За период с 1894 по 1912 годы в России было построено 7546 храмов и открыто 211 новых мужских и женских монастырей.
Во время правления императора Николая II начало работу Предсоборное присутствие при Святейшем Синоде, было прославлено 7 святых (за весь предшествовавший Синодальный период с 1721 по 1896 г – только 5).
Быстрому росту и духовному становлению женских обителей способствовало также старческое окормление. Одним из таких монастырей, который находился под духовным руководством Оптиной Пустыни, была женская обитель «Отрада и Утешение» в 45 километрах от Калуги, при впадении реки Дугны в Оку, которой управляла матушка София (Гринёва).
Будущая игумения родилась в 1873 году в Москве, вскоре семья переехала в город Белёв Тульской губернии, где отец получил место юриста. Там же после скоротечного воспаления легких он скончался и был похоронен.
Мама осталась вдовой в 26 лет с маленькими детьми – Софией 7-ми лет, Марией 5-ти и годовалым Борисом. Осиротевшие дети часто посещали Белёвский Крестовоздвиженский монастырь, где их с любовию принимали монахини, многие из которых были духовными чадами оптинских старцев. В то время настоятельницей обители была матушка Магдалина (Челищева), которая приглашала детей в игуменские покои и своей добротой так покорила сердца детей, что маленькая София в своих играх стала изображать игумению. Она облачалась в длинную пелерину, становилась на возвышение и благословляла свою сестру и брата, которые почтительно ей кланялись.
Матери трудно было одной поднимать детей, и некоторое время они жили в имении бабушки и тети по материнской линии в Калужской губернии, недалеко от Оптиной Пустыни.
Как вспоминала впоследствии Мария Евгеньевна, сестра матушки Софии, однажды они приехали в монастырь и молились в храме. После окончания Божественной литургии богомольцы стали подходить к кресту. Неожиданно монах-старец, который давал для целования крест, повернулся в сторону Гринёвых и произнес:
– Пропустите игумению.
После некоторого замешательства они поняли, что он обращается к юной Софии.
Старец дал ей крест, погладил ее по голове и пророчески произнес:
– Какая игумения будет!
Когда же они подошли к скиту, то один схимник ничего никому не сказал, но Софии поклонился в ноги.
Был и еще один случай, который запомнили родные. Однажды маленькая София вместе с матерью были в овине, где обычно сушат снопы перед молотьбой. К ним подошла калека-крестьянка, которая долгое время была парализована. Обратившись к матери, она твердо сказала:
– Ты свою дочь замуж не выдавай. Я сегодня сон видела. В иконостасе вместо иконы Божией Матери была твоя дочь.
Видно, уже тогда в отроковице опытные старцы и Божии люди прозревали ее будущее великое служение Богу и людям в монашеском чине.
Случай, который произошел с Софией через несколько лет, послужил еще одним напоминанием о предназначенном ей пути.
Как-то зимой, которая в тот год была особенно студеная и снежная, София гостила в имении у своей тети в Калужской губернии, где познакомилась с Анной Захарьевной Знаменской, дочерью помещика Тарусского уезда Калужской губернии, которая служила учительницей. Анна Захарьевна устраивала духовные собеседования для сельских молодых девиц. София решила пойти на такую беседу. Ей предстояло пройти две версты, что составляет чуть более 2-х километров. Однако дорога шла по лесистой местности, где водилось много волков. Рассказывали, что в тот год волки растерзали молодого офицера, который приехал к родственникам в деревню и поехал в поле прогуляться верхом. Его вместе с лошадью растерзала стая волков. Нашли только сапоги со шпорами.
Неожиданно к Софии, которая быстро шла по тропинке, подбежал огромный волк и остановился. Как позднее вспоминала матушка, у нее не было сомнения, что она погибнет. Она широким крестом перекрестила волка и читала молитву. Волк стоял совсем рядом и как бы слушал. Именно в этот момент она дала Богу обет принять монашество, если останется жива. Спустя какое-то время, волк медленно отошел и скрылся в овраге.
Несмотря на видимые предзнаменования, София не сразу решила оставить мир. Она несколько лет обучалась в московском Александро-Мариинский институте благородных девиц, а окончила свое среднее образование в киевской Фундуклеевской гимназии, которая была первой женской гимназией, основанной в Российской империи.
По окончании гимназии София поступила в Киевскую консерваторию по классу пения. Обладая прекрасным слухом и красивым голосом, она была на очень хорошем счету. Ей прочили блестящую будущность оперной певицы. В то время София вела светскую жизнь – балы сменялись спектаклями, различными театральными постановками. Иногда неожиданно среди общего веселия девушка вдруг становилась серьезной, задумчивой, молчаливой. Она прекращала светские выезды и принималась усердно молиться, поститься, посещать богослужения. Но потом это настроение сердце менялось, и ее снова увлекала многомятежная и яркая светская жизнь.
Окончательным поводом для разрыва с миром послужила неожиданная болезнь Софии Евгеньевны. Как вспоминала впоследствии ее сестра: «Случилось это так: почти перед самым окончанием консерватории, когда сестре было 22 года, она после урока пения не побереглась. Полагалось полчаса не выходить на морозный воздух. Но Соня сразу же после урока поспешила домой. По дороге встретила знакомых, весело с ними разговаривала. Пришла домой радостная, раскрасневшаяся от мороза. Но скоро ее юная веселость обратилась в печаль: Соня через два дня заболела дифтерийной ангиной в очень сильной форме, после которой она совершенно лишилась голоса. Девять месяцев сестра не могла говорить. Свои просьбы или вопросы должна была писать. Очень сожалели профессора в консерватории о ее болезни. Вернуть ей голос было невозможно, несмотря на все усилия самых знаменитых киевских и московских докторов. Моя сестра впала в полное отчаяние. Нельзя было узнать прежней моей веселой сестрицы! С каждым днем ей становилось все хуже и хуже, и, наконец, ей стало совсем плохо. Врачи предполагали у нее туберкулез горла и советовали послать ее в Швейцарию в Давос. Ничего иного не оставалось делать, как согласиться на это далекое путешествие. Но Господь готовил ей иное место, где она силою Божественною получила исцеление» [1].
Анна Захарьевна Знаменская в своем имении основала Свято-Троицкую общину, куда пригласила Софию отдохнуть перед долгим заграничным путешествием. Здесь ее здоровье стало ухудшаться, и врачи опасались за ее жизнь. Анна Захарьевна пригласила к тяжело больной духовника обители, старенького священника, для напутствия в иной, лучший мир. На исповеди София не могла говорить, а только плакала. После причастия София тихо заснула. И после этого медленно пошла на поправку. После чудесного исцеления София больше не вернулась в мир.
Местом ее иноческого подвига стало небольшое живописное место в Калужской губернии, где в начале XVIII века Никитой Демидовым по указу Петра I был основан чугунолитейный завод, выпускавший якоря, пушки, картечь. К концу XIX века в село ссылали из Калужской и соседних губерний бывших арестантов, отбывших тюремное заключение.
Именно в это место, так нуждавшемся в молитвах и духовном просвещении, Господь привел Софию Евгеньевну.
На одном из холмов, у места впадения реки Дугны в Оку, стояла заброшенная церковь во имя Иоанна Милостивого, внутри находился образ Божией Матери «Отрада и Утешение». Окна в храме были выбиты, крыша провалилась, царило полное запустение.
Довольно скоро, привлеченные любовью и смирением молодой настоятельницы, в обитель стали стекаться сестры, желающие послужить Господу. Матушка часто устраивала духовные беседы, рассказывая о христианских подвижниках, разбирая Евангельское изречение или какой-нибудь эпизод, который произошел в обители. Сестры очень любили такие встречи, и каждый старался сесть поближе к матушке, чтобы услышать ее назидательное слово. В конце встречи обычно монастырский хор под управлением регента м. Евгении исполнял несколько духовных песнопений.
В материальном отношении обитель жила небогато. Писатель Сергей Нилус, который в 1907–1912 годах жил в Оптиной Пустыни и где познакомился с матушкой Софией, называл этот монастырь «обителью любви, веры и… нищеты» [2]. Свои встречи с матушкой писатель описал в книге «На берегу Божьей реки: записки православного» за 1910 год.
Особенно тяжело было в обители в первые годы ее существования. И только искренняя вера сестер, их упование на помощь Божию помогала им выжить в сложных ситуациях.
Как вспоминал известный спирит В.П. Быков, который благодаря матушке Софии вернулся в Православную Церковь: «Очень часто бывали и бывают моменты, когда в течение дня предстоит предложить трапезу 170-ти инокиням и 30-ти приютским детям, а у доброй, отягощенной постоянной заботой о сегодняшнем дне, казначеи – матушки Марфы, всего 25–30 рублей денег и несколько писем с требованием уплаты денег то за дрова, то за разные произведенные работы. Приходят к м. Софии удрученные заботами старые монахини с докладом об истинном положении дел. Матушка София убеждает их, говоря, что Господь не может не прийти к ним на помощь и напоминает им все предшествующие случаи Свыше пришедшей чудесной помощи. Зажигается большая, поставная свеча у Распятия, находящаяся в келье у матушки. Растроганные инокини напоминанием о многих прежних случаях помощи, посланной им от Бога, становятся на молитву вместе с матушкой и уходят умиротворенные. Искренняя их вера не оставалась посрамленной» [3].
Случаи чудесной помощи случались нередко, об этом подробно поведал С.А. Нилус в своей книге, а позднее пересказывала его жена Елена Александровна Нилус. Когда матушка получила указ от Св. Синода о разрешении купить землю вокруг храма, для этого необходимо было в течение нескольких дней собрать сумму в размере 6000 рублей. И тогда «матушка немедленно созвала всех сестер, объяснила им то критическое положение, в котором находилась обитель. Можно себе представить волнение сестер! Начался молебен с акафистом преп. Серафиму, к которому они всегда прибегали в тяжелых обстоятельствах. Сестры молились со слезами, а по окончании службы они, плача, стали обнимать друг друга. Какова же была радость, когда на следующий день пришел странник и подал матушке конверт, в котором было 6 тысяч рублей. Оказалось, что он присутствовал на служении акафиста, но никто не обратил на него внимание. Он сразу же обратился к лицам его знавшим и, очевидно, глубоко его почитавшим, которые, не задумываясь, вручили ему и доверили столь большую сумму денег. Странник был, несомненно, не простым человеком, а Божиим странником. В память этого чудесного события каждую пятницу во время всенощного бдения служился с пением акафист преп. Серафиму Саровскому» [4].
С каждым годом обитель привлекает все больше богомольцев. В обители строго соблюдали один обычай. Во время всенощного бдения при пении «Хвалите имя Господне», все сестры и молящиеся зажигали свечи. И как вспоминал В.П. Быков, «Когда взглянешь на это море огней – тогда сердцем почувствуешь какую-то непонятную, но в то же время очевидную, связь между этим пением и между этими яркими огоньками, которые, как пылающие сердца великой любовью к Промыслителю, рвутся, колеблются, стремятся ввысь! Нет! этот обычай положительно неоценим!» [5]
Все отмечали необыкновенную любовь и мирность, которые были в этой иноческой обители, в чем сказывалось и постоянное духовное попечение оптинских старцев. Духовником матушки был преподобный Варсонофий Оптинский. Обитель «Отрада и утешение» находилась рядом с Оптиной Пустынью, и сестры вместе с матушкой игуменией часто посещали старцев, пользуясь их духовными советами. Об одной такой поездке, которая состоялась 10 февраля 1910 года, вспоминает С.А. Нилус: «Матушка приехала к старцам и к ним же привезла и шесть сестер-певчих. Вечером, после старцев, они все вместе со своею матушкой собрались к нам, и весь вечер было у нас ангельское пение, душой которого и украшением был голос самой матушки. И такое это было дивное пение, что – истину говорю, не лгу – ничего мы подобного никогда не слыхали. Вдохновение было свыше, сердце растворено было Христовой любовью, Божья радость улыбалась душе нашей — оттого так и пелось, оттого так и слушалось, и молилось в глубине сердечной воздыханиями неизглаголанными. “Радовалась я, – говорила нам ангел-матушка, – что, наконец, увижу вас, мои радости, и подумала: обитель наша зовется “Отрада и Утешение” – чем их утешить? И решила взять своих певчих, думаю: и им полезно к старцам, и вам будет утешение”» [6].
Постоянную духовною устремленность души матушки Софии показывает и ее лирика. В обители «Отрада и утешение» матушка вела поэтический альбом, в котором записывала свои стихотворные строки, а также стихотворения других поэтов, созвучные своему духовному устроению. Об этом альбоме будет рассказано в отдельной статье.
В конце 1912 года матушка София была назначена настоятельницей Киевского Покровского монастыря. В январе 1913 года – пострижена в монашество и возведена в сан игумении. Начался новый этап ее служения.
В.В. Каширина
[1] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 10–11.
Когда именно имело место пострижение м. Софии в рясофор, осталось неизвестным. Вероятнее всего, что это произошло в Св.-Троицкой обители, где она положила начало, где была настоятельницей её добрая подруга в миру, мать Анна.
Окончив епархиальное училище, м. Анна загорелась желанием создать обитель. Своими беседами и лекциями она собрала вокруг себя группу девиц. Она выпросила у отца-помещика подарить ей 80 десятин земли и начала созидать обитель. Сначала были поставлены из досок шалаши, где на лето поселились послушницы в ожидании постройки тёплого дома. Этих первых сестёр прозвали «шалашницами». Монастырь быстро начал процветать. Построили церковь, создан был приют, и возникло два подворья в обеих столицах. Но деятельная игуменья, очевидно мало знакомая с аскетической литературой, с «Добротолюбием», поддалась духовному соблазну. Не желая подчиниться увещанию епархиального епископа, она навсегда покинула созданную ею обитель и умерла вне её стен.
Мать София не долго пробыла в Свято-Троицкой обители. Она перешла в Николаевскую обитель. Можно предположить, что причиною этого перехода была смута, связанная с уходом м. Анны. Но и в новой обители м. София не нашла желанного мира. Её полюбили сёстры, которым она в своей келии читала духовную литературу. За это её невзлюбила казначея. Тогда она, совместно с м. Екатериной /Метцендорф/, которая также ушла из Троицкой обители, стала искать, где бы они могли обосноваться самостоятельно.
Место, которое они выбрали — Дугнинский завод — крайне нуждался в духовном просвещении. Это был самый незадачливый угол в прекрасной Калужской губернии. На Дугнинский завод ссылали из Калужской и соседних губерний бывших арестантов, отбывших тюремное заключение. Место, где жили эти рабочие, имело крайне непривлекательный вид, но того нельзя было сказать о чудесной, окружающей его природе. Местность была холмистая. На одной из гористых возвышенностей стояла заброшенная церковь во имя Иоанна Милостивого. Окна были выбиты, крыша провалилась, царило полное запустение. Вокруг разрослась кудрявая берёзовая роща, внутри церкви находился образ Божией Матери «Отрада и Утешение». Вид с холма был восхитительный. Внизу виднелась красивая долина, покрытая ковром полевых цветов, за ней вилась река Ока, раскинувшаяся далеко причудливыми зигзагами. С другой стороны холма образовался отвесный обрыв, на дне которого змеилась речушка Дугна, впадающая в Оку. Отсюда вид на огороды местных обывателей. Возле церкви было расположено кладбище. Обе монахини были, главным образом, привлечены действительной красотой заброшенного храма. Икона «Отрада и Утешение» стала покровительницей их будущей обители.
Вначале обе монахини поселились недалеко от церкви в доме заводского рабочего. В то время местные жители Дугны были духовно одичавшими, грубыми. Вследствие этого монахиням пришлось от них вынести много оскорблений и потому нетрудно себе представить, что должна была вынести юная мать София, привыкшая с детства к общей любви. Здесь она очутилась среди подонков человеческого общества, поставившего себе целью вынудить монахинь бежать из Дугны. Однако Господь послал им помощь и поддержку в лице священника о. Владимира Лебедева из села Солопенки, прилегающего к этому месту со стороны Алексинского уезда Тульской губернии. Он дал им указания в деле хождения по сборам.
К сожалению, нет ни устных, ни письменных преданий, указывающих на столь быстрое возникновение новой обители в честь иконы «Отрада и Утешение».
Откуда явились средства для полного ремонта церкви, постройки скромных монастырских зданий, как собралось полторы сотни монахинь, и возник детский приют? Всё это совершилось в крайне короткий срок времени. Теперь среди Дугнинской неприглядности возник духовный центр, духовная лечебница — живой образец истинной христианской жизни.
Вспоминает писатель В. П. Быков (бывший спирит, под влиянием м. Софии имел встречу со старцем Герасимом Калужским, затем ездил в Оптину Пустынь к старцам Феодосию и Нектарию; после беседы с последним, он обратился к Православию, закрыл журнал «Спирит», издаваемый им доселе, и стал яростным борцом со спиритизмом. Автор книги «Тихие приюты для отдыха страдающей души». (М. 1913). Этой книгой, ныне библиографической редкостью, мы отчасти пользуемся, как источником. – ред.).
Отныне, — по словам писателя Быкова, — для плывущих на пароходе вдоль р. Оки, после крутого поворота, появляется церковь во имя св. Иоанна Милостивого уже не в виде руины, но как некая труженица в белом одеянии, покрытая изумрудным апостольником, озарённая розовыми лучами заходящего солнца, нося проповедь о глубоком смысле личного подвига в служении Христу и нашему исконному Православию.
Матушка Екатерина недолго оставалась в обители «Отрада и Утешение». Произошло следующее: она, как старшая годами, стала настоятельницей, но сёстры больше любили мать Софию и тем возбуждали её недовольство. Ради сохранения мира, м. София решила удалиться в Белевский монастырь, Тульской губ., где был похоронен её отец и где были вложены их семейные вклады. Уход м. Софии сильно огорчил сестёр новосозданной обители. Была среди них одна юродивая, так называемая «Марьюшка-блаженная», прозвавшая м. Софию — Серафимой. Она взбиралась на дерево и взывала к ней: «Серафима, Серафима!». Наконец м. Екатерина написала м. Софии, что без неё жизнь обители расстроилась и что ради её сохранения м. София должна вернуться, а она, м. Екатерина, покинет обитель. Так они и сделали. Впоследствии м. Екатерина основала около г. Бологое, Новгородской губ. общину, где и скончалась 95-ти лет от роду.
Итак, м. София приняла на себя крест настоятельства в беднейшей до крайности обители, где даже постройки не были основательными и большей частью сырыми и холодными. Но молодая настоятельница жила твердой верой в Бога, в Его помощь и эту веру умела передать и сестрам.
Рассказывает писатель Быков: «Очень часто бывали и бывают моменты, когда в течение дня предстоит предложить трапезу 170-ти инокиням и 30-ти приютским детям, а у доброй, отягощённой постоянной заботой о сегодняшнем дне, казначеи — матушки Марфы, всего 25-30 рублей денег и несколько писем с требованием уплаты денег то за дрова, то за разные произведённые работы. Приходят к м. Софии удручённые заботами старые монахини с докладом об истинном положении дел. Матушка София убеждает их, говоря, что Господь не может не придти к ним на помощь и напоминает им все предшествующие случаи Свыше пришедшей чудесной помощи. Зажигается большая, поставная свеча у Распятия, находящаяся в келии у матушки. Растроганные инокини напоминанием о многих прежних случаях помощи, посланной им от Бога, становятся на молитву вместе с матушкой и уходят умиротворённые. Искренняя их вера не оставалась посрамлённой».
Об особом случае чудесной помощи после общего моления рассказала нам Елена Александровна Нилус. Матушка неожиданно получила указ из консистории о том, что обитель в честь иконы «Отрада и Утешение» является обязанной в самый короткий срок приобрести в собственность те 40 десятин вокруг церкви св. Иоанна Милостивого, которые обитель занимала, и которые ей не принадлежали. По закону монастырь не мог существовать на непринадлежащем ему лично участке земли. Был поставлен матушке ультиматум: немедленно внести в Епархиальное управление, требуемые им 6 тысяч рублей.
Но откуда взять такой капитал? Ведь бедная обитель жила буквально по Евангельской заповеди: Довольно для каждого дня его заботы (Мф. 6. 34). Прошёл у них день и слава Богу!
Матушка немедленно созвала всех сестёр, объяснила им то критическое положение, в котором находилась обитель. Можно себе представить волнение сестёр! Начался молебен с акафистом преп. Серафиму, к которому они всегда прибегали в тяжелых обстоятельствах. Сёстры молились со слезами, а по окончании службы они, плача, стали обнимать друг друга. Какова же была радость, когда на следующий день пришёл странник и подал матушке конверт, в котором было 6 тысяч рублей. Оказалось, что он присутствовал на служении акафиста, но никто не обратил на него внимание. Он сразу же обратился к лицам его знавшим и, очевидно, глубоко его почитавшим, которые, не задумываясь, вручили ему и доверили столь большую сумму денег. Странник был, несомненно, не простым человеком, а Божиим странником. В память этого чудесного события каждую пятницу во время всенощного бдения служился с пением акафист преп. Серафиму Саровскому.
По поводу подобных случаев непрестанной надежды на помощь Божию Быков говорил так: «Матушка София всей своей сущностью понимает, что только такие уроки, а ничто другое, поднимают в её инокинях, прежде всего, любовь к Богу, непоколебимо укрепляют веру в Него и этим заставляют их с радостью служить Ему и исполнять Его великие заветы.
А как неотразимо воспитательно действует это на пребывающих около этой обители мирян, трудно себе представить!
Я знаю многих людей, принадлежавших к цвету интеллигенции, проживавших временно в этой обители, которые приезжали туда абсолютно неверующими, но после близкого наблюдения внутренней жизни обители, делались искренно верующими. Матушка же никому ничего не навязывала и никого не стесняла».
Быков неоднократно наблюдал, с какой тоской и грустью уезжали лица, которым удалось погостить в обители некоторое время. Они говорили: «Ведь это рай земной. Ведь только здесь поймёшь смысл и полноту счастья исполнения великих заветов Христовых».
Дух, который вносила мать София в жизнь своей маленькой обители, невольно напрашивается на сравнение с жизнью первохристиан, когда Евангельские заповеди буквально исполнялись в повседневной жизни.
Один стихотворец восклицает:
Если хочешь здесь на земле, увидеть небесную правду,
Скорее, скорее спеши в дивный храм Утешенья,
В святую обитель небесной Отрады.
«Всё это истина, — говорит Быков, — и никто не дерзнёт сказать, что это неправда».
Далее Быков рассказывает, как посетившая обитель по его совету некая серьезная и глубокая особа, решила присоединиться к лику сестёр монашествующих. Многие лица из простого народа поселились при монастыре в качестве трудников (работавших при монастырях за дневную пайку или по договоренности, по нужде монастыря. – ред.). «Вот некто, — говорил Быков, — Василий Иванович, ремеслом столяр, человек богобоязненный и дитя душой, живший раньше в Москве и служивший в одном из магазинов столярных изделий. Побывав в «Отраде», он ликвидировал все свои дела, пришёл сюда и остался навсегда жить при обители, за трапезу и помещение, исполняя все столярные работы в обители...
Вот глухонемой мужичёк Алеша, который отказался от полученного в деревне наследства, от манящей жизни зажиточного мужика и предпочёл остаться работником при доме Божием, под покровом Царицы Небесной «Отрада и Утешение». Но эти люди не были единственными...
Обладая недюжинным даром слова, прекрасным слогом и стильностью, мать София чрезвычайно часто устраивала собеседования со своими сёстрами, избирая своими темами или жизнь великих подвижников, или Евангельские изречения, или какой-нибудь в обительской жизни эпизод. Собеседования заканчивались роскошным пением монастырского хора под управлением м. Евгении. На собеседование допускались и миряне. И не хотелось уходить из этого чудного во Христе братства!
А какие чудные богослужения совершаются в этой обители вообще!
Каждый двунадесятый или иной большой церковный праздник, бедная, но изумительной чистоты и большого вкуса церковь, украшается самыми затейливыми гирляндами из зелени, венками из чудных цветов цветника обители.
Всенощная... Храм переполнен молящимися... Справа и слева стройными рядами стоят монашествующие сестры. Впереди, на месте настоятельницы, стоит олицетворённое смирение — мать София, рядом с ней её келейница, сестра Екатерина. Более преданного и более любящего человека я никогда и нигде не встречал. Она за матушку и ради матушки готова пойти и в огонь, и в воду... Мне приходилось видеть такие факты её самопожертвования, перед которыми я благоговею и посейчас...
Чистенький, замечательно художественной работы иконостас. Налево, напротив иконы Царицы Небесной «Отрада и Утешение», выстроены приютянки. Их в обители до 30-ти человек. Самая маленькая из них трёхлетняя Маня Турицына, поражает и своим ростом, и своей серьёзной выдержанностью. Все девочки в сапожках и чистеньких чулочках, одного цвета платьях, с белыми платочками на головах...
Отворяются царские врата, из алтаря выходит о. Алексей с дьяконом. Хор поёт «Хвалите имя Господне». Все молящиеся зажигают розданные им заранее свечи.
Удивительно хорош этот обычай, строго выполняемый в обителях Калужской губернии. Когда взглянешь на это море огней — тогда сердцем почувствуешь какую-то непонятную, но в то же время очевидную, связь между этим пением и между этими яркими огоньками, которые, как пылающие сердца великой любовью к Промыслителю, рвутся, колеблются, стремятся ввысь!
Нет! этот обычай положительно неоценим!
И вдруг сзади престола в алтаре перед вами озаряется каким-то неземным светом и оживает лучезарная фигура Божественного Спасителя со знаменем Воскресения!
Сама любовь подсказала матушке устроить хорошее освещение позади образа Воскресения Христова, написанного на стекле алтарного окна.
Ещё не умрут в памяти моей души два факта, тоже происходящие во время всенощной.
Матушке подают на блюде частицы благословенных на литии хлебов, она берет блюдо и им обносит ряды своих прихожан.
О, какая близость к простому народу!
Недаром матушку так любит местное население, недаром идут к ней со всякой нуждой, со всякой скорбью. Делают её и судьёй в своих человеческих отношениях, и поверенным всех своих тайн, невзгод и переживаний. И как матушка сказала, так уже и кончено.
Кроме того, трогательно наблюдать прощание с матушкой приютских детей, которых уводят спать до конца службы. Матушка благословляет каждую из девочек, и те также осеняют её крестным знамением, для чего она склоняется к каждой из них, как любящая мать.
Такое прощание с детьми перед их сном происходит каждый вечер».
Таково впечатление от пребывания в обители «Отрада и Утешение» В. П. Быкова, бывшего редактора журнала «Спирит», спасённого иг. Софией от его погибельного заблуждения.
Если любовь м. Софии привлекала под сень обители разнообразных мирских лиц, то эта любовь коснулась и забытых могил на старинном кладбище, расположенном вблизи церкви св. Иоанна Милостивого.
Вот как об этом повествует в письме к братству преп. Германа Аляскинского о. архимандрит Герасим (1886-1969гг.), спасавшийся, как отшельник, в течение 35-ти лет, в скиту преп. Германа на Еловом острове: «В 1914 г., в конце апреля, я посетил женский монастырь «Отрада и Утешение». Он был построен на высоком берегу реки Оки, и вид с балкона гостиницы был прекрасен. Вечером, сидя на балконе, я увидел множество огоньков, что сияли за кустами сирени и за берёзками. Меня потянуло туда. Я спустился, прошёл недалеко и увидел чудную картину: на монастырском кладбище сияло много, много цветных лампад. Господи! какая то была красота! Помню, мне и не хотелось даже покидать тот дивный уголок!». Правда, иг. Софии в 1914 г. уже не было там, но в её любимом детище свято соблюдалось всё, что было ею заведено, все традиции. (Не был ли тот вечер днем Родительской Субботы? — Е. К.).
О тяжёлом испытании, выпавшем на долю м. Софии во время её настоятельства в обители «Отрада и Утешение» нам поведала Елена Нилус. Матушка София, будучи духовной дочерью Оптинских старцев, когда только могла, ездила в Оптину Пустынь и при встречах с Еленой Александровной делилась с ней своими переживаниями. Произошло следующее: в обитель долго не назначали священника. Наконец, к великой радости матушки и сестёр, они узнали, что батюшка к ним едет. Собрались все сёстры с матушкой для торжественной встречи. Подъезжает тарантас и из него, ко всеобщему ужасу, выходит совершенно пьяный священник. Матушка спокойно, точно ничего не случилось, проводит встречу. Затем собрала сестёр, взволнованных и разочарованных, и твёрдо им сказала, что раз произошло таковое попущение Божие, что к ним послан этот священник, то их долгом является почитать его и не соблазняться его слабостями. Сёстры, как всегда, приняли её слова с полным доверием, а для матушки началось жестокое испытание. Характер у этого священника оказался ужасным. Оказалось, что его собственная семья от него сбежала. Он бил приставленную к нему старушку-послушницу, во время богослужения возмутительным образом громко бранил пономарок и клирошанок. Вся обитель была в отчаянии, но матушка умоляла всех терпеть. Она видела во сне, что она поднималась по воздуху всё выше и выше, ведя за собой этого священника: из этого она сделала заключение, что он неспроста к ней послан. Между тем, положение делалось все труднее и труднее. Священник её возненавидел. Он отыскал среди её послушного и мирного стада двух-трёх паршивых овец, не смевших доселе проявлять открыто свое недовольство. Он составил против настоятельницы партию и начал писать против неё жалобы, что было до тех пор неслыханно в её мирной обители. Но м. София твёрдо стояла на своём: молилась за него Богу и настойчиво требовала от возмущённых сестёр, чтобы они почитали его ради его сана.
Было, однако, у этого священника одно великое достоинство — он искренно молился и старался не пропустить дней, когда полагалось совершение Божественной Литургии.
Однажды ночью матушка внезапно заболела и так сильно, что пришлось волей-неволей позвать обительского священника для напутствования на случай фатального исхода её недомогания. До тех пор она никак не могла заставить себя исповедоваться у него. Между тем произошло неожиданное: идя к игуменьи по подмосткам, проложенным от её кельи в церковь, священник споткнулся и пролил св. Дары.
Этот несчастный случай вызвал со стороны матушки чувства самого глубокого сожаления и сочувствия. Священник увидел её в истинном свете, у него открылись глаза. По уставу он должен был доложить архиерею о случившемся. Епископ его послал к духовнику. Но вернулся в обитель он совсем другим человеком и заявил, что он едет к о. Герасиму на исправление.
Отец Герасим был необычайным явлением — он был целителем душ человеческих. В его обитель стекалось всё то, что не годилось в обыкновенной житейской обстановке: люди — физические инвалиды и полу-калеки, а также люди, требующие морального исправления.
С молодых лет о. Герасим был учеником старца Герасима отчасти юродствовавшего и жившего вне монастыря. Старец сказал о нём: «Миша, — так звали его тогда, — будет меня выше». Эти слова сбылись.
После смерти своего наставника, о. Герасим, по предсказанию своего старца, в том месте, которое им было названо «прекрасным», и где, по его словам, возникнет монастырь, построил шалаш. К нему присоединился второй. Вскоре здесь действительно возник благоустроенный монастырь под покровительством Палестинского Общества, коего председателем был Великий князь Сергий Александрович, родной брат Императора Александра III-го. Обитель эта была посвящена преп. Сергию Радонежскому, имя которого носил Великий князь. Это был самый энергичный, волевой человек в царской семье. Он служил опорой для своего племянника — Императора Николая II-го. Убийство Великого князя нанесло тяжёлый удар по строю государства Российского.
Великий Князь недаром покровительствовал обители о. Герасима, в лице которого соединилась подлинная святость вместе с поразительной энергией и хозяйственными способностями. Монастырь был благоустроен, и его настоятель прекрасно управлял 400-ми десятинами земли. Была устроена ферма, сдавались дачи благочестивым дачникам. Перед монастырем был пруд с фонтаном, и были насажены цветники. Всё это благоустройство было создано для опекаемых больных и калек. Лежачие пользовались хорошим уходом, а те, которые могли двигаться, были приспособлены каждый к подходящему ему занятию.
Любвеобильность старца отца Герасима была поразительная, она не имела предела и имела дар перерождать человеческие сердца.
С м. Софией у них существовала духовная близость, и они посылали друг к другу своих духовных чад.
По данной ему благодати, о. Герасим старчествовал и давал прозорливые указания и ответы на задаваемые ему вопросы, волновавшие толпившихся вокруг него посетителей.
Вот в эту «лечебницу» и пожелал определиться на покаяние священник из обители «Отрада и Утешение». Вскоре он совершенно вылечился от алкоголизма и попросился вернуться к матушке. Но она в то время была уже в Киеве.
25-го января (1910 г.). Обитель любви, веры и... нищеты
С егодня была у нас мать Мария, рясофорная послушница из Дугненской обители, основанной во имя Царицы Небесной, в память явления одной из Её чудотворных икон и свт. Иоанна Милостивого. Не монастырь, даже ещё и не община. Смиренное это общежитие жён и дев, пожелавших уневестить себя Христу, а в нашем сердце ему отведено такое обширное место, что хоть бы и великой лавре впору. Такова сила и власть любви, живущей и управляющей этой обителью в лице её настоятельницы, человека исключительной духовной красоты и разума Христова, и единодушных с нею и единонравных сестёр ей о Христе Иисусе. Ни обители этой, ни настоятельницы её я ещё и в глаза не видал, но такова сила любви, что и невидимое становится как бы видимым, а сердечному оку ближе даже иногда, чем иное видимое.
Кто свёл нас духом с этой дивной обителью любви, веры и... нищеты, вожделенной Евангельской нищеты духа, которой обещано Царство небесное, и той нищеты, от которой немощной плоти, увы, бывает иной раз до слёз и холодно, и так голодно-голодно?!.. Кто свёл нас, кто первый проторил нам дорожку к ним, к этим чистым душам, искательницам, Божиего Иерусалима, града невидимого?
Великая немощь человеческая — та горькая «послушница без послушания», о которой у меня записано было под 10-м января прошлого года: ей бесприютной, гонимой и, по правде сказать, в общежитии едва терпимой, был дан приют в этом общежитии; там вновь её измученному сердцу улыбнулись небесной улыбкой любовь и сострадание. Через неё «наше» отозвалось туда, а оттуда «их» повеяло благоуханием святости к нам — и мы заочно стали родные.
Так сила Божия в немощи совершается...
Заочное наше знакомство около года тому назад повело и к письменному.
В феврале прошлого года я получил оттуда письмо, в нём мне писали так:
«Возлюбленный о Христе брат, Сергий Александрович! Простите за беспокойство, что отрываю Вас от обычных Ваших занятий, зная, что Вы не откажетесь помочь нам в том, в чём Господь даст Вам силу и способности помочь. Я обращаюсь к Вам по послушанию своей матушке-настоятельнице, ещё незнакомой Вам лично, но верящей в осуществление с Вами личного общения, когда на то будет воля и указание Божие, без которых она старается и шагу не ступить. И вот, я стучусь к Вашему сердцу помочь нам из прилагаемого жалкого материала о нашей обители составить душеполезный очерк, поместить его в какой-нибудь духовный журнал или же издать отдельной брошюрой. Нам верится, что из этого малого Господь поможет Вам создать живую картину великой нашей немощи и отразить в ней тот слабый луч света Божия, который доступен нам в искании чистоты иноческой жизни.
Наша обитель бедна и ничтожна, но в ней полтораста душ, жаждущих Христова утешения и пришедших сюда, как в тихий оазис, из духовной пустыни многошумного и суетного мира, чтобы послужить ему и себе чистотою сердца и молитвою. Знойно и душно там от усилившегося развращения обычаев и нравов. Женская душа во все времена тяготела к любви и вере сильнее и горячее мужской, понимала и искала Божественной правды в мире, а теперь, более чем когда-либо, ибо в мире ныне явно, вместо имени Божия и Его власти, призывается имя и власть Его противника и исконного человекоубийцы, вместо истины царствует ложь, вместо чистоты ума и сердца — распущенность. Ныне, более чем когда-либо, исполняются слова Спасителя: Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч, ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку — домашние его (Мф. 10, 34-36). Ныне жена не стала понимать мужа, занятого только пустыми материальными расчётами, муж — жену, ищущую Бога; ныне брат восстаёт на сестру за её любовь к целомудрию, а мир презирает, гонит и попирает решительно всё, что может напомнить ему о Христе и Его заповедях. Теперь именно настал тот великий духовный голод, о котором предсказал великий Псалмопевец и Царь словами: Спаси, Господи, ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими. (Пс. 11, 2). Душа задыхается в миру, одурманивается и, если не убежит от мира, скоро умирает мучительною смертью или самоубийства, или конечного отпадения от Бога и сатанинской вражды на Него. Жалкая, чуткая душа, ещё не успевшая оскверниться в чаду угара мирской жизни и грехов человеческих, стремится вырваться из мира, уйти туда, где небо чисто, где дышится ей легко, где воздух не заражён изменой Богу, чтобы там вздохнуть легко и набраться сил для борьбы со злом, грехом, со своею плотью, воюющей на душу, и с пакостником её, богоборцем-диаволом. Вот причина и разум основания и возникновения ныне то там, то сям многочисленных, всё умножающихся женских обителей, к числу которых, как их младшая и немощнейшая сестра, относится и наша юная обитель, такая убогая, такая немощная, как гнездо слабых ласточек на чужом окне, под чужою кровлей. Жива она чудом Божиим, хранима, поддерживаема и утешаема любовью Того, Кто Сам есть Любовь истинная. Чудом Господним полтораста нищих на чужой земле, при чужой церкви живут в этом уголке и не умирают, мало того, ещё и чужих, заброшенных детей содержат в созданном ими приюте. А как теперь мир смотрит на обители, как заботится о поддержании существования молящихся за него Богу их обитателей, считая всех монашествующих тунеядцами?..»
Кончается письмо это словами: «Помогите нам словом Вашим, если на то есть воля Божия».
Видно не было тогда воли Божией: думал я думал, как и чем мне помочь нищете этой непокрытой, горем да бедами, как пеленами, повитой, и ничего-ничегошеньки не мог придумать для убожества святых этих подвижниц. Писать о них, взывать о помощи? Кто мне поверит? Да и кто теперь каким бы то ни было словам и писаниям верить станет, если уже святейшему слову Св. Писания не стали веровать? А я-то кто?... Думал, думал, ничего не придумал и с плачем в сердце ответил бессилием на веру и надежду взывавших к моей помощи.
Казалось бы, по законам мира, и быть тут концу всякому общению: но иной суд Божий и иной человеческий, отказ мой в помощи обручил нас с обителью вовек неумирающею взаимною любовью. На письмо мое, адресованное самой настоятельнице, я получил от неё характерный для неё и для её дочек следующий ответ:
«Дорогой друг мой, Сергей Александрович! Простите меня: я поступила необдуманно и без благословения батюшки о. Варсонуфия послала Вам очерк нашей обители. На меня нашло какое-то затмение, благодаря просьбе одного доброго для нас священника, и, по слабости ума, характера, да ещё по гордости, я решилась на подобный поступок. Теперь Вы меня вразумили и, кроме виновности, я ничего не чувствую. За Ваше письмо и за всё, что в нём, как умею, благодарю Господа. Вашей добрейшей супруге потрудитесь передать мой искренний привет, целую её душу. Да хранит Вас Господь во все дни жизни Вашей в мире, любви и уповании. О нуждах нашей обители я лично не могу почему-то ничего писать — это исполняют за меня мои детки. Вас обоих я храню в своем сердце, как некое сокровище, и рада Богу, что Вы существуете на белом свете, что Вы взысканы милостью Божиею. Если не трудно, то прошу помолиться о нас, грешных. Я помню Вас пред Господом, и если бы было ему угодно, то навеки и всей душой я была бы предана Вам крепкою во Христе любовью. Недостойная настоятельница София».
Это после отказа-то, да вдруг такое письмо! Вот, подумалось нам, та любовь, которая … не ищет своего, не раздражается... всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит, та любовь, которая по слову Апостола, никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1Кор., 13; 5, 7, 8)! Сердце наше было умилено, и в нём от любви родилась любовь, угодная Богу и навеки предавшаяся и обители, и той, кому было дано затеплить её в нашем сердце навеки неугасимой лампадой.
* * *
О битель эта, о которой слезами любви и жалости намётывает эти строки перо моё, оказалась духовной дочерью нашей Оптиной и её старцев. С благословения своей настоятельницы сёстры обители, наезжая в Оптину к своим духовным руководителям, кое-когда стали пользоваться нашим гостеприимством. Надо ли говорить, какая их у нас встречала любовь!? Мы, да и все домочадцы, на скиток наш стали смотреть, как на подворье этой дорогой нашему сердцу обители; всё крепче и крепче спаивались узы нашей любви... Под Рождество, в самый сочельник, когда внезапно наступившие после продолжительной оттепели морозы достигли 30° по Реомюру (37,5° по Цельсию. – ред.), из любимой обители нам прислан был куст азалий в полном цвету. Привезла его из Москвы послушница Мария, ездившая по делам обители и отпущенная матушкой-настоятельницей на побывку к старцам за советом по какому-то для послушницы этой неотложно-спешному делу. Куст цветущей азалии среди зимы! И ни один цветок, ни один листик не тронут был морозом — вот она любовь, творящая чудеса! И дивились мы ей, и не могли на неё нарадоваться... Рождественские праздники и эти «на снегу цветы» заставили нас написать матушке и выразить ей со всей полнотой и искренностью те чувства, которыми преисполнилось наше сердце к ней и к сёстрам за все её и их, убогих и нищих, щедроты и милости. Ответ матушки я получил сегодня с той же послушницей Марией. Ответ этот так живописует заочного друга нашего и молитвенницу, что я умилённым сердцем и душою умилённою письмо это заношу на эти страницы. Вот что пишет нам этот ангел во плоти:
«Господь посреди нас есть и будет. Получила я два письма Ваших и, полная радости, припав головою к земле, благодарю Создателя за все Его милости и за это утешение особенно. Но из дорогих тех писем я заметила, что Вы слишком беспокоитесь о каком-либо вещественном воздаянии нашей обители, так что даже очерк её, посланный к Вам по необдуманности, имеете на своём сердце, как неоплаченный вексель. Не надо так, Сергей Александрович! Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Для Бога всё ниже любви. Любовь соединяет и находящихся далеко. Так и молитва может принести величайшую пользу далеко находящимся друг от друга...». Кажется, глубокие чувства во Христе ничего не просят от любимых, сами в себе имея удовлетворение. А я вот радуюсь Вашей святой любви к нам и прошу у ней молитвы, считая её самой лучшей наградой. Буду и сама молиться, как могу, невзирая на своё недостоинство, молиться будут и дети. Буду кричать Господу Богу о милости Вам, как кричит малая лесная птичка, стоющая один грошик, но не забытая у Бога; буду любить Вас обоих, как люблю ясные звёзды или чистые Божии радости. Увижу ли я Вас когда-нибудь или нет, это меня мало заботит. Мне всё думается, что я вижу души Ваши и всем сердцем желаю до последнего дня моей земной жизни, и если получу прощенье, то и там, в обители небесной, волею Божиею сохранить к Вам всю силу самой высокой и нежнейшей любви, подобия которой не выразить здесь словами ограниченного человеческого разума.
Господи благий, благослови, укрепи и соверши во мне это! Многогрешная София, настоятельница обители Пресвятой Богородицы N.
Простите!»
Так заводились и укреплялись в любви Божией мои с женою отношения к «малой лесной птичке, не забытой у Бога, кричащей к Нему» о милости не только к нам, но ко всему миру Христианскому, Православному.
Молитва праведного — стояние граду... Великая это милость Божия!
26-го января. Чудо преп. Серафима. «Христос вчера, днесь, Той же и во веки».
С казывала нам м. Мария про великую обительскую радость:
— Большая у нашей матушки вера к преп. Серафиму. С тех пор, как они у нас настоятельствуют, батюшке, угоднику Божию, в нашей обители ими установлено каждую пятницу на утрени служить акафист. Акафист этот у нас весь поётся, читается только до слова «радуйся», а там — весь на 6-й глас поётся. Так это у нас хорошо, умилительно выходит, что иной раз, как схватит за сердце, и не знаешь, будет ли ещё на небе-то лучше: забудешь и про нищету нашу, даже и про то забудешь, что построили свои лачужки на чужой земле, что и храм-то, который весь обновили и куда ходим молиться, не наш, а приписной к соседнему — про всё на свете забудешь... Повек бы так радоваться да молиться! Просила матушка Св. Синод о том, чтобы нам храм этот отдали, а с ним и приписную к нему землю, десятин 448 что ли или около этого. Долго ходило ихнее прошение по разным местам, и всё по нему никакого решения не выходило. Многих это слёз стоило матушке. А дело не ждёт: сестёр год от году прибавляется, келии строятся; имиже весть судьбами строятся корпуса для приюта, для общежития, для общих послушаний — и всё без грошика, всё слезами, да молитвами, да чудом Божиим. На нас глядя, многие со стороны смеются: «вишь, — говорят, — залетели чёрные галки на чужие берёзки да по-птичьему и гнёзда себе вьют. Разве с умом люди так делают?! — Даже и доброхоты нашей обители, и те уверяли, что только и будет толку из затеи нашей, что нас заводские выгонят. Сколько плача нам наша жизнь стоила, и не перескажешь, а матушка наша, так та море за нас слёз пролила... И вот, батюшка мой, С. А., что сотворилось у нас нынче под преп. Серафима и за его святые молитвы, так уж это истинно чудо-чудное, диво-дивное! Сказывать начнёшь, плакать хочется. Об рождественских праздниках, близ памяти преп. Серафима матушке вышел указ от Духовной консистории о том, что Св. Синод отдал нашей обители и храм, и землю при нём, но с тем, чтобы матушка внесла к какому-то там сроку пять тысяч рублей. Подумайте — скажите: пять тысяч! а у нас у всех и полста, хоть обыщи, не наскребётся. И радость тут, и горе. Что тут делать? И вот, на память преп. Серафима положила матушка при всех сёстрах указанную бумагу к его иконе, вслух сестёр ему и говоря:
— Батюшка, видишь, что я творю? Денег нет, а я уже ответила владыке, что деньги к сроку внесу; а взять, ты сам, батюшка, знаешь, нам, нищим, неоткуда.
Сказали так-то, а там обратились к сёстрам:
— Давайте, — говорят, — сёстры день и ночь плакать к Преподобному, и веруйте, что он нас выручит.
И наплакались же мы тут, батюшка мой, вволю.
Так и осталась указная бумага лежать у Преподобного.
Прошло два дня, и ровнёшенько, копейка в копейку, от неизвестных матушка пять тысяч и получила: присланы деньги, и при них заказ молиться о здравии и спасении девиц Анастасии и Елизаветы. 4-го января деньги были получены, а 9-го матушка уже их свезла к владыке. То-то было у нас опять слёз да ликования, да радования!»
Об этом чуде преп. Серафима написала мне и сама матушка:
«Поделюсь, — пишет она, — с Вами ещё недавней милостью Божией. На днях был получен нами указ Св. Синода о передаче церкви свт. Иоанна Милостивого нашей обители, а также и земли при ней. За этот храм много душ страдало в продолжение 14-ти лет, и вот конец пришёл. Одновременно нам было предписано внести за 47 десятин 5000 рублей, а денег, конечно, не имелось. На день памяти преп. Серафима (2-го января) положили мы к иконе бумагу своего обязательства, и через два дня совсем неожиданно и от незнакомых людей привезены были в обитель ровно пять тысяч. Как часто приходится убеждаться в истине того, что Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки».
Аминь.
10-го февраля. Скорби сердца и канон Царице Небесной. Знамение Её милости.
С егодня, как бы в знамение милости Царицы Небесной и в ответ на горячую к Ней молитву, к нам, точно с неба Ангел Божий, пожаловала матушка София, настоятельница той обители, о которой любовь моя уже успела столько записать на страницы эти. Это была наша первая встреча лицом к лицу; и что же это была за радость всем нам, и какое это было ликование! — только на небе будет лучше, а на земле, вне любви Христовой, нет и не может быть никакого подобия этой радости, этому ликованию. В течение целого дня мы не знали, где мы — на небе ли, или на земле, в теле ли, или вне тела. Нечто подобное по силе чувства, исполнившего сердце любовью о Христе Иисусе, испытывал, представляется мне, «служка Божией Матери и Серафимов» Николай Александрович Мотовилов при встрече с преп. Серафимом в ближней пустыньке, накануне великой беседы о цели христианской жизни. «Никакое слово, — пишет он, — не может выразить той радости, которую я ощутил в сердце моем... Я плавал в блаженстве. Мысль, что, несмотря на долготерпение целого дня, я хоть под конец да сподобился, однако же, не только узреть лицо о. Серафима, но и слышать привет его богодухновенных словес, так утешила меня! Да, я был на высоте блаженства, никаким земным подобием неизобразимой, и, несмотря на то, что я целый день не пил, не ел, я сделался так сыт, что как будто наелся до пресыщения и напился до разумного упоения. Говорю истину, хоть, может быть, для некоторых, не испытавших на деле, что значит сладость, сытость и упоение, которыми преисполняется человек во время наития Духа Божия, слова мои и покажутся преувеличенными и рассказ чересчур восторженным. Но уверяю совестью православно-христианскою, что нет здесь преувеличения, а всё сказанное сейчас мною есть не только сущая истина, но даже и весьма слабое представление того, что я действительно ощущал в сердце моём».
Вот нечто подобное и по происхождению своему, и по силе чувства испытано было не одним мною, а всеми нами, отшельниками Нилусовского скита, в этот незабвенный день нашей первой встречи лицом к лицу с той, которую наше сердце уже больше года привыкло любить заочно.
Матушка приехала к старцам и к ним же привезла и шесть сестёр-певчих. Вечером, после старцев, они все вместе со своею матушкой собрались к нам, и весь вечер было у нас ангельское пение, душой которого и украшением был голос самой матушки. И такое это было дивное пение, что — истину говорю, не лгу — ничего мы подобного никогда не слыхали. Вдохновение было свыше, сердце растворено было Христовой любовью, Божья радость улыбалась душе нашей — оттого так и пелось, оттого так и слушалось, и молилось в глубине сердечной воздыханиями неизглаголанными.
«Радовалась я, — говорила нам ангел-матушка, — что, наконец, увижу вас, мои радости, и подумала: обитель наша зовется «Отрада и Утешение» — чем их утешить? И решила взять своих певчих, думаю: и им полезно к старцам, и вам будет утешение».
И великая сила любви, говорившая нам эти речи, сопровождалась такой улыбкой, таким светом и теплом привета и ласки, что сердце замирало и таяло в невыразимой благодарности к Богу и к Той, Которая есть Отрада истинная и Утешение великое.
Это ли не знамение вышнего попечения о грешных людях Небесной Игуменьи? Вчера и сегодня — ад и небо! Всё это так чудно, так знаменательно, так утешительно... Мы весь день едва удерживали умилённые слёзы, а вечером, за акафистами Знамению Божией Матери и преп. Серафиму, петыми целиком на глас 8-й и 6-й, мы, в полном смысле слова, исходили слезами. Дивлюсь только, как всё это могло сердце выдержать!..
Радуйся, Невесто Неневестная!
11-го февраля. Те же радости.
С егодня было то же, что и вчера, — те же радости, то же умиление! Насколько сильно было впечатление вчерашнего и сегодняшнего дней, пережитых точно в благодатном сне, я сужу по тому, что всё зло земли, над которым так болит, тоскует и плачет моё сердце, отступило, как силы нечистые под знамением Честного и Животворящего Креста Господня: во всех неумолкавших беседах наших с матушкой мы ни разу его не коснулись, как будто его вовсе не существовало. Какое это было утешение!
После обеда опять от старцев пришли сёстры-певчие, и опять полились небесные звуки дивного пения. В самый разгар его пришёл наш дорогой друг, отец Нектарий3. Надо было видеть его оживление и умиление!..
Вечером матушка со своими сёстрами уехала в свою обитель.
Для нас эти два дня были, как благодатный сон, как небесное видение. Как только благодарить за них Царицу Небесную?!
[1] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 10–11.
[2] Нилус С.А. Полное собр. соч.: В 6 т. Т. 4. На берегу Божьей реки. М.: Паломник, 2002. С. 514–522, 526–529.
[3] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 15.
[4] Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 16.
[5] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 19.
[6] Нилус С.А. Полное собр. соч.: В 6 т. Т. 4. На берегу Божьей реки. М.: Паломник, 2002. С. 528.
(Из книги Елены Юрьевны Концевич "Схиигуменья София, настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873-1941", Свято-Ильинское издание, РПЦЗ. Форэствиль, Калифорния, 1976 г.)
[3] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 15.
[4] Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 16.
[5] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София – настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873–1941. Калифорния, 1976. С. 19.
[6] Нилус С.А. Полное собр. соч.: В 6 т. Т. 4. На берегу Божьей реки. М.: Паломник, 2002. С. 528.
МОНАШЕСКОЕ СЛУЖЕНИЕ ИГУМЕНЬИ СОФИИ.
Обитель "Отрада и Утешение"
(Из книги Елены Юрьевны Концевич "Схиигуменья София, настоятельница Покровского монастыря в Киеве. 1873-1941", Свято-Ильинское издание, РПЦЗ. Форэствиль, Калифорния, 1976 г.)
Когда именно имело место пострижение м. Софии в рясофор, осталось неизвестным. Вероятнее всего, что это произошло в Св.-Троицкой обители, где она положила начало, где была настоятельницей её добрая подруга в миру, мать Анна.
Окончив епархиальное училище, м. Анна загорелась желанием создать обитель. Своими беседами и лекциями она собрала вокруг себя группу девиц. Она выпросила у отца-помещика подарить ей 80 десятин земли и начала созидать обитель. Сначала были поставлены из досок шалаши, где на лето поселились послушницы в ожидании постройки тёплого дома. Этих первых сестёр прозвали «шалашницами». Монастырь быстро начал процветать. Построили церковь, создан был приют, и возникло два подворья в обеих столицах. Но деятельная игуменья, очевидно мало знакомая с аскетической литературой, с «Добротолюбием», поддалась духовному соблазну. Не желая подчиниться увещанию епархиального епископа, она навсегда покинула созданную ею обитель и умерла вне её стен.
Мать София не долго пробыла в Свято-Троицкой обители. Она перешла в Николаевскую обитель. Можно предположить, что причиною этого перехода была смута, связанная с уходом м. Анны. Но и в новой обители м. София не нашла желанного мира. Её полюбили сёстры, которым она в своей келии читала духовную литературу. За это её невзлюбила казначея. Тогда она, совместно с м. Екатериной /Метцендорф/, которая также ушла из Троицкой обители, стала искать, где бы они могли обосноваться самостоятельно.
Место, которое они выбрали — Дугнинский завод — крайне нуждался в духовном просвещении. Это был самый незадачливый угол в прекрасной Калужской губернии. На Дугнинский завод ссылали из Калужской и соседних губерний бывших арестантов, отбывших тюремное заключение. Место, где жили эти рабочие, имело крайне непривлекательный вид, но того нельзя было сказать о чудесной, окружающей его природе. Местность была холмистая. На одной из гористых возвышенностей стояла заброшенная церковь во имя Иоанна Милостивого. Окна были выбиты, крыша провалилась, царило полное запустение. Вокруг разрослась кудрявая берёзовая роща, внутри церкви находился образ Божией Матери «Отрада и Утешение». Вид с холма был восхитительный. Внизу виднелась красивая долина, покрытая ковром полевых цветов, за ней вилась река Ока, раскинувшаяся далеко причудливыми зигзагами. С другой стороны холма образовался отвесный обрыв, на дне которого змеилась речушка Дугна, впадающая в Оку. Отсюда вид на огороды местных обывателей. Возле церкви было расположено кладбище. Обе монахини были, главным образом, привлечены действительной красотой заброшенного храма. Икона «Отрада и Утешение» стала покровительницей их будущей обители.
Вначале обе монахини поселились недалеко от церкви в доме заводского рабочего. В то время местные жители Дугны были духовно одичавшими, грубыми. Вследствие этого монахиням пришлось от них вынести много оскорблений и потому нетрудно себе представить, что должна была вынести юная мать София, привыкшая с детства к общей любви. Здесь она очутилась среди подонков человеческого общества, поставившего себе целью вынудить монахинь бежать из Дугны. Однако Господь послал им помощь и поддержку в лице священника о. Владимира Лебедева из села Солопенки, прилегающего к этому месту со стороны Алексинского уезда Тульской губернии. Он дал им указания в деле хождения по сборам.
К сожалению, нет ни устных, ни письменных преданий, указывающих на столь быстрое возникновение новой обители в честь иконы «Отрада и Утешение».
Откуда явились средства для полного ремонта церкви, постройки скромных монастырских зданий, как собралось полторы сотни монахинь, и возник детский приют? Всё это совершилось в крайне короткий срок времени. Теперь среди Дугнинской неприглядности возник духовный центр, духовная лечебница — живой образец истинной христианской жизни.
Вспоминает писатель В. П. Быков (бывший спирит, под влиянием м. Софии имел встречу со старцем Герасимом Калужским, затем ездил в Оптину Пустынь к старцам Феодосию и Нектарию; после беседы с последним, он обратился к Православию, закрыл журнал «Спирит», издаваемый им доселе, и стал яростным борцом со спиритизмом. Автор книги «Тихие приюты для отдыха страдающей души». (М. 1913). Этой книгой, ныне библиографической редкостью, мы отчасти пользуемся, как источником. – ред.).
Отныне, — по словам писателя Быкова, — для плывущих на пароходе вдоль р. Оки, после крутого поворота, появляется церковь во имя св. Иоанна Милостивого уже не в виде руины, но как некая труженица в белом одеянии, покрытая изумрудным апостольником, озарённая розовыми лучами заходящего солнца, нося проповедь о глубоком смысле личного подвига в служении Христу и нашему исконному Православию.
Матушка Екатерина недолго оставалась в обители «Отрада и Утешение». Произошло следующее: она, как старшая годами, стала настоятельницей, но сёстры больше любили мать Софию и тем возбуждали её недовольство. Ради сохранения мира, м. София решила удалиться в Белевский монастырь, Тульской губ., где был похоронен её отец и где были вложены их семейные вклады. Уход м. Софии сильно огорчил сестёр новосозданной обители. Была среди них одна юродивая, так называемая «Марьюшка-блаженная», прозвавшая м. Софию — Серафимой. Она взбиралась на дерево и взывала к ней: «Серафима, Серафима!». Наконец м. Екатерина написала м. Софии, что без неё жизнь обители расстроилась и что ради её сохранения м. София должна вернуться, а она, м. Екатерина, покинет обитель. Так они и сделали. Впоследствии м. Екатерина основала около г. Бологое, Новгородской губ. общину, где и скончалась 95-ти лет от роду.
Итак, м. София приняла на себя крест настоятельства в беднейшей до крайности обители, где даже постройки не были основательными и большей частью сырыми и холодными. Но молодая настоятельница жила твердой верой в Бога, в Его помощь и эту веру умела передать и сестрам.
Рассказывает писатель Быков: «Очень часто бывали и бывают моменты, когда в течение дня предстоит предложить трапезу 170-ти инокиням и 30-ти приютским детям, а у доброй, отягощённой постоянной заботой о сегодняшнем дне, казначеи — матушки Марфы, всего 25-30 рублей денег и несколько писем с требованием уплаты денег то за дрова, то за разные произведённые работы. Приходят к м. Софии удручённые заботами старые монахини с докладом об истинном положении дел. Матушка София убеждает их, говоря, что Господь не может не придти к ним на помощь и напоминает им все предшествующие случаи Свыше пришедшей чудесной помощи. Зажигается большая, поставная свеча у Распятия, находящаяся в келии у матушки. Растроганные инокини напоминанием о многих прежних случаях помощи, посланной им от Бога, становятся на молитву вместе с матушкой и уходят умиротворённые. Искренняя их вера не оставалась посрамлённой».
Об особом случае чудесной помощи после общего моления рассказала нам Елена Александровна Нилус. Матушка неожиданно получила указ из консистории о том, что обитель в честь иконы «Отрада и Утешение» является обязанной в самый короткий срок приобрести в собственность те 40 десятин вокруг церкви св. Иоанна Милостивого, которые обитель занимала, и которые ей не принадлежали. По закону монастырь не мог существовать на непринадлежащем ему лично участке земли. Был поставлен матушке ультиматум: немедленно внести в Епархиальное управление, требуемые им 6 тысяч рублей.
Но откуда взять такой капитал? Ведь бедная обитель жила буквально по Евангельской заповеди: Довольно для каждого дня его заботы (Мф. 6. 34). Прошёл у них день и слава Богу!
Матушка немедленно созвала всех сестёр, объяснила им то критическое положение, в котором находилась обитель. Можно себе представить волнение сестёр! Начался молебен с акафистом преп. Серафиму, к которому они всегда прибегали в тяжелых обстоятельствах. Сёстры молились со слезами, а по окончании службы они, плача, стали обнимать друг друга. Какова же была радость, когда на следующий день пришёл странник и подал матушке конверт, в котором было 6 тысяч рублей. Оказалось, что он присутствовал на служении акафиста, но никто не обратил на него внимание. Он сразу же обратился к лицам его знавшим и, очевидно, глубоко его почитавшим, которые, не задумываясь, вручили ему и доверили столь большую сумму денег. Странник был, несомненно, не простым человеком, а Божиим странником. В память этого чудесного события каждую пятницу во время всенощного бдения служился с пением акафист преп. Серафиму Саровскому.
По поводу подобных случаев непрестанной надежды на помощь Божию Быков говорил так: «Матушка София всей своей сущностью понимает, что только такие уроки, а ничто другое, поднимают в её инокинях, прежде всего, любовь к Богу, непоколебимо укрепляют веру в Него и этим заставляют их с радостью служить Ему и исполнять Его великие заветы.
А как неотразимо воспитательно действует это на пребывающих около этой обители мирян, трудно себе представить!
Я знаю многих людей, принадлежавших к цвету интеллигенции, проживавших временно в этой обители, которые приезжали туда абсолютно неверующими, но после близкого наблюдения внутренней жизни обители, делались искренно верующими. Матушка же никому ничего не навязывала и никого не стесняла».
Быков неоднократно наблюдал, с какой тоской и грустью уезжали лица, которым удалось погостить в обители некоторое время. Они говорили: «Ведь это рай земной. Ведь только здесь поймёшь смысл и полноту счастья исполнения великих заветов Христовых».
Дух, который вносила мать София в жизнь своей маленькой обители, невольно напрашивается на сравнение с жизнью первохристиан, когда Евангельские заповеди буквально исполнялись в повседневной жизни.
Один стихотворец восклицает:
Если хочешь здесь на земле, увидеть небесную правду,
Скорее, скорее спеши в дивный храм Утешенья,
В святую обитель небесной Отрады.
«Всё это истина, — говорит Быков, — и никто не дерзнёт сказать, что это неправда».
Далее Быков рассказывает, как посетившая обитель по его совету некая серьезная и глубокая особа, решила присоединиться к лику сестёр монашествующих. Многие лица из простого народа поселились при монастыре в качестве трудников (работавших при монастырях за дневную пайку или по договоренности, по нужде монастыря. – ред.). «Вот некто, — говорил Быков, — Василий Иванович, ремеслом столяр, человек богобоязненный и дитя душой, живший раньше в Москве и служивший в одном из магазинов столярных изделий. Побывав в «Отраде», он ликвидировал все свои дела, пришёл сюда и остался навсегда жить при обители, за трапезу и помещение, исполняя все столярные работы в обители...
Вот глухонемой мужичёк Алеша, который отказался от полученного в деревне наследства, от манящей жизни зажиточного мужика и предпочёл остаться работником при доме Божием, под покровом Царицы Небесной «Отрада и Утешение». Но эти люди не были единственными...
Обладая недюжинным даром слова, прекрасным слогом и стильностью, мать София чрезвычайно часто устраивала собеседования со своими сёстрами, избирая своими темами или жизнь великих подвижников, или Евангельские изречения, или какой-нибудь в обительской жизни эпизод. Собеседования заканчивались роскошным пением монастырского хора под управлением м. Евгении. На собеседование допускались и миряне. И не хотелось уходить из этого чудного во Христе братства!
А какие чудные богослужения совершаются в этой обители вообще!
Каждый двунадесятый или иной большой церковный праздник, бедная, но изумительной чистоты и большого вкуса церковь, украшается самыми затейливыми гирляндами из зелени, венками из чудных цветов цветника обители.
Всенощная... Храм переполнен молящимися... Справа и слева стройными рядами стоят монашествующие сестры. Впереди, на месте настоятельницы, стоит олицетворённое смирение — мать София, рядом с ней её келейница, сестра Екатерина. Более преданного и более любящего человека я никогда и нигде не встречал. Она за матушку и ради матушки готова пойти и в огонь, и в воду... Мне приходилось видеть такие факты её самопожертвования, перед которыми я благоговею и посейчас...
Чистенький, замечательно художественной работы иконостас. Налево, напротив иконы Царицы Небесной «Отрада и Утешение», выстроены приютянки. Их в обители до 30-ти человек. Самая маленькая из них трёхлетняя Маня Турицына, поражает и своим ростом, и своей серьёзной выдержанностью. Все девочки в сапожках и чистеньких чулочках, одного цвета платьях, с белыми платочками на головах...
Отворяются царские врата, из алтаря выходит о. Алексей с дьяконом. Хор поёт «Хвалите имя Господне». Все молящиеся зажигают розданные им заранее свечи.
Удивительно хорош этот обычай, строго выполняемый в обителях Калужской губернии. Когда взглянешь на это море огней — тогда сердцем почувствуешь какую-то непонятную, но в то же время очевидную, связь между этим пением и между этими яркими огоньками, которые, как пылающие сердца великой любовью к Промыслителю, рвутся, колеблются, стремятся ввысь!
Нет! этот обычай положительно неоценим!
И вдруг сзади престола в алтаре перед вами озаряется каким-то неземным светом и оживает лучезарная фигура Божественного Спасителя со знаменем Воскресения!
Сама любовь подсказала матушке устроить хорошее освещение позади образа Воскресения Христова, написанного на стекле алтарного окна.
Ещё не умрут в памяти моей души два факта, тоже происходящие во время всенощной.
Матушке подают на блюде частицы благословенных на литии хлебов, она берет блюдо и им обносит ряды своих прихожан.
О, какая близость к простому народу!
Недаром матушку так любит местное население, недаром идут к ней со всякой нуждой, со всякой скорбью. Делают её и судьёй в своих человеческих отношениях, и поверенным всех своих тайн, невзгод и переживаний. И как матушка сказала, так уже и кончено.
Кроме того, трогательно наблюдать прощание с матушкой приютских детей, которых уводят спать до конца службы. Матушка благословляет каждую из девочек, и те также осеняют её крестным знамением, для чего она склоняется к каждой из них, как любящая мать.
Такое прощание с детьми перед их сном происходит каждый вечер».
Таково впечатление от пребывания в обители «Отрада и Утешение» В. П. Быкова, бывшего редактора журнала «Спирит», спасённого иг. Софией от его погибельного заблуждения.
Если любовь м. Софии привлекала под сень обители разнообразных мирских лиц, то эта любовь коснулась и забытых могил на старинном кладбище, расположенном вблизи церкви св. Иоанна Милостивого.
Вот как об этом повествует в письме к братству преп. Германа Аляскинского о. архимандрит Герасим (1886-1969гг.), спасавшийся, как отшельник, в течение 35-ти лет, в скиту преп. Германа на Еловом острове: «В 1914 г., в конце апреля, я посетил женский монастырь «Отрада и Утешение». Он был построен на высоком берегу реки Оки, и вид с балкона гостиницы был прекрасен. Вечером, сидя на балконе, я увидел множество огоньков, что сияли за кустами сирени и за берёзками. Меня потянуло туда. Я спустился, прошёл недалеко и увидел чудную картину: на монастырском кладбище сияло много, много цветных лампад. Господи! какая то была красота! Помню, мне и не хотелось даже покидать тот дивный уголок!». Правда, иг. Софии в 1914 г. уже не было там, но в её любимом детище свято соблюдалось всё, что было ею заведено, все традиции. (Не был ли тот вечер днем Родительской Субботы? — Е. К.).
О тяжёлом испытании, выпавшем на долю м. Софии во время её настоятельства в обители «Отрада и Утешение» нам поведала Елена Нилус. Матушка София, будучи духовной дочерью Оптинских старцев, когда только могла, ездила в Оптину Пустынь и при встречах с Еленой Александровной делилась с ней своими переживаниями. Произошло следующее: в обитель долго не назначали священника. Наконец, к великой радости матушки и сестёр, они узнали, что батюшка к ним едет. Собрались все сёстры с матушкой для торжественной встречи. Подъезжает тарантас и из него, ко всеобщему ужасу, выходит совершенно пьяный священник. Матушка спокойно, точно ничего не случилось, проводит встречу. Затем собрала сестёр, взволнованных и разочарованных, и твёрдо им сказала, что раз произошло таковое попущение Божие, что к ним послан этот священник, то их долгом является почитать его и не соблазняться его слабостями. Сёстры, как всегда, приняли её слова с полным доверием, а для матушки началось жестокое испытание. Характер у этого священника оказался ужасным. Оказалось, что его собственная семья от него сбежала. Он бил приставленную к нему старушку-послушницу, во время богослужения возмутительным образом громко бранил пономарок и клирошанок. Вся обитель была в отчаянии, но матушка умоляла всех терпеть. Она видела во сне, что она поднималась по воздуху всё выше и выше, ведя за собой этого священника: из этого она сделала заключение, что он неспроста к ней послан. Между тем, положение делалось все труднее и труднее. Священник её возненавидел. Он отыскал среди её послушного и мирного стада двух-трёх паршивых овец, не смевших доселе проявлять открыто свое недовольство. Он составил против настоятельницы партию и начал писать против неё жалобы, что было до тех пор неслыханно в её мирной обители. Но м. София твёрдо стояла на своём: молилась за него Богу и настойчиво требовала от возмущённых сестёр, чтобы они почитали его ради его сана.
Было, однако, у этого священника одно великое достоинство — он искренно молился и старался не пропустить дней, когда полагалось совершение Божественной Литургии.
Однажды ночью матушка внезапно заболела и так сильно, что пришлось волей-неволей позвать обительского священника для напутствования на случай фатального исхода её недомогания. До тех пор она никак не могла заставить себя исповедоваться у него. Между тем произошло неожиданное: идя к игуменьи по подмосткам, проложенным от её кельи в церковь, священник споткнулся и пролил св. Дары.
Этот несчастный случай вызвал со стороны матушки чувства самого глубокого сожаления и сочувствия. Священник увидел её в истинном свете, у него открылись глаза. По уставу он должен был доложить архиерею о случившемся. Епископ его послал к духовнику. Но вернулся в обитель он совсем другим человеком и заявил, что он едет к о. Герасиму на исправление.
Отец Герасим был необычайным явлением — он был целителем душ человеческих. В его обитель стекалось всё то, что не годилось в обыкновенной житейской обстановке: люди — физические инвалиды и полу-калеки, а также люди, требующие морального исправления.
С молодых лет о. Герасим был учеником старца Герасима отчасти юродствовавшего и жившего вне монастыря. Старец сказал о нём: «Миша, — так звали его тогда, — будет меня выше». Эти слова сбылись.
После смерти своего наставника, о. Герасим, по предсказанию своего старца, в том месте, которое им было названо «прекрасным», и где, по его словам, возникнет монастырь, построил шалаш. К нему присоединился второй. Вскоре здесь действительно возник благоустроенный монастырь под покровительством Палестинского Общества, коего председателем был Великий князь Сергий Александрович, родной брат Императора Александра III-го. Обитель эта была посвящена преп. Сергию Радонежскому, имя которого носил Великий князь. Это был самый энергичный, волевой человек в царской семье. Он служил опорой для своего племянника — Императора Николая II-го. Убийство Великого князя нанесло тяжёлый удар по строю государства Российского.
Великий Князь недаром покровительствовал обители о. Герасима, в лице которого соединилась подлинная святость вместе с поразительной энергией и хозяйственными способностями. Монастырь был благоустроен, и его настоятель прекрасно управлял 400-ми десятинами земли. Была устроена ферма, сдавались дачи благочестивым дачникам. Перед монастырем был пруд с фонтаном, и были насажены цветники. Всё это благоустройство было создано для опекаемых больных и калек. Лежачие пользовались хорошим уходом, а те, которые могли двигаться, были приспособлены каждый к подходящему ему занятию.
Любвеобильность старца отца Герасима была поразительная, она не имела предела и имела дар перерождать человеческие сердца.
С м. Софией у них существовала духовная близость, и они посылали друг к другу своих духовных чад.
По данной ему благодати, о. Герасим старчествовал и давал прозорливые указания и ответы на задаваемые ему вопросы, волновавшие толпившихся вокруг него посетителей.
Вот в эту «лечебницу» и пожелал определиться на покаяние священник из обители «Отрада и Утешение». Вскоре он совершенно вылечился от алкоголизма и попросился вернуться к матушке. Но она в то время была уже в Киеве.
ИЗ ДНЕВНИКА СЕРГЕЯ НИЛУСА
(глава из книги С.А. Нилуса "На берегу Божьей реки")
25-го января (1910 г.). Обитель любви, веры и... нищеты
С егодня была у нас мать Мария, рясофорная послушница из Дугненской обители, основанной во имя Царицы Небесной, в память явления одной из Её чудотворных икон и свт. Иоанна Милостивого. Не монастырь, даже ещё и не община. Смиренное это общежитие жён и дев, пожелавших уневестить себя Христу, а в нашем сердце ему отведено такое обширное место, что хоть бы и великой лавре впору. Такова сила и власть любви, живущей и управляющей этой обителью в лице её настоятельницы, человека исключительной духовной красоты и разума Христова, и единодушных с нею и единонравных сестёр ей о Христе Иисусе. Ни обители этой, ни настоятельницы её я ещё и в глаза не видал, но такова сила любви, что и невидимое становится как бы видимым, а сердечному оку ближе даже иногда, чем иное видимое.
Кто свёл нас духом с этой дивной обителью любви, веры и... нищеты, вожделенной Евангельской нищеты духа, которой обещано Царство небесное, и той нищеты, от которой немощной плоти, увы, бывает иной раз до слёз и холодно, и так голодно-голодно?!.. Кто свёл нас, кто первый проторил нам дорожку к ним, к этим чистым душам, искательницам, Божиего Иерусалима, града невидимого?
Великая немощь человеческая — та горькая «послушница без послушания», о которой у меня записано было под 10-м января прошлого года: ей бесприютной, гонимой и, по правде сказать, в общежитии едва терпимой, был дан приют в этом общежитии; там вновь её измученному сердцу улыбнулись небесной улыбкой любовь и сострадание. Через неё «наше» отозвалось туда, а оттуда «их» повеяло благоуханием святости к нам — и мы заочно стали родные.
Так сила Божия в немощи совершается...
Заочное наше знакомство около года тому назад повело и к письменному.
В феврале прошлого года я получил оттуда письмо, в нём мне писали так:
«Возлюбленный о Христе брат, Сергий Александрович! Простите за беспокойство, что отрываю Вас от обычных Ваших занятий, зная, что Вы не откажетесь помочь нам в том, в чём Господь даст Вам силу и способности помочь. Я обращаюсь к Вам по послушанию своей матушке-настоятельнице, ещё незнакомой Вам лично, но верящей в осуществление с Вами личного общения, когда на то будет воля и указание Божие, без которых она старается и шагу не ступить. И вот, я стучусь к Вашему сердцу помочь нам из прилагаемого жалкого материала о нашей обители составить душеполезный очерк, поместить его в какой-нибудь духовный журнал или же издать отдельной брошюрой. Нам верится, что из этого малого Господь поможет Вам создать живую картину великой нашей немощи и отразить в ней тот слабый луч света Божия, который доступен нам в искании чистоты иноческой жизни.
Наша обитель бедна и ничтожна, но в ней полтораста душ, жаждущих Христова утешения и пришедших сюда, как в тихий оазис, из духовной пустыни многошумного и суетного мира, чтобы послужить ему и себе чистотою сердца и молитвою. Знойно и душно там от усилившегося развращения обычаев и нравов. Женская душа во все времена тяготела к любви и вере сильнее и горячее мужской, понимала и искала Божественной правды в мире, а теперь, более чем когда-либо, ибо в мире ныне явно, вместо имени Божия и Его власти, призывается имя и власть Его противника и исконного человекоубийцы, вместо истины царствует ложь, вместо чистоты ума и сердца — распущенность. Ныне, более чем когда-либо, исполняются слова Спасителя: Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч, ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку — домашние его (Мф. 10, 34-36). Ныне жена не стала понимать мужа, занятого только пустыми материальными расчётами, муж — жену, ищущую Бога; ныне брат восстаёт на сестру за её любовь к целомудрию, а мир презирает, гонит и попирает решительно всё, что может напомнить ему о Христе и Его заповедях. Теперь именно настал тот великий духовный голод, о котором предсказал великий Псалмопевец и Царь словами: Спаси, Господи, ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими. (Пс. 11, 2). Душа задыхается в миру, одурманивается и, если не убежит от мира, скоро умирает мучительною смертью или самоубийства, или конечного отпадения от Бога и сатанинской вражды на Него. Жалкая, чуткая душа, ещё не успевшая оскверниться в чаду угара мирской жизни и грехов человеческих, стремится вырваться из мира, уйти туда, где небо чисто, где дышится ей легко, где воздух не заражён изменой Богу, чтобы там вздохнуть легко и набраться сил для борьбы со злом, грехом, со своею плотью, воюющей на душу, и с пакостником её, богоборцем-диаволом. Вот причина и разум основания и возникновения ныне то там, то сям многочисленных, всё умножающихся женских обителей, к числу которых, как их младшая и немощнейшая сестра, относится и наша юная обитель, такая убогая, такая немощная, как гнездо слабых ласточек на чужом окне, под чужою кровлей. Жива она чудом Божиим, хранима, поддерживаема и утешаема любовью Того, Кто Сам есть Любовь истинная. Чудом Господним полтораста нищих на чужой земле, при чужой церкви живут в этом уголке и не умирают, мало того, ещё и чужих, заброшенных детей содержат в созданном ими приюте. А как теперь мир смотрит на обители, как заботится о поддержании существования молящихся за него Богу их обитателей, считая всех монашествующих тунеядцами?..»
Кончается письмо это словами: «Помогите нам словом Вашим, если на то есть воля Божия».
Видно не было тогда воли Божией: думал я думал, как и чем мне помочь нищете этой непокрытой, горем да бедами, как пеленами, повитой, и ничего-ничегошеньки не мог придумать для убожества святых этих подвижниц. Писать о них, взывать о помощи? Кто мне поверит? Да и кто теперь каким бы то ни было словам и писаниям верить станет, если уже святейшему слову Св. Писания не стали веровать? А я-то кто?... Думал, думал, ничего не придумал и с плачем в сердце ответил бессилием на веру и надежду взывавших к моей помощи.
Казалось бы, по законам мира, и быть тут концу всякому общению: но иной суд Божий и иной человеческий, отказ мой в помощи обручил нас с обителью вовек неумирающею взаимною любовью. На письмо мое, адресованное самой настоятельнице, я получил от неё характерный для неё и для её дочек следующий ответ:
«Дорогой друг мой, Сергей Александрович! Простите меня: я поступила необдуманно и без благословения батюшки о. Варсонуфия послала Вам очерк нашей обители. На меня нашло какое-то затмение, благодаря просьбе одного доброго для нас священника, и, по слабости ума, характера, да ещё по гордости, я решилась на подобный поступок. Теперь Вы меня вразумили и, кроме виновности, я ничего не чувствую. За Ваше письмо и за всё, что в нём, как умею, благодарю Господа. Вашей добрейшей супруге потрудитесь передать мой искренний привет, целую её душу. Да хранит Вас Господь во все дни жизни Вашей в мире, любви и уповании. О нуждах нашей обители я лично не могу почему-то ничего писать — это исполняют за меня мои детки. Вас обоих я храню в своем сердце, как некое сокровище, и рада Богу, что Вы существуете на белом свете, что Вы взысканы милостью Божиею. Если не трудно, то прошу помолиться о нас, грешных. Я помню Вас пред Господом, и если бы было ему угодно, то навеки и всей душой я была бы предана Вам крепкою во Христе любовью. Недостойная настоятельница София».
Это после отказа-то, да вдруг такое письмо! Вот, подумалось нам, та любовь, которая … не ищет своего, не раздражается... всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит, та любовь, которая по слову Апостола, никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1Кор., 13; 5, 7, 8)! Сердце наше было умилено, и в нём от любви родилась любовь, угодная Богу и навеки предавшаяся и обители, и той, кому было дано затеплить её в нашем сердце навеки неугасимой лампадой.
* * *
О битель эта, о которой слезами любви и жалости намётывает эти строки перо моё, оказалась духовной дочерью нашей Оптиной и её старцев. С благословения своей настоятельницы сёстры обители, наезжая в Оптину к своим духовным руководителям, кое-когда стали пользоваться нашим гостеприимством. Надо ли говорить, какая их у нас встречала любовь!? Мы, да и все домочадцы, на скиток наш стали смотреть, как на подворье этой дорогой нашему сердцу обители; всё крепче и крепче спаивались узы нашей любви... Под Рождество, в самый сочельник, когда внезапно наступившие после продолжительной оттепели морозы достигли 30° по Реомюру (37,5° по Цельсию. – ред.), из любимой обители нам прислан был куст азалий в полном цвету. Привезла его из Москвы послушница Мария, ездившая по делам обители и отпущенная матушкой-настоятельницей на побывку к старцам за советом по какому-то для послушницы этой неотложно-спешному делу. Куст цветущей азалии среди зимы! И ни один цветок, ни один листик не тронут был морозом — вот она любовь, творящая чудеса! И дивились мы ей, и не могли на неё нарадоваться... Рождественские праздники и эти «на снегу цветы» заставили нас написать матушке и выразить ей со всей полнотой и искренностью те чувства, которыми преисполнилось наше сердце к ней и к сёстрам за все её и их, убогих и нищих, щедроты и милости. Ответ матушки я получил сегодня с той же послушницей Марией. Ответ этот так живописует заочного друга нашего и молитвенницу, что я умилённым сердцем и душою умилённою письмо это заношу на эти страницы. Вот что пишет нам этот ангел во плоти:
«Господь посреди нас есть и будет. Получила я два письма Ваших и, полная радости, припав головою к земле, благодарю Создателя за все Его милости и за это утешение особенно. Но из дорогих тех писем я заметила, что Вы слишком беспокоитесь о каком-либо вещественном воздаянии нашей обители, так что даже очерк её, посланный к Вам по необдуманности, имеете на своём сердце, как неоплаченный вексель. Не надо так, Сергей Александрович! Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Для Бога всё ниже любви. Любовь соединяет и находящихся далеко. Так и молитва может принести величайшую пользу далеко находящимся друг от друга...». Кажется, глубокие чувства во Христе ничего не просят от любимых, сами в себе имея удовлетворение. А я вот радуюсь Вашей святой любви к нам и прошу у ней молитвы, считая её самой лучшей наградой. Буду и сама молиться, как могу, невзирая на своё недостоинство, молиться будут и дети. Буду кричать Господу Богу о милости Вам, как кричит малая лесная птичка, стоющая один грошик, но не забытая у Бога; буду любить Вас обоих, как люблю ясные звёзды или чистые Божии радости. Увижу ли я Вас когда-нибудь или нет, это меня мало заботит. Мне всё думается, что я вижу души Ваши и всем сердцем желаю до последнего дня моей земной жизни, и если получу прощенье, то и там, в обители небесной, волею Божиею сохранить к Вам всю силу самой высокой и нежнейшей любви, подобия которой не выразить здесь словами ограниченного человеческого разума.
Господи благий, благослови, укрепи и соверши во мне это! Многогрешная София, настоятельница обители Пресвятой Богородицы N.
Простите!»
Так заводились и укреплялись в любви Божией мои с женою отношения к «малой лесной птичке, не забытой у Бога, кричащей к Нему» о милости не только к нам, но ко всему миру Христианскому, Православному.
Молитва праведного — стояние граду... Великая это милость Божия!
26-го января. Чудо преп. Серафима. «Христос вчера, днесь, Той же и во веки».
С казывала нам м. Мария про великую обительскую радость:
— Большая у нашей матушки вера к преп. Серафиму. С тех пор, как они у нас настоятельствуют, батюшке, угоднику Божию, в нашей обители ими установлено каждую пятницу на утрени служить акафист. Акафист этот у нас весь поётся, читается только до слова «радуйся», а там — весь на 6-й глас поётся. Так это у нас хорошо, умилительно выходит, что иной раз, как схватит за сердце, и не знаешь, будет ли ещё на небе-то лучше: забудешь и про нищету нашу, даже и про то забудешь, что построили свои лачужки на чужой земле, что и храм-то, который весь обновили и куда ходим молиться, не наш, а приписной к соседнему — про всё на свете забудешь... Повек бы так радоваться да молиться! Просила матушка Св. Синод о том, чтобы нам храм этот отдали, а с ним и приписную к нему землю, десятин 448 что ли или около этого. Долго ходило ихнее прошение по разным местам, и всё по нему никакого решения не выходило. Многих это слёз стоило матушке. А дело не ждёт: сестёр год от году прибавляется, келии строятся; имиже весть судьбами строятся корпуса для приюта, для общежития, для общих послушаний — и всё без грошика, всё слезами, да молитвами, да чудом Божиим. На нас глядя, многие со стороны смеются: «вишь, — говорят, — залетели чёрные галки на чужие берёзки да по-птичьему и гнёзда себе вьют. Разве с умом люди так делают?! — Даже и доброхоты нашей обители, и те уверяли, что только и будет толку из затеи нашей, что нас заводские выгонят. Сколько плача нам наша жизнь стоила, и не перескажешь, а матушка наша, так та море за нас слёз пролила... И вот, батюшка мой, С. А., что сотворилось у нас нынче под преп. Серафима и за его святые молитвы, так уж это истинно чудо-чудное, диво-дивное! Сказывать начнёшь, плакать хочется. Об рождественских праздниках, близ памяти преп. Серафима матушке вышел указ от Духовной консистории о том, что Св. Синод отдал нашей обители и храм, и землю при нём, но с тем, чтобы матушка внесла к какому-то там сроку пять тысяч рублей. Подумайте — скажите: пять тысяч! а у нас у всех и полста, хоть обыщи, не наскребётся. И радость тут, и горе. Что тут делать? И вот, на память преп. Серафима положила матушка при всех сёстрах указанную бумагу к его иконе, вслух сестёр ему и говоря:
— Батюшка, видишь, что я творю? Денег нет, а я уже ответила владыке, что деньги к сроку внесу; а взять, ты сам, батюшка, знаешь, нам, нищим, неоткуда.
Сказали так-то, а там обратились к сёстрам:
— Давайте, — говорят, — сёстры день и ночь плакать к Преподобному, и веруйте, что он нас выручит.
И наплакались же мы тут, батюшка мой, вволю.
Так и осталась указная бумага лежать у Преподобного.
Прошло два дня, и ровнёшенько, копейка в копейку, от неизвестных матушка пять тысяч и получила: присланы деньги, и при них заказ молиться о здравии и спасении девиц Анастасии и Елизаветы. 4-го января деньги были получены, а 9-го матушка уже их свезла к владыке. То-то было у нас опять слёз да ликования, да радования!»
Об этом чуде преп. Серафима написала мне и сама матушка:
«Поделюсь, — пишет она, — с Вами ещё недавней милостью Божией. На днях был получен нами указ Св. Синода о передаче церкви свт. Иоанна Милостивого нашей обители, а также и земли при ней. За этот храм много душ страдало в продолжение 14-ти лет, и вот конец пришёл. Одновременно нам было предписано внести за 47 десятин 5000 рублей, а денег, конечно, не имелось. На день памяти преп. Серафима (2-го января) положили мы к иконе бумагу своего обязательства, и через два дня совсем неожиданно и от незнакомых людей привезены были в обитель ровно пять тысяч. Как часто приходится убеждаться в истине того, что Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки».
Аминь.
10-го февраля. Скорби сердца и канон Царице Небесной. Знамение Её милости.
С егодня, как бы в знамение милости Царицы Небесной и в ответ на горячую к Ней молитву, к нам, точно с неба Ангел Божий, пожаловала матушка София, настоятельница той обители, о которой любовь моя уже успела столько записать на страницы эти. Это была наша первая встреча лицом к лицу; и что же это была за радость всем нам, и какое это было ликование! — только на небе будет лучше, а на земле, вне любви Христовой, нет и не может быть никакого подобия этой радости, этому ликованию. В течение целого дня мы не знали, где мы — на небе ли, или на земле, в теле ли, или вне тела. Нечто подобное по силе чувства, исполнившего сердце любовью о Христе Иисусе, испытывал, представляется мне, «служка Божией Матери и Серафимов» Николай Александрович Мотовилов при встрече с преп. Серафимом в ближней пустыньке, накануне великой беседы о цели христианской жизни. «Никакое слово, — пишет он, — не может выразить той радости, которую я ощутил в сердце моем... Я плавал в блаженстве. Мысль, что, несмотря на долготерпение целого дня, я хоть под конец да сподобился, однако же, не только узреть лицо о. Серафима, но и слышать привет его богодухновенных словес, так утешила меня! Да, я был на высоте блаженства, никаким земным подобием неизобразимой, и, несмотря на то, что я целый день не пил, не ел, я сделался так сыт, что как будто наелся до пресыщения и напился до разумного упоения. Говорю истину, хоть, может быть, для некоторых, не испытавших на деле, что значит сладость, сытость и упоение, которыми преисполняется человек во время наития Духа Божия, слова мои и покажутся преувеличенными и рассказ чересчур восторженным. Но уверяю совестью православно-христианскою, что нет здесь преувеличения, а всё сказанное сейчас мною есть не только сущая истина, но даже и весьма слабое представление того, что я действительно ощущал в сердце моём».
Вот нечто подобное и по происхождению своему, и по силе чувства испытано было не одним мною, а всеми нами, отшельниками Нилусовского скита, в этот незабвенный день нашей первой встречи лицом к лицу с той, которую наше сердце уже больше года привыкло любить заочно.
Матушка приехала к старцам и к ним же привезла и шесть сестёр-певчих. Вечером, после старцев, они все вместе со своею матушкой собрались к нам, и весь вечер было у нас ангельское пение, душой которого и украшением был голос самой матушки. И такое это было дивное пение, что — истину говорю, не лгу — ничего мы подобного никогда не слыхали. Вдохновение было свыше, сердце растворено было Христовой любовью, Божья радость улыбалась душе нашей — оттого так и пелось, оттого так и слушалось, и молилось в глубине сердечной воздыханиями неизглаголанными.
«Радовалась я, — говорила нам ангел-матушка, — что, наконец, увижу вас, мои радости, и подумала: обитель наша зовется «Отрада и Утешение» — чем их утешить? И решила взять своих певчих, думаю: и им полезно к старцам, и вам будет утешение».
И великая сила любви, говорившая нам эти речи, сопровождалась такой улыбкой, таким светом и теплом привета и ласки, что сердце замирало и таяло в невыразимой благодарности к Богу и к Той, Которая есть Отрада истинная и Утешение великое.
Это ли не знамение вышнего попечения о грешных людях Небесной Игуменьи? Вчера и сегодня — ад и небо! Всё это так чудно, так знаменательно, так утешительно... Мы весь день едва удерживали умилённые слёзы, а вечером, за акафистами Знамению Божией Матери и преп. Серафиму, петыми целиком на глас 8-й и 6-й, мы, в полном смысле слова, исходили слезами. Дивлюсь только, как всё это могло сердце выдержать!..
Радуйся, Невесто Неневестная!
11-го февраля. Те же радости.
С егодня было то же, что и вчера, — те же радости, то же умиление! Насколько сильно было впечатление вчерашнего и сегодняшнего дней, пережитых точно в благодатном сне, я сужу по тому, что всё зло земли, над которым так болит, тоскует и плачет моё сердце, отступило, как силы нечистые под знамением Честного и Животворящего Креста Господня: во всех неумолкавших беседах наших с матушкой мы ни разу его не коснулись, как будто его вовсе не существовало. Какое это было утешение!
После обеда опять от старцев пришли сёстры-певчие, и опять полились небесные звуки дивного пения. В самый разгар его пришёл наш дорогой друг, отец Нектарий3. Надо было видеть его оживление и умиление!..
Вечером матушка со своими сёстрами уехала в свою обитель.
Для нас эти два дня были, как благодатный сон, как небесное видение. Как только благодарить за них Царицу Небесную?!