой же, видя, что чрез умножение учеников разоряется его любимое безмолвие, недоумевал, чего держаться ему: безмолвия ли или попечения о спасении братии. В этом колебании помыслов, желая узнать волю Божию о себе, он прилежно молил Господа послать ему извещение и, если угодно будет Ему создание монастыря, показать и самое место оного чудесным знамением. Для сего взял кадильницу и, наполнив ее холодным углем, старец положил на него фимиам и, проходя пустыню, молился указать ему место для основания обители возжжением углей. Так он прошел пустыню до места, называемого «Куттилла»[1], и доходил до самого берега Мертвого моря с этим мертвым и безогненным в кадильнице углем. Видя же, что угли не возгораются, решился возвратиться в свою пещеру, но на возвратном пути, когда он уже был недалеко от пещеры, вдруг уголья загорелись сами собою, и воскурился от кадильницы благоуханный дым; святой уразумел, что это и есть то самое место, на котором Бог благоволил быть созданной обители. Ученики святого, получив его благословение, с усердием приступили к делу: положив основание, начали строить церковь, кельи, ограду, и вскоре помощью Божьею устроилась пространная обитель, в которой введено общежитие. Господь же послал этой обители всякое изобилие, так что живущие в ней не только обогащались богатством добрых дел, но и не оскудевали и в телесных потребностях; не только иноки, но и мирские люди, странные и пришельцы, нищие и убогие, больные и немощные, получали в ней успокоение, ибо начальник обители преподобный Феодосий был человеколюбив и милостив, являясь для всех сердобольным отцом, любезным другом, усердным для всех рабом и служителем; он очищал своими руками язвы и струпы больных, омывал кровь и гной их, прилагал свои пречистые уста к устам прокаженных, утешал их, кормил, поил и услуживал всячески. Приходящим отовсюду он оказывал великую любовь, упокоевая, угощая и довольствуя их всем необходимым. Случалось иногда служащим в монастырской трапезе поставлять сто трапез в один день для приходящих странных и нищих, — столько страннолюбив и человеколюбив был преподобный! Бог же, Сам любовь сый, видя такую любовь Своего угодника к ближним, благословил монастырь его так, что и малое число припасов умножалось невидимо и насыщало многих, чему свидетелями была вся братия во время случившегося в Палестине голода. Преподобный построил при своей обители многие странноприимницы и различные больницы: одну для иноков, другую для мирских и особую для знатных посетителей и старцев. Также посещал и братий, живших отшельнически в горах и вертепах, имея попечение о них, как отец о детях, с сердечным участием подавая потребное для души и тела, уча и наказуя и избавляя многих от диавольской прелести.
Собранная в обители Пр. Феодосия братия была не из одного рода или племени, но различных; почему он и устроил для них несколько церквей, чтобы каждое племя могло славословить Бога на своем природном языке: в соборной или Великой церкви Успения Пресвятыя Богородицы — греки, в другой грузины, в третьей армяне — исполняли свое церковное правило, собираясь на оное семь раз в день, по слову Давида: «седмерицею днем хвалих Тя»; для больных была особая церковь. Для причащения же Св. Таин вся разноплеменная братия, из всех церквей, должна была собираться в Великую церковь, в которой служили греки, и там причащались все вместе. Всех братий, духовных чад преподобного, которых он породил духовно, воспитал отечески и наставил на путь добродетели, было числом 693. Многие из них впоследствии сделались начальниками других монастырей, научившись доброму правлению от преподобного Феодосия, как от мужа, исполненного духовной премудрости и разума, учившего свое стадо словом и делом, бывшего по апостолу образом стаду. Не будучи научен внешней премудрости, он говорил поучения с такою силою и сладостью, что и состарившийся в богословском учении и упражнявшийся постоянно в науке церковного красноречия не мог сравниться с ним в этом отношении; и не удивительно, ибо преподобный учил не от человеческой премудрости, но по благодати Божией. Но время перейти к сказанию о внешней деятельности преподобного на общую пользу православной Церкви и о его отношениях к преподобному Савве, как его знаменитому современнику.
В это время царствовал в Византии, после Льва Великого и Зенона, император Анастасий (491—518), давший свободу отступникам от православия. Патриархом же Иерусалимским после Мартирия (ученика преподобного Евфимия) был Саллюстий; при нем-то, после смерти аввы Маркиана, бывшего в сане архимандрита, начальником всех монастырей в «пустыне Святого Града», монахи, собравшись к Патриарху, который был тогда болен, по общему соглашению просили его, чтобы он поставил преподобных Феодосия и Савву архимандритами и начальниками всех монастырей, находящихся около Святого Града, потому что сии святые мужи были пустынники, не имели никакого стяжания, были славны жизнью и словом и обиловали божественными дарованиями. Это единодушное избрание было утверждено Патриархом беспрекословно и с любовью. С того времени авва Феодосий сделался главным вождем и архимандритом всех общежительных монастырей (киновий), почему и называется «киновиархом», а преподобный Савва был поставлен начальником и блюстителем всех лавр, то есть, собраний отшельнических жилищ, или уединенных келий. Оба эти мужа были единодушны и единомысленны между собою, дышали более друг другом, нежели воздухом, так что иерусалимские жители, видя их единомыслие, называли их новою апостольскою двоицею, подобною двоице Петра и Иоанна.
Преподобный Савва приходивших к нему в лавру юных (безбрадых) обыкновенно отсылал сперва в киновию своего духовного друга, Феодосия, утешая отсылаемого такими словами: «Сын мой, неприлично, или лучше сказать, вредно сей лавре иметь у себя кого-нибудь безбрадого. Сей закон положили древние отцы скита и мне его предал великий отец наш Евфимий. Когда я хотел жить в его лавре, то он увидевши, что у меня еще нет бороды, послал меня к блаженному Феоктисту и сказал, что неприлично и даже вредно жить в лавре безбрадому монаху. А посему, пойди к авве Феодосию, там ты получишь себе пользу». Великий же авва Феодосий, принимая к себе брата, посланного Саввою, всемерно старался о усовершении его из уважения к пославшему.
Патриарху Саллюстию наследовал блаженный Илия, ревностно подвизавшийся за православие, обуреваемое ересью Евтихия и Севера, которою заразился император Анастасий. Остановленные на некоторое время гонения на Патриарха Илию, по уважению к просьбе преподобного Саввы (посланного с письмами к императору в числе других игуменов из монастырей Святого Града), — возобновились снова, когда на место Флавиана поставлен был по воле царя в Патриархи Антиохийские Север, начальник акефалитов. Он посылал свое исповедание веры к архиепископу Илии, но последний, не приняв в общение с собою Севера, возбудил в императоре сильный гнев против себя. Север вторично послал к Илии свое исповедание веры с некоторым служителем церкви и с отрядом императорских войск. Тогда преподобные отцы Савва и Феодосий, с прочими пустынными игуменами, придя во Сятой Град, выгнали из него людей, пришедших с Северовым исповеданием веры. Множество монахов, собравшись на месте называемом Иерафион (на котором ежегодно бывал обряд воздвижения честного и животвор. Креста), вместе с иерусалимскими жителями кричали: «анафема Северу и его сообщникам». Все это видели и слышали начальник и воины императорского отряда, сопровождавшего Северовых посланцев.
Раздосадованный известием об этом событии, император послал в Иерусалим кесарийца Олимпия, который был начальником над Палестиною; вместе с ним послал он и письмо, которое писано было из Сидона и в котором описывались действия Сидонского собора и говорилось, что не должно принимать определений Халкидонского собора. Первым делом Олимпия по прибытии в Иерусалим было низвержение с кафедры Блаженного Патриарха Илии и отправление его в заточение; на его место он поставил пресвитера Иоанна, хранителя честного Креста, взяв с него обещание пристать к общению с Севером и анафематствовать Халкидонский собор.
Едва услышали великие отцы пустыни Савва и Феодосий о действиях Олимпия — свержении Патриарха Илии и поставлении на его место Иоанна, они немедленно пришли опять в Иерусалим и убедили нового Патриарха не сообщаться с Севером и защищать собор Халкидонский, обещая ему во всем содействовать. Новый Патриарх, исполненный благоговения к сим великим мужам, последовал их совету. Раздраженный противодействием, правитель области Олимпий послал одного из приближенных своих Анастасия в Иерусалим схватить Патриарха Иоанна и посадить его в темницу, однако, опасаясь молвы народной, скоро освободил его в надежде, что Патриарх исполнит данное прежде обещание; но Патриарх созвал в ту же ночь в Иерусалим всех иноков пустыни Святого Града, так что кафедральная церковь Воскресения Господня не могла вместить их, и по необходимости они соединились все за вратами града, в храме первомученика Стефана, основанном императрицею Евдокиею[2]. Услышав о таком собрании, пришли туда и сановники царские: Анастасий, недавно заключивший в темницу Патриарха, бывший консулом Захария, и племянник царский Ипатий, который посетил по обету Иерусалим в благодарность за свое освобождение из рук самозванца Виталиана. Патриарх Иоанн, в облачении, взошел на амвон посреди храма, имея по сторонам святого Савву, начальника пустынножителей, и святого Феодосия, начальника общежительных. Сановник Анастасий ожидал видеть исполнение воли царской; но народ непрестанно взывал, в течение многих часов: «анафематствуйте еретиков, утвердите собор», и на сии вопли все трое громогласно ответствовали: «анафематствуем Нестория, Евтихия, Севера Антиохийского, Сотерия Кесарийского, и всех и всякого, кто не согласится принять Халкидонского собора». После столь явного свидетельства своей веры они сошли с амвона; но ревностный Феодосий взошел еще однажды и, мановением руки потребовав общего молчания, громко произнес: «если кто не приемлет четырех вселенских соборов, как и четырех Евангелистов, тот да будет анафема». Все изумились и безмолвствовали, как бы внимая гласу Ангела. Последствием сего мужественного подвига было то, что четыре вселенские собора были вписаны в церковные помянники. Твердость Феодосия изумила и царских сановников: Анастасий поспешил в Кесарию к Олимпию, а племянник императора Ипатий с клятвою свидетельствовал пред защитниками православия, что он сам всегда чуждался нечестивого Севера и пришел в Иерусалим искать их общения. Он пожертвовал в честь Святого Гроба, Голгофы и Честного Креста сто литр злата и столько же дал Савве и Феодосию для раздела по обителям пустыни Святого Града. Тогда император решился употребить силу, чтобы удалить из Палестины Патриарха Иоанна и двух святых архимандритов; но едва распространилась эта весть в Иерусалиме, как все иноки снова собрались в Сятой Град и по общему согласию написали прошение императору от имени Саввы и Феодосия, всех игуменов монастырей пустыни Святого Града, и всех ревнителей истинной веры. Они писали ему: «изумляемся, что хотя ты и воспитан в правилах сей святой веры, однако допустил при своей державе такую бурю против матери всех церквей, храма Воскресения, который есть прибежище всего мира; вот ее епископ, священнослужители, иноки изгоняются силою пред лицом язычников, евреев, самаритян и влекутся в места нечистые и неосвященные, дабы малодушные из них могли послужить соблазном приходящих отовсюду поклонников, которые стекаются ради спасения душ своих и отходят отселе с ужасом. Неужели по причине исповедания веры нападают на сей Священный Град Иерусалим, который есть око и светило вселенной, ибо, по словам пророческим, «от Сиона изыдет закон и слово Господне из Иерусалима»? Не в сем ли Святом Граде обитающие удостаиваются собственными руками и устами осязать места, ознаменованные самым событием божественных таинств? Каким же образом, после пятисот лет от Рождества Христова, хотят еще учить нас нашей вере? Преобразование, какое хотят в ней сделать, может ли происходить от Господа Иисуса? Не есть ли это скорее учение антихриста, ищущего нарушить мир и согласие церквей Божиих, исполнить их смятениями? Виною всех сих бедствий есть Север акефал, по грехам нашим допущенный Богом на кафедру антиохийскую, которую занимает для гибели собственной души и всей Церкви Христианской; мы отвергаем его общение и молим твое благочестие, сжалиться над Сионом, матерью всех церквей и покровительницею твоей державы. Мы все единомысленны в приятии четырех святых вселенских соборов, которые все излагают то же евангельское учение, хотя и в различных словах, по различному времени их собрания. Первый есть собор Никейский, анафематствовавший нечестивого Ария; и мы почитаем себя обязанными принять и три последующие собора, как сей первый вселенский, а именно: Константинопольский, против нечестия Македониева, Ефесский, против ужасного Нестория, и Халкидонский, против злого Евтихия. Поелику сии четыре святые собора заключают в себе чистое учение евангельское, то никогда невозможно будет нас от них отвлечь или присоединить к отвергающим оные, хотя бы нам угрожали тысячами смертей; а дабы твоя царская власть хорошо видела исповедание нашей веры и дабы не внушали тебе, будто мы приемлем догматы Несториевы, то свидетельствуем пред тобою, что мы анафематствуем сего еретика, разделяющего Иисуса Христа, и в то же время, вместе с собором Халкидонским, анафематствуем и Евтихия, который сливает Божество со святым человечеством Господа Иисуса. После сего объявления, мы еще умоляем светлость твою прекратить гонения против Святого Града и нашего святого архиепископа Иоанна, ибо враги нашей веры, под личиною благочестия, делают всякие жестокости. Свидетельствуем пред твоим величеством, как и пред Богом и Его Ангелами, что не можем согласиться ни на какую новость в делах веры; пусть лучше прольется кровь наша, среди зарева святых мест, ибо что в священном наименовании оных, посреди их поругания? Мир Господний, превосходящий всякий разум, да соблюдет свою Церковь и да прекратит, твоею властью, все сии соблазны, ко славе своего царствия».
Император Анастасий, получив это прошение, положил оставить дело сие пока без внимания, ибо он был занят тогда возмущением Виталиана, — и Патриарх Иерусалимский Иоанн удержался на своей кафедре. Император Анастасий умер в 518 году убитый громом в своей ложнице (о чем было особое откровение находившемуся в заточении Патриарху Илии). Анастасию наследовал Иустин и тотчас издал повеление возвратить всех сосланных в заточение Анастасием и определения Халкидонского собора внести в церковные постановления. Когда сие определение императора Иуистина было привезено в Иерусалим, то собралось бесчисленное множество монахов и мирских, прибыли также свв. Савва и Феодосий и много епископов и месяца августа 6 числа, в праздник Преображения Господня, объявлены божественные повеления и определения четырех соборов внесены в священные постановления. По просьбе Патриарха преподобный Савва сходил в Кесарию и Скифополь для объявления там императорского указа о силе четырех соборов. По возвращении его оттуда Патриарх пригласил его к себе на обед вместе с преподобным Феодосием и другими пустынными игуменами.
Инок Кирилл замечает: «отец наш Савва питал нелицемерную и искреннейшую любовь к блаженному отцу Феодосию; подобную же искренность соблюдал и преподобный Феодосий к отцу Савве. Поистине оба они были сыны света и сыны дня, человеки Божии, и верные Божии служители, столпы и утверждение истины (1 Тим 3, 15), мужи отличных желаний (Дан 9, 23)». Преподобный Феодосий, за три года до кончины своего духовного друга Саввы, скончался на 106-м году от рождения в 529 году, оставив своему преемнику Софронию до 400 человек братии. Перед смертью жестокая болезнь томила его. Один старец говорил ему: помолись, чтобы болезнь смягчилась. Феодосий отвечал: «успевший во всех предприятиях моей жизни, окруженный славою, не должен ли я скорее радоваться сим страданиям на исходе, чтобы не сказали мне: чадо, помяни, яко приял еси благая в животе твоем». Братия с любовью окружала одр болящего, и он, прощаясь с каждым, укреплял всех и каждого мужественно подвизаться на духовной брани. Три епископа находились при его исходе и смешали свои слезы со слезами учеников, чувствуя, чего лишалась Церковь и обитель кончиною такого мужа. Сам Патриарх Иерусалимский Петр прибыл на погребение отшедшего ко Господу аввы; иноки пустыни Святого Града с преподобным Саввою во главе собрались в осиротевшую обитель воздать последний долг великому подвижнику и погребли его с честию многою в пещере, которая послужила основанием его знаменитой обители.
Мы уже сказали, что преемником аввы Феодосия в управлении созданной им обителью был архимандрит Софроний (с 529 года). В его время составился в Константинополе собор, созванный благочестивым Патриархом Миною для окончания дела по жалобам, поданным на Антиохийского лжепатриарха Севера, зараженного ересью Евтихия и Манихеев, и на всех его последователей. На этом соборе присутствовал в числе девятнадцати представителей от монастырей «пустыни Святого Града», от монастрыря Св. Феодосия, священноинок Исихий, который подписался так: я Исихий, по милости Божией, священноинок обители блаженного аввы Феодосия, местоблюститель Софрония, святого архимандрита сей обители и всей пустыни Иерусалимской, подписался с прочими архимандритами иерусалимскими, посланный в сей град и представляющий собою лице всех архимандритов и иноков пустыни и трех Палестин». Сей Исихий был впоследствии преемником Софрония, а подпись его свидетельствует, какую важную степень занимали тогда в иерархии церковной настоятели обителей, по глубокому уважению к великим отцам пустыни.
Сорок иноков, зараженных Оригеновою ересью, будучи изгнаны из Великой лавры Пр. Саввы настоятелем ее архимандритом Геласием, пробовали привлечь на свою сторону монастырь аввы Феодосия; но благоразумие архимандрита Софрония спасло от этой заразы переданное ему в чистоте стадо.
В правление Патриарха Иерусалимского Евстохия, когда в Константинополе готовились к пятому Вселенскому собору (553 г.), по совету архимандрита Великой лавры Св. Саввы послан был на собор Местоблюстителем Патриаршим Блаженный Евлогий, архимандрит Феодосиевой обители, в числе трех архимандритов и трех епископов, заступавших на соборе место Иерусалимского Патриарха. С честью подвизался святой архимандрит Евлогий за православие как на Вселенском, так и на областном Иерусалимском соборе, собранном Патриархом Евстохием, по получении во Святом Граде соборных деяний.
В лавре Пр. Феодосия жил в конце VI века блаженный Иоанн Мосх, составитель «Духовного луга». Из четырнадцатой главы сего сочинения видно, что в 594 году Иоанн приходил с своим настоятелем в Иерусалим для приветствия новому Иерусалимскому Патриарху Аммосу. В обители Пр. Феодосия Иоанн сблизился с Софронием, впоследствии Патриархом Иерусалимским. Софроний несмотря на свою ученость, отдал себя в совершенное распоряжение блаженному Иоанну. Мудрый старец обходился с Софронием более как с другом, чем с учеником, называл его «господином Софронием, другом Софронием» (Гл. 109, 110).
Оба любили они духовную, опытную мудрость и с любовью собирали предания о великих мужах, бывших в обители Пр. Феодосия. Приводим эти сказания по ряду:
1) Был некоторый старец в киновии Св. отца нашего Феодосия, именем Конон, родом из Киликии, который, нося власяницу, 35 лет соблюдал такое правило: однажды в неделю принимал он хлеб с водою, трудился постоянно и не оставлял церковных собраний (Гл. 22).
2) Видели мы также и другого старца в том же монастыре Феодосиевом, который был из воинов и который постился ежедневно и никогда не спал на ребрах (Гл. 23).
3) Рассказывал нам, мне и брату Софронию Софисту, святой отец наш авва Георгий, архимандрит монастрыря Св. отца нашего Феодосия, что в пустыне града Христа Бога нашего, следующее: «со мною жил здесь брат, Георгий Каппадокиянин, который был на служении в Фасалиде. В один день, когда братья делали хлебы, брат Георгий топил печку. Истопивши печь, не нашел чем выместь оную, ибо братья спрятали помело, желая испытать его. Брат, влезши в печь, вымел ее своею одеждою и вышел из огня невредим. Услышав об этом, я сделал выговор братьям, что они до того довели брата». Тот же авва рассказывал о том же брате следующее: «однажды, когда он пас в Фасалиде свиней, пришли два льва, чтобы похитить одну из них. Он, взяв палку, прогнал их до Иордана» (Гл. 91).
4) Тот же авва Георгий рассказывал об авве Иулиане, бывшем епископе Бострском, следующее: «когда вышел он из Киновии (Св. Феодосия) и сделан был епископом Бострским, некоторые из жителей сего города, враги Христовы, хотели отравить его ядом. Подкупили слугу, чтобы тот, когда будет подавать пить Иулиану, пустил яду в стакан. Как научили юношу, так он и сделал. Он подал стакан питья с ядом святому Иулиану. Иулиан принял и по вдохновению Божию узнал коварство. Принявши стакан, поставил пред собою, ничего не сказав юноше. Потом созвал всех граждан, в числе коих были и злоумышленники его. Чудный Иулиан, не желая обличить их, говорит всем кротко: если вы думаете отравить ядом смиренного Иулиана, то вот пред вами пью его. Положив на стакан троекратное изображение креста перстом своим, сказал: во имя Отца и Сына и Святого Духа пью сей стакан; и выпив его пред всеми, остался невредим. Увидев сие, злоумышленники пали на землю и просили прощения у Иулиана» (Гл. 93).
5) В монастыре Св. отца нашего Феодосия был один старец, родом из Севастополя, что в Армении, по имени Патрикий. Старец этот (ему было 113 лет) был кроткий и смиренный. Отцы сего места рассказывали о сем добродетельном старце, что он был игуменом монастыря Авзайского и отказался от сей должности потому, что боялся большой ответственности за нее (он говорил, что великих людей дело пасти словесных овец), и пришел сюда, чтобы жить в послушании и таким образом спасти душу свою. (Гл. 94).
6) Рассказывали нам также следующее: «Здесь (в лавре Св. Феодосия) был другой старец, родом из Аравии, именем Иулиан, — он был слеп. Иулиан некогда соблазнился о Макарии, архиепископе Иерусалимском (по подозрению в Оригеновой ереси, неосновательному), и сомневался, иметь ли с ним общение? Итак, в одно время авва Иулиан извещает авву Симеона, жившего на Дивной горе, отстоявшей от Феополя на девять миль: я слеп, сам ходить не могу, а довесть меня некому; между тем сомневаюсь, входить ли мне в общение с Макарием? Извести также меня, отец, как поступить с падшим братом и с тем, который вместе с ним связался клятвою? Авва Симеон так отвечал авве Иулиану: не отделяйся (от Макария) и не думай отделяться от Святой Церкви, ибо в ней, по благодати Господа нашего Иисуса Христа, нет ничего худого. Знай также, брат, что, если кто захочет вознесть жертву в вашей киновии, вы имеете у себя старца, именем Патрикий. Сей старец становится вне святилища позади всех около западной стены храма; он и сам совершает молитву проскомидия, и его приношение принимается, как жертва святая» (Гл. 95).
7) Авва Иоанн отшельник, по прозванию огненный, рассказывал нам: «Я слышал от аввы Стефана Моавитского, что в бытность его в обители Св. Феодосия были в этой обители два брата, которые поклялись не разлучаться друг с другом ни при жизни, ни по смерти. Они были примером назидания для всех в обители; но один из них до того разжегся похотью, что не мог противустать сему искушению и сказал своему брату: отпусти меня, брат, мною овладела плотская брань, я хочу возвратиться в мир. Брат умолял его и говорил: любезный брат мой, не губи труда своего. Сей отвечал ему: или сам иди со мною, или отпусти меня удовлетворить страсти. Брат, не желая отпустить его одного, пошел сам с ним в город. Одержимый страстью брат пошел в дом блудниц, а другой, стоя вне дома, брал с земли пыль, посыпал ею голову свою и терзал самого себя. После того, как тот согрешил и вышел из дома, брат сказал ему: какую пользу, брат мой, получил ты от греха? Сколько напротив получил вреда! Пойдем опять в обитель! Тот отвечал ему: теперь уже не могу идти в пустыню; ты ступай, а я останусь в мире. И сколько его другой брат ни убеждал, чтобы он шел с ним в пустыню, все было тщетно. Потому и сам остался с ним в мире. Они оба начали трудиться, чтобы пропитывать себя. В это время авва Авраамий, опытный и кроткий пастырь (который был после епископом Ефесским и устроил в Константинополе монастырь Авраамиев), сооружал свой монастырь, называемый византийским. Оба брата трудились здесь за плату, которую за обоих получал брат, впадший в блуд; он ходил ежедневно в город и тратил ее на прихоти, а другой брат во весь день постился, ни с кем ничего не говорил и спокойно проводил время в работе. Прочие работники, видя каждый день, что он не ест, ничего не говорит, но всегда умом внимает себе, сказал об образе жизни его святому авве Авраамию. Великий Авраамий призвал к себе труженика в свою келью и спросил его: откуда ты, брат? и какое у тебя занятие? Тот во всем открылся ему и присовокупил, что он трудится для брата, чтобы Бог, видя его труды, спас брата. Чудный Авраамий, выслушав все от брата, сказал ему: и Бог даровал тебе душу брата твоего. Как скоро отпустил от себя Авраамий брата, и он только вышел из его кельи, то услышал вопль брата своего: «любезный брат, возьми меня с собою в пустыню, да спасусь я». Он немедленно взял его, и удалившись в пещеру, недалеко находящуюся от Иордана, заключил его в ней. Спустя немного времени, брат впадший в блуд, много потрудясь по Боге духом, отошел ко Господу, а оставшийся брат, по данной клятве, оставался в этой пещере, чтобы тут же умереть и самому» (Гл. 96).
8) Рассказывали нам отцы того же монастыря об авве Стратегии, игумене сего же монастыря (Св. отца нашего Феодосия) следующее: три преимущества возвышали его пред другими современными монахами: он много постился, много бодрствовал, много трудился (Гл. 102).
9) Рассказывал нам в киновии отца нашего Феодосия авва Феодосий, который был епископом Капитолиадским, об авве Нонне следующее: «Однажды, еще до того времени, как надлежало бить в било, лежа на постели своей, услышал я, что кто-то тихим голосом произносит: Господи помилуй! Насчитавши пятьдесят раз «Господи помилуй», хотел я узнать, кто это произносил. Посмотрев из окна кельи своей в церковь, увидел старца, стоящего на коленах, и светлую звезду над головою его, которой свет помог мне узнать — кто был сей старец». О том же авве Нонне рассказывал нам другой из отцов той же киновии следующее: однажды, еще до того времени, как надлежало бить в било, вышед из кельи своей, пошел я в церковь, — вдруг вижу старца, стоящего пред оною, воздевшего обе руки к небу и молящегося. Руки его блистали, как зажженные лампы. Объятый страхом, я удалился» (Гл. 103).
Иоанн Мосх и Софроний упоминают в своих сказаниях о трех настоятелях монастыря Феодосиева: авве Леонтии (Гл. 4), авве Георгии (Гл. 108), и авве Стратигии (Гл.102), и о подвижнике того же монаст. Христофоре (Гл. 104). Блаженный Иоанн Мосх после долгих странствий скончался в Риме (около 622 года), завещав Софисту Софронию и другим ученикам, спутникам своим, которых было до двенадцати, погребсти тело его в обители Пр. Феодосия; завещание его было исполнено в точности: верные ученики перенесли останки учителя в киновию аввы Феодосия и положили в той пещере, в которой погребен сам пр. Феодосий, а блаженный Софроний, вскоре по возвращении в Палестину, был избран на Патриарший престол Святого Града, после Модеста, бывшего архимандритом той же Феодосиевой обители и потом Иерусалимским Патриархом.
Оба эти мужа (Модест и Софроний) оказали незабвенные услуги Иерусалимской Церкви. По взятии Иерусалима Хозроем, царем персидским (в 614 году), когда Иерусалимский Патриарх Захария был отведен в плен, архимандрит Модест избран был местоблюстителем осиротевшей Церкви и явил себя вполне достойным этого выбора; потомство назвало его вторым Веселеилом, строителем скинии, и Зоровавелем, обновившим Иерусалим, ибо он восстановил из развалин храм Святого Гроба, церковь Голгофы и еще Вифлеем, не опасаясь гонения Иудеев, ни скитавшихся в Палестине Персов. Благочестивый император Ираклий, изыскивая средства исхитить Святой Град из рук неверных, в то же время помогал Модесту своими сокровищами; равно и святой Иоанн Милостивый, Патриарх Александрийский, при первой вести о разорении иерусалимских святынь послал Модесту 1000 золотых, 1000 пудов железа, 1000 кулей пшеницы, столько же овец, 1000 мер сухой рыбы и столько же вина и 1000 египетских работников с смиренною грамотою, в коей просил извинения, что не посылает ничего достойного храма Господа Иисуса Христа, и писал, что и сам пламенно желал бы прийти трудиться, как простой работник, при сооружении храма Святого Воскресения, матери всех церквей.
Наследник Хозроя заключил мир с Ираклием, возвратив ему Древо Креста, бывшее в плену четырнадцать лет, и Патриарха Захарию вместе с другими пленными; но престарелый Патриарх не долго пережил свое освобождение; место его заступил достойный блюститель и обновитель Святого Града архимандрит Модест, но и он после пятилетнего управления Иерусалимскою Церковью скончался; а место его занял питомец той же славной обители священноинок Софроний, единодушно избранный на патриаршую кафедру Святого Града в 633 году.
В патриаршество Софрония прекратилось совершенно владычество греческих императоров на востоке, ибо арабский халиф Омар взял Иерусалим. Софроний мужественно отстоял перед победителем свою Церковь и паству, убедив Омара не нарушать условий, на которых сдался ему город после двухлетней осады, и сохранил для христиан заветное святилище. Но чувствительная душа святителя не вынесла скорби видеть Святой Град и его святыни в руках неверных, и он сошел во гроб († 640), оплакивая плачем Иеремии неисповедимую для ума человеческого судьбу Святого Града.
Неправильное изложение веры императора Ираклия в пользу ереси монофелитов, и в особенности типы или образы, изданные его внуком Константием, запрещавшие всякие рассуждения о вере, побудили святого Папу Мартина созвать в Риме собор Латеранский, чтобы защитить православие (в 649 году). В числе представителей от Церкви Иерусалимской присутствовали на этом соборе настоятель Феодосиевой обители архимандрит Феодор[3] и три инока: Иоанн, Стефан и Леонтий.
По свидетельству летописца Феофана, первые годы IX столетия были столь бедственны для христиан палестинских, что от непрестанных разбоев, грабежей и насилий христиане бежали из Сирии и иноки вынуждены были оставить пустынные монастыри; в числе последних запустела тогда и знаменитая лавра Пр. Саввы и соседственная с нею обитель Пр. Феодосия. Долго ли продолжалось это запустение, определительных сведений нет. Обновление сих обителей всего вероятнее могло совершиться в первой половине XI века, одновременно с обновлением храма Воскресения (с 1048 года, в царствование Константина Мономаха), разоренного нечестивым халифом Хакемом.
После завладения Иерусалима крестоносцами (в 1082 году) мы имеем краткое описание Феодосиева монастыря в «хождении в Иерусалим» нашего первого паломника-писателя игумена Даниила: «И есть, — пишет он, — от Иерусалима 6 поприщ до Феодосиева монастыря. Тот же монастырь на горе, городом оделан, видети от Иерусалима[4]. И ту есть печера на той горе среди монастыря того; в той же печере волсви ночлег сотвориша, егда уклонишася от Ирода царя; ту ныне лежат святый Феодосий и инии святии отцы мнози ту лежат, и туже в той печере и мати святого Саввы и Феодосиева мати ту лежит»[5].
В конце XI столетия, за пятнадцать лет до завоевания Иерусалима Саладином, в последние годы рыцарского королевства, посетила Иерусалим русская княжна, смиренная игуменья Полоцкого девичьего монастрыря Св. Евфросиния. Чувствуя приближение своей кончины, она послала в лавру Пр. Саввы просить архимандрита и братию, чтобы дал ей место на погребение в их обители; но они отказали, говоря: «заповедь имеем от святого отца нашего Саввы, чтоб никогда не погребать жен в его обители; но есть близ нас Феодосиев общежительный монастырь Пресвятыя Богородицы, в коем многие жены покоятся: там и мать святого Саввы (София) и мать святого Феодосия (Евлогия) и мать святого бессребреника Феодотия, и иные; посему и богоугодной Евфросинии прилично быть там положенной». С честью была погребена княжна русская в обители Пр. Феодосия в паперти церкви Пресвятыя Богородицы 23 мая 1173 года, но впоследствии святые мощи ее были перенесены в Киев, где и почивают поныне в пещерах. Дальнейшие судьбы обители Феодосиевой неизвестны: вероятно, она запустела одновременно с Саввинской лаврой в конце XIV или в начале XV столетия и уже более не восставала из развалин.
Я пробовал проникнуть в святую пещеру, но обвалившиеся своды невдалеке от входа не позволили проникнуть в ее глубину, и никаких следов святыни уже не видно в уцелевшей ее части; самая пещера на половину своей высоты засыпана землею,— это можно заключить из сказанного в «Духовном Луге» в житии старца Христофора, который, спускаясь ежедневно в эту пещеру для молитвы, творил коленопреклонения на каждой из восемнадцати ступеней ее лестницы, тогда как теперь ее спуск едва составляет две-три ступени. Вокруг пещеры сохранились только основания бывших зданий и ограды, а в наиболее уцелевших местах бедуины устроили свои закрома, для сбережения хлебных запасов.
Священные развалины в течение стольких веков тщетно ждут обновления, и православные арабы нередко спрашивают русских поклонников: скоро ли вы построите здесь монастырь? на что получают в ответ: когда будет угодно Богу. Святость места, исторические воспоминания, близость к Иерусалиму, Вифлеему и обители Пр. Саввы, красивое местоположение на горе, чистый воздух и плодородные вокруг поля, способные для разведения виноградников, — действительно представляют все удобства для возграждения сей обители, если бы нашлись ревнители безмолвной иноческой жизни... Но основателю новой киновии, кто бы он ни был, не худо предварительно изучить историю бывшей сербской иерусалимской общины, разумею причины, приведшие ее к падению (с первой четверти XVII века). История сербской иерусалимской общины, — по падении сербского царства еще довольно долго опиравшейся на нравственную и материальную помощь русского правительства, помощь, устраненную наконец от нее благодаря искусной интриге, — весьма поучительна и ждет своей очереди в неложной истории наших церковных сношений с Востоком.
В воскресение (в неделю Православия) 1859 года после обеда, во втором часу дня выехал я из Иерусалима с двумя спутниками, афонским иеромонахом В. и русским Т., в лавру Саввы Освященного с целью отправиться оттуда для посещения развалин пустынных иорданских обителей, прежде мало доступных для путешественников. Настоятель Саввинской лавры старец Иоасаф, достойный подражатель преподобных отцов пустынножителей, хорошо изучивший местность пустыни Святого Града и все предания и сказания о ней, которые живо сохраняются в его светлой памяти, по любви своей давно обещал удовлетворить моей любознательности, и потому я мог с вероятностью рассчитывать на успех моей поездки. У источника Иоава (Бир-Июб) ожидало нас приятное зрелище: вода из этого источника, переполнившегося от бывших проливных дождей, шла через край, что считается здесь признаком урожайного года, и потому все население Иерусалима вышло к образовавшемуся ручью, выражая свою радость: группы женщин, окутанных с головы до ног в белые покрывала, походили на мертвых, внезапно восставших из гробов, которыми усеяны все скаты окрестных гор; это сходство еще более увеличивалось их неподвижным положением. Другие группы богомольцев — греков, армян, болгар и русских — сидели там и сям на разостланных коврах и циновках; дети, весело резвясь, полоскались в ручье, который, с шумом протекая вначале на свободе между масличными деревьями, далее терялся в огороженных каменными стенками садах; на одном из возвышений сидел сам иерусалимский губернатор — паша с своею свитою, и когда мы проезжали мимо его, он приветливо раскланялся с нами. Налюбовавшись этим зрелищем, бывающим не каждый год, мы продолжали свой путь, который пролегал по направлению ложа иссохшего Кедрона. Через три часа езды мы были уже у ворот гостеприимной обители Пр. Саввы; по обычаю нас встретили колокольным звоном, а на площадке у часовни, стоящей среди внутреннего двора над гробом преподобного Саввы и его учеников, встретил нас сам настоятель авва Иоасаф и повел в соборную церковь; приложившись к местным иконам, мы прошли в архондарик (приемную комнату), где нас угостили по обычаю глико (вареньем), рюмкою ликера и чашкою кофе. Я объяснил старцу цель моего посещения, и он обещал завтра же отправить нас в путь, и действительно поутру, после Часов (обедницы) все уже было готово; нас пригласили в трапезу — подкрепиться на дорогу: обед состоял из чечевичной похлебки, маслин, моченых бобов, головки луку и стакана виноградного вина. Старец отпустил с нами двух из своих учеников — монаха Харитона и послушника Герасима — и двух вооруженных бедуинов из племени Мар-Саба (саввинских). Старец сам заботился о малейших подробностях, и мы с благоговейным почтением смотрели на его отеческую заботливость, не смея противоречить ей; между прочим с недоумением взирал я на то, что он отпустил с нами целый мешок маленьких пшеничных хлебцев, которых, казалось, достанет и десяти человекам на много дней, но последствия оправдали его мудрую предусмотрительность. Кроме хлебцев был запас маслин, лука, смокв, кофе и фляга виноградного вина, — словом, все, чем сами савваниты питаются в подобных случаях. Для каждого из нас было по осленку; саввинские же проводники были пешком; весь караван наш состоял из 5-ти человек и двух бедуинов. Поклонившись гробу преподобного Саввы, мы выехали из монастыря часу в десятом утра; скоро, поднявшись на соседние высоты, увидали Мертвое море, хотя до него было еще несколько часов езды; несмотря на то, что дорога шла по скалам и ущельям, она показалась нам приятною, ибо весна палестинская началась и уже все оделось зеленью, на такое короткое время здесь появляющеюся. Часов через 6 езды мы спустились с Иудейских гор в долину Иерихонскую, направляясь мимо Мертвого моря, прямо к развалинам лавры Пр. Герасима Иорданского; солнце уже давало чувствовать свою силу; но прохладный ветерок освежал полуденный жар; дорогой мы всполошили стадо диких коз (газелей), спокойно щипавших траву в одной балке (сухой ров — лощина); завидев нас, они понеслись с быстротою ветра по направлению к Иордану и скоро исчезли с глаз наших. Мы остановились для осмотра развалин монастыря Пр. аввы Герасима: они видны на небольшом возвышении верстах в двух от берега Иордана; по местным преданиям авва Герасим не вновь основал эту обитель, а лишь обновил лавру Каломоню (доброе пристанище), названную так потому, что будто бы на этом самом месте останавливалась на ночлег Матерь Божия с предвечным Младенцем и своим обручником Иосифом во время бегства в Египет. Лучше других уцелели восточная и северная стороны бывшей обители; нижний этаж хотя и засыпан развалинами верхнего, но своды его большею частью целы, а одна из зал под церковью уцелела совершенно. В верхнем этаже осталась часть алтарного полукружия и видны несколько священных изображений (фрески): на горнем месте Спаса Вседержителя в верхнем поясе и трех великих святителей в нижнем; соседний придел или церковка сохранилась вся кроме верхних сводов, и на стенах, несмотря на 100 лет запустения, ясно видны несколько изображений святителей и преподобных; так, на алтарной арке я прочел надпись над изображениями: преподобного Филимона, святого Софрония, Патриарха Иерусалимского, святого Андрея Критского и святого Сильвестра, Папы Римского; а у входа в эту церковь на арке видны изображения Евангелистов и пророков. Иеро (сокращенное геронта — старец) Харитон говорил, что по описанию одного из иноков XII века (вероятно, Фока) здесь в одном склепе лежат мощи отцов сей обители, а вход в этот склеп нарочито засыпан, дабы сохранить останки преподобных от магометанского изуверства. По словам одних, монастырь обратился в развалины от землетрясения, а по другим, сами монахи (а вернее, турецкое правительство) разрушили стены опустевшей от арабского насилия обители по приказанию Патриарха, чтобы уцелевшие здания не служили приютом хищникам, делавшим здесь засады для грабежа богомольцев, ходивших на Иордан. В нескольких саженях от обители, в сухом доле видны следы часовни, бывшей над гробом преподобного Герасима; сход в пещеру семью ступенями ныне засыпан и силой Божьей благодати святое место покоя преподобного остается неприступным и для сынов пустыни бедуинов, которые, рыская здесь день и ночь, не смеют, по суеверию (считая, что развалины населены духами), приблизиться к священной могиле. В том же суходоле, несколько повыше есть кладезь, испрошенный молитвою преподобного Герасима; он обложен камнем в виде систерны, и чистая прозрачная вода держится в нем в течение всего лета на два с половиной аршина вышины. Мы остановились здесь для краткого отдыха и, размочив в воде несколько хлебцев, съели их с аппетитом, утоляя жажду чистой и легкой для вкуса водою, испрошенною «слез теченьми» пр. Герасима. Близ сего кладезя растет высокий тростник и несколько деревьев. Далее видны развалины лавры «пиргов» (или башен); от ней уцелело лишь несколько сухих систерн.
Наш паломник XII века игумен Даниил еще застал в монастыре Пр. Герасима двадцать иноков, и ныне не трудно было бы восстановить его, войдя в сношение с шейхами заиорданских бедуинов; но Патриарх Иерусалимский сам не желает этого и наверное не позволит сделать сего и другим; ибо тогда лавра Пр. Саввы может оскудеть братиею, потому что все с радостью устремятся в обновленную обитель по близости ее к привольным берегам святой реки (так поведали мне сами саввинские иноки).
Чем ближе подъезжали мы к Иордану, тем приятнее становилась дорога; вся равнина была покрыта зеленью и цветами, между которыми преобладали цветы желтого и темно-пунцового колера вроде нашего мака; наконец послышался шум воды — это поток Елисеев катил свои мутные воды в Иордан, ворочая камни и увлекая их с собою; ручей так наполнился от дождей, что мы, подъехав к нему, не знали, как перебраться на другой берег. Бедуины отправились вниз по течению потока отыскивать место более мелкое и безопасное для переправы. Отец Т—н последовал за ними, отвечая на мои уговоры остаться с нами, что он с водой знаком близко; савваиты авва Харитон и послушник Герасим пошли вправо искать проезда к берегам Иордана по сю сторону ручья сквозь чащу начинавшегося леса, а я с отцом В—м остался на поляне. Вдруг слышу вдали в кустах какие-то дикие отрывистые крики, а затем один из наших провожатых бедуинов видимо испуганный выбежал из кустов на нашу поляну. «Кто там? Что случилось?» спрашиваем его по-арабски, и он, мечась то в ту, то в другую сторону по кустам, едва проговорил: «Монах утонул». Мы в свою очередь испугались такой вести более чем доносившимися из леса криками, полагая, что стремление потока унесло в Иордан нашего товарища о. Т—на, а дикие голоса приписывали нападению хищников, ожидая с минуты на минуту их появления пред нами. Но вот показались из кустов два человека, в которых мы тотчас же опознали коптских монахов; они знаками объяснили нам, что их было трое, осталось же двое, а третий утонул. Скоро возвратились и остальные наши спутники: испуг проводников-бедуинов объяснился неожиданною для них встречею в кустах с этими монахами, на которых они наткнулись, убегая из леса от раздавшихся в нем внезапно криков; этими криками, как оказалось, вздумал (вовсе некстати) попугать их саввинский послушник Герасим (за что и получил заслуженный выговор от нас и аввы Харитона); метание же нашего бедуина по поляне, на которой находились мы с о. В—м, объяснилось тем, что он со страха забыл, где именно оставил свое ружьишко. Когда разъяснилось дело, все подшучивали друг над другом по случаю напрасной тревоги кроме виноватого во всей этой суматохе, который, сознавая свою вину и опасаясь впереди выговора от старца, молчал, но в сущности был весьма доволен тем, что напугал наших проводников, бедуинов Мар-Саба, дорогой хвалившихся своею храбростью, которую на этот раз вполне обеспечивало половодье Иордана, делавшее невозможною переправу через нее заиорданским бедуинам. Но хвастуны совершенно позабыли об этом, лишь только услыхали несшиеся из леса дикие возгласы, по их признанию вполне походившие на воинственный крик враждебных им соседей, кочевников с того берега Иордана.
Несмотря на грязь, мы кое-как добрались до берега священной реки, но не нашли там шалаша, в котором обычно останавливаются саввинские иноки во время своих прогулок на Иордан; шалаш этот размыло и унесло водою; пришедшие к нам копты теперь объяснили нам подробнее свое приключение. Их трое отправилось на Иордан тотчас после праздника Крещения с целью провести здесь всю святую Четыредесятницу (они и абиссинцы (Хабажи) делают это ежегодно, подражая первым пустынным отцам: преподобному Евфимию, Савве Освященному, авве Герасиму и другим). Тут они проводят все время в посте и молитве, питаясь одними травами. Когда мы их увидали, они уже были здесь пятнадцать дней, не имея с собою ничего съестного, ни даже кремня и огнива для разведения огня; одежда их состояла из длинной изорванной бумазейной рубахи и старого ватного одеяла, которым они укутываются как плащом; ноги босые, а на голове синяя низенькая камилавка; на плечах носят торбочки с книгами: Евангелие, Псалтирь, служебная Минея и т. д. Все книги писаны на пергамене или бомбицине, и они очень дорожат ими. Сходясь на короткое время днем для общей молитвы, остальное время дня и ночи они проводили отдельно друг от друга, блуждая одиноко, с молитвою на устах, по берегу Иордана и отдыхая там, где заставало кого крайнее изнеможение тела; и вот дня три до нашего приезда, когда один из них (иеромонах Михаэль) заснул на самом берегу реки, внезапно нашла сверху вода (от тающих на Анти-Ливане снегов); Иордан выступил из берегов, и несчастный, проснувшись от шума и плеска воды, вместо того чтобы взлезть на дерево, бросился в испуге к берегу и погиб в волнах священной реки. Два оставшиеся в живых его товарища были в это время выше (далее от берега), куда не дошла вода, а она этот год была велика, как и не запомнят, и затопила луговой берег на пространстве в четверть версты, вышиною в рост человека, как видно было это на коре еще не обсохших деревьев. Рассказчик жалобно вздыхал, повторяя часто: «а Михаэль, Михаэль» (имя утопшего) и возводя к небу слезящие взоры. Мы снабдили подвижников хлебом и спичками для разведения огня и тогда-то оценили вполне предусмотрительность старца, снабдившего нас хлебом, как казалось нам прежде, сверх потребы. Этот изумительный подвиг коптские и абиссинские монахи принимают на себя каждогодно, проводя всю святую Четыредесятницу в пустыне Святого Града, по примеру древних пустынножителей, в посте (к которому привыкают с детства, по скудости, как и индейцы, которые легко могут пробыть без пищи по двадцать и более дней) и молитве, частью на берегах Иордана, а частью в пещерах Сорокадневной горы (близ Иерихона). Мы развели огонь и занялись приготовлением чая; подкрепившись чаем и устроив себе ложе из древесных ветвей, легли отдыхать, но как-то плохо спалось ввиду столь новой и необычной для глаз картины: Иордан с шумом катил свои мутные воды, в которые гляделась полная луна, отражая в лоне реки высокие беловатые скалы аравийского берега; в лесу слышался вой шакалов, похожий то на плач младенца, то на протяжный вопль умирающего человека. Приятные воспоминания, связанные с священным именем Иордана, невольно перемешивались с тревожными мыслями о возможности и последствиях ночного нападения хищников; но вера в молитвы старца и его напутственное благословение скоро рассеяли эти опасения, навеянные рассказами о бывших случаях, и мы заснули крепко. Проснувшись с восходом солнца, которым нельзя было достаточно налюбоваться, и помолившись Богу в Его нерукотворенном храме, мы разбрелись по лесу: кто резал себе на память трости из тамаринового и других дерев, кто собирал цветы, кто купался, а я сидел на берегу и, прочтя Евангелие, относящееся к великому событию, здесь совершившемуся, любовался рекою, по которой по временам проносились большие деревья. Однажды, рассказывали вам саввинские иноки, также в половодье в виду их несся сверху вол, который выплыл на берег невдалеке от их становья; бедуины, их проводники, бросились было ловить молодца, но он снова прянул в кипящие волны и выплыл на берег лишь у самого Мертвого моря, где и поймали его иерихонские бедуины, а чрез месяц, узнав об этом, явились за ним его владельцы арабы назаретские. Полноводье Иордана, как мы узнали позже, ограждало нас достаточно от внезапного нападения заиорданских бедуинов, ибо в это время нельзя им ни перейти, ни переплыть быстрой реки. Впрочем, и летом, когда на Иордане образуются броды, нападения заиорданских бедуинов случаются редко; более опасны бедуины иерихонские, которых посему и побаивалась наша небольшая эскорта. Место, которое обычно служит становьем саввинским инокам, выбрано весьма удачно: оно хорошо укрыто, имея против себя с того берега совершенно отвесную скалу; савваиты проживают здесь иногда (особенно осенью по уборке винограда) по шестнадцать и более дней и всегда безопасно, а если в это время посетят их заиорданские или иерихонские бедуины, то дают им в бакшиш (подарок) несколько хлебцев, и тем ограничивается откуп за свободное посещение берегов священной реки. Бедуины, впрочем, никогда не убивают, а только при случае обирают свои жертвы: несколько лет тому назад они обобрали савваитов, невдалеке от монастыря; к тому же они и сами порядочные трусы; так, например, увидав однажды возвращавшихся без проводников с Иордана поклонников, они приняли закинутые на плеча посохи за ружья и обратились в бегство.
Подкрепивши силы завтраком, который состоял из маслин, хлеба, смокв и чашки кофе, мы отправились под предводительством опытного иеро (геронты) Харитона для осмотра развалин монастрыря Св. Иоанна Предтечи, отстоявшего версты на полторы от нашей стоянки влево. Переправившись через Елисеев ручей на плечах наших бедуинов, мы отправились по берегу Иордана, покрытого зеленью и цветами; в этом месте Иордан, возвратясь вспять, прорыл себе новое русло; старое, по причине половодья, также было наполнено теперь водою. В этих тихих омутах водится множество рыбы, никем не тревожимой; стаи диких уток и других водяных птиц подымались при нашем появлении, как бы удивляясь ему, и наконец мы увидели какую-то огромную хищную птицу (грифа?), которую наши спутники не умели назвать нам. По прибрежному песку видны были свежие следы кабанов, во множестве водящихся в тростниках иорданских. По свидетельству бедуинов летом заходят сюда и львы, но на этом берегу теперь их не водится. Развалины монастыря Предтечева расположены на одном из возвышений, которые, восставая здесь над поверхностью Иерихонской равнины, представляют самые прихотливые фигуры шанцев, крепостей, валов, башен и т. п. и обманывают издали зрение своими причудливыми формами. Монастырь этот, по преданию, построен противу того самого места, где на Иордане благоволил принять святое крещение от Иоанна Предтечи Господь наш Иисус Христос; от развалин монастыря уцелела только совершенно одна из зал нижнего этажа, в которой саввинские иноки совершают иногда службу в день Богоявления; от церкви уцелело едва несколько полуобрушившихся стен; на обломке одной из них видно еще изображение апостола Андрея Первозванного с хартиею в руке, на которой начертано по-гречески: «Приидите, обретохом Желаннаго» — и только! Но как знаменательны эти слова и какое глубокое впечатление производят они в таком месте! Прежде от монастыря до Иордана был сход по мраморной лестнице, от которой остались лишь куски разбитого мрамора ослепительной белизны; возле развалин находят цветную мозаику, показывающую, что здесь некогда было большое церковное здание. На берегу Иордана против обители есть также, как сказывал нам авва Харитон, развалины церкви или часовни, построенной на месте самого Крещения, но к сожалению это время нельзя было приблизиться к берегу по случаю вязкой грязи, среди густых кустарников, в которых таятся кабаны. Осмотрев развалины монастыря, мы взошли на соседний песчаный холм, в ребрах которого виднелась пещера; с трудом пробрался я туда по сыпучему песку, чтобы поклониться костям здесь погребенных братий святой обители, — ибо это была их усыпальница, и еще видны клочки саванов. Арабы не смеют коснуться этих останков и далеко обходят погребальный холм, по страху, вероятно, уже испытанной кары за святотатство; да и вообще они, считая себя господами всех развалин пустыни Святого Града, по суеверию населяют их духами, а промысел Божий обращает это суеверие в орудие своей воли, «да и кость от них (преподобных отцов) не сокрушится». Благополучно мы возвратились тем же путем на свое становье; дорогой авва Харитон вырезал для себя большую жердь для патериц (род большого костыля, на который опираются престарелые старцы во время домашней молитвы). Окунувшись трижды в священные волны Иордана, у самого берега, держась притом руками за ветви нависших к воде дерев, которые, по выражению нашего паломника игумена Даниила, «яко вербе подобны, но несть верба», мы собрали наши вещи, пропели хором тропарь и кондак Богоявления, напились иорданской воды и отправились в обратный путь с намерением ночевать у подошвы Сорокадневной горы близ Иерихона; но дорогой наши спутники передумали: опасаясь ночного нападения иерихонских бедуинов и имея в виду, что по случаю большой воды нельзя будет подняться вверх по потоку для осмотра развалин лавры Иоанна Хозевита[6], мы направились прямо в монастырь Пр. Саввы с намерением заночевать в монастыре Св. Евфимия, давно уже обращенном в обитель турецких дервишей, под именем Неби-Муса (пророка Моисея). Из гроба преподобного Евфимия они сделали гроб пророка Моисея, и паки здесь промысел Божий употребил их суеверие для охранения гроба «отца пустынь Святого Града» до известного Ему единому срока, когда гроб этот снова откроется для чествования верных. Моисей же, как известно, не переходил Иордана, а умер и погребен по ту сторону его, на горе, которая видна из Иерихона и называется Небо, — узрев только землю обетованную с ее вершины. После четырех часов езды[7] мы достигли монастыря Неби-Муса, расположенного на скате небольшого холма, среди высоких и утесистых гор. Дервиши отказали нам в позволении ночевать внутри их монастыря, отговариваясь тем, что у них был в это время какой-то знатный гость — эфенди из Иерусалима, предлагали же нам, яко гяурам (неверным, еретикам), ночевать вне ограды; но мы, запасшись водою в придорожной систерне, по совету старца Харитона поехали далее и ночевали в большой пещере, называемой по-арабски Магара (пещерное жилище); эта большая пещера в горе относится к древним временам; по преданию, здесь во времена преподобного Евфимия жило несколько сарацинских (арабских) семейств, обращенных им в христианство, и действительно на вершине горы есть развалины каких-то видимо (по отеске камней) древних зданий. Наши бедуины собрали сухих былий и развели огонь, как для сварения кофе, так равно и для острастки хищников, которые имеют свой приют в развалинах обители Св. Феоктиста, находившейся, по сказанию наших спутников, невдалеке от этой пещеры, в одном из ущелий. Старец Харитон сварил кофе, и мы, подкрепившись, расположились на ночлег внутри пещеры. Долго еще наши бедуины, очень добрые и услужливые люди (избранные из многих), разговаривали между собою и с саввинскими иноками. Они, как оказалось из расспросов, хотя и считают себя мусульманами, но чуждаются всякой обрядности и вообще плохо верят в Коран Магомета, говоря: «что нам в нем — он умер»; они склонны к принятию христианской веры и легко бы приняли ее, если бы не удерживал страх преследования со стороны турок. Я заснул спокойно от усталости, но насекомые так искусали, что долго еще оставались следы их усердного нападения. Утром с восходом солнца мы продолжали путь и заехали в Кастел (замок). Так называется высокая гора в двух часах пути от обители Пр. Саввы, где сей преподобный основал монастырь на развалинах замка Иродова. От бывшей монастырской церкви остались одни развалины. Авва Харитон, разрыв землю, показал нам потихоньку от провожатых бедуинов великолепный ком из цветной мозаики, на котором видны изображения грифов, орлов, цветов и плодов; потом мы спустились в пещеру, служившую усыпальницею братии монастыря: видны пять каменных ложей и закром или место, где складываются кости. Мы благоговейно поклонились останкам преподобных отец. Авва Харитон взял одну из костей и показал нам: она желтого елейного цвета и издает благоухание; мы, облобызав ее, бережно положили на прежнее место, а отец Харитон рассказал при этом, что некоторые из саввинских иноков пробовали брать кости с собой в лавру Св. Саввы для чествования, но получали вразумление о неблаговолении почивших к их поступку, — болезнью или расслаблением, продолжавшимися до тех пор, пока взятые ими кости были относимы обратно в усыпальницу. «А бедуины не трогают этих костей?» — спросил я авву Харитона. «Да они боятся и войти в эту пещеру; посмотрите на наших провожатых, в каком почтительном отдалении они держатся». Через два часа пути, отдохнув у бедуинского кочевья и напившись чаю, мы благополучно возвратились в лавру Пр. Саввы в полдень четвертого числа марта месяца, в среду, благодаря преподобного за покров молитвенный во время пути, а старца о. Иоасафа за внимание и любовь, с которою он нас принял и отпустил в путь.
В четверг после Часов (обедницы) я ходил по потоку (юдоли Плачевной), осматривая снизу зияющие на недосягаемой высоте древние пещеры, из которых более известны: пещера аммы Софий, матери преподобного Саввы, с церковкою, на стенах которой еще видны следы фресок; церковка эта обращена окнами на юдоль Плачевную (к востоку), а позади ее небольшая келья, служившая безвыходным жилищем уединившейся здесь подвижницы; 2) пещера Иоанна Молчальника, преподобного Ксенофонта и детей его: Аркадия и Иоанна; 3) пещера преподобного Саввы — основателя лавры и множество других неизвестных, ибо сотни иноков обитали в этой юдоли в цветущие времена пустыни Святого Града. У устья юдоли Плачевной раскинуло на весну свои шатры одно из колен бедуинов племени Мар-Саба (саввинских); мы зашли к ним в гости; они угощали нас кофеем, который тут же при нас был сжарен, столчен и всыпан в кофейник (по требованию их этикета вся эта операция должна происходить в присутствии гостя) и лепешками (опресноками), испеченными в золе; мы, отдарив их за это несколькими монетами, расстались дружелюбно и возвратились в монастырь; в этой прогулке сопровождал нас иеро Харитон. В пятницу сподобил меня Господь по исповеди у старца причаститься (в алтаре) Святых Таин Тела и Крови Христовой, и после ранней трапезы, о которой хлопотал сам старец (принеся вдобавок к ней икры и вина из своего вифлеемского виноградника) мы, поблагодарив его и братию и простившись с гостеприимною обителью, возвратились в Святой Град.
[1] Поток Куттиллийский, называемый в своих верховьях Фара, проходит мимо развалин лавры Хозевитской, а при выходе на Иерихонскую равнину подходит к самой дороге, ведущей из Иерусалима на Иордан.
[2] Полагают, что основания больших зданий, недавно открытые у южной оградной стены русских странноприимных заведений на земле г. Бергейма, принадлежат упомянутой церкви св. Стефана. О них упоминает и наш паломник Даниил в своем Хождении.
[3] Феодор, кажется, тот самый, который был патриархом после двадцатидевятилетнего вдовства иерусалимской кафедры (в 668 г.).
[4] Правильнее сказать: «мощно видети отселе Иерусалим».
[5] Сахаров И.П. Путешествия русских людей по Святой Земле. СПб., 1839. Ч. 1. С. 68
[6] Она построена в потоке Кутлуменском, при пещере, в которой праведный Иоаким оплакивал свое неплодство, где сохранились лучше, чем в других опустевших монастырях пустыни Святого Града фрески с ликами отцов пустыни, произведение XIV столетия, когда лавра эта была обновлена какими-то двумя иноками из иерихонских монастырей, о чем свидетельствует уцелевшая над входом надпись.
[7] Во время проезда по равнине послушник Герасим нашел на дороге турецкий медный перстень, но провожатый бедуин поспешил овладеть находкою; при подъеме на горы (Иудейские) нам встречалось много змей, которые перед захождением солнца, выползают из своих нор; некоторые переползали через дорогу, другие лежали свившись кольцом. Одна из них была толщиною в руку. Авва Харитон обратил на нее мое внимание: она при нашем приближении спряталась под большой камень и шипя выглядывала из-под него, — но толчок бывшею в его руках жердью заставил ее убраться в свою нору.
[2] Полагают, что основания больших зданий, недавно открытые у южной оградной стены русских странноприимных заведений на земле г. Бергейма, принадлежат упомянутой церкви св. Стефана. О них упоминает и наш паломник Даниил в своем Хождении.
[3] Феодор, кажется, тот самый, который был патриархом после двадцатидевятилетнего вдовства иерусалимской кафедры (в 668 г.).
[4] Правильнее сказать: «мощно видети отселе Иерусалим».
[5] Сахаров И.П. Путешествия русских людей по Святой Земле. СПб., 1839. Ч. 1. С. 68
[6] Она построена в потоке Кутлуменском, при пещере, в которой праведный Иоаким оплакивал свое неплодство, где сохранились лучше, чем в других опустевших монастырях пустыни Святого Града фрески с ликами отцов пустыни, произведение XIV столетия, когда лавра эта была обновлена какими-то двумя иноками из иерихонских монастырей, о чем свидетельствует уцелевшая над входом надпись.
[7] Во время проезда по равнине послушник Герасим нашел на дороге турецкий медный перстень, но провожатый бедуин поспешил овладеть находкою; при подъеме на горы (Иудейские) нам встречалось много змей, которые перед захождением солнца, выползают из своих нор; некоторые переползали через дорогу, другие лежали свившись кольцом. Одна из них была толщиною в руку. Авва Харитон обратил на нее мое внимание: она при нашем приближении спряталась под большой камень и шипя выглядывала из-под него, — но толчок бывшею в его руках жердью заставил ее убраться в свою нору.
/«Старый Иерусалим и его окрестности». — Изд-во «Индрик», М., 2008/