Из книги архимандрита Рафаила (Карелина) «На пути из времени в вечность»
Говорил схиархимандрит Андроник (Лукаш): «Смех, шутки и ласки – не дело монаха, это привычки мира, от которого он отрекся. Если монах стяжает благодать, то и без шутливости и внешней ласковости в словах он сможет утешать людей».
Одна женщина сказала отцу Андронику: «Когда при мне осуждают людей, я сижу молча, не вступая в разговор». Старец ответил: «Лучше бы ты сказала, что слушаешь молча, не пропуская ни слова. Тот, кто слушает клевету, сам становится участником клеветы, и то, что ты запомнила, в свое время перескажешь другим. Кто не смог удержать слух, не сможет удержать и язык». Та сказала: «Отче, если я встану и уйду, то оскорблю человека». Отец Андроник ответил: «Лучше обидеть человека, чем Бога; лучше потерять дружбу, чем благодать».
Один монах спросил у отца Андроника: «Иногда я включаю телевизор, чтобы узнать последние известия, а затем выключаю его; что в этом плохого?». Старец ответил: «Ты один раз выключишь телевизор, а в другой раз подумаешь: посмотрю еще немного, что там показывают,– и просидишь половину ночи, рассматривая чебурашек. Вот диавол и поймал тебя.– Старец продолжал: – Монах, который смотрит телевизор, этим самым нарушает три обета: отречения от мира, целомудрия души и пребывания во внутренней молитве. Он трижды клятвопреступник, а ты еще спрашиваешь, что в этом плохого». Монах спросил снова: «А как же епископы смотрят телевизор?». Старец ответил: «А разве они заставляют тебя делать то же? Ты знай себя».
К монахине Аполлинарии пришла ее духовная дочь и спросила: «Что мне делать? Патриарх сказал мне, что Божия Матерь призывает меня в Дидубийский храм, и он назначает меня свечницей, а я сомневаюсь: призывает меня Божия Матерь или нет». Монахиня Аполлинария ответила: «Если даже Божия Матерь не призывает тебя, но ты поверишь слову Патриарха и пойдешь в Дидубийский храм, чтобы исполнить волю Царицы Небесной, то получишь такую же награду от Пресвятой Богородицы, как если бы Она действительно призвала тебя».
Архимандрит Варсануфий (Величко) [1] сказал: «В тропиках обитает особый вид амфибии. Эти существа живут в реках и маленьких озерах, а если водоемы высыхают, то они могут приспособиться к другим условиям и жить на суше. Со временем у них отмирают жабры, и они уже не могут находиться в воде. Некоторые монахи после закрытия монастырей оказались в миру и приспособились к мирской жизни. Когда обители стали открываться, они уже не захотели вернуться туда. Когда я встречаю таких монахов, то вспоминаю амфибий, перекочевавших на сушу».
Сказал иеромонах Василий (Пирцхалава): «Самый страшный грех для монаха – блуд. Другие грехи, по сравнению с ним,– это пыль, которую легко сдуть».
Говорил он: «Я слышал от одного старца, жившего много лет на Афоне, что священник, который совершает блуд и при этом литургисает, еще до смерти находится в аду. Когда он возглашает: “Мир всем” и “Благословение Господне на вас”, то Ангел алтаря говорит: “Благословение от Бога народу, а тебе – проклятие”. Когда он причащается, то его душа становится черной, как сожженный уголь. Когда он кончает служить Литургию, то диавол подходит к нему и целует в губы как своего друга».
Он рассказывал: «Жили недалеко друг от друга два брата-монаха. Один пошел в город по каким-то делам и там пал. А другой видел во сне: бурлящее море, его брат-монах шел по скользкой скале и вдруг упал в пучину. Он стал кричать во сне: “Помогите!”, но море заглушило его голос».
Я спросил иеромонаха Василия: «А есть ли грех тяжелее этого греха?».– «Отчаяние и самоубийство,– ответил он.– Но чаще всего приводит монаха к отчаянию блуд».– «А за что попускается впасть в блуд монаху, ведь он молится Богу и хочет спастись?».– «За непослушание и неисповеданные грехи». Я снова спросил: «А прощается ли этот грех священнику?».– «Пусть это решает архиерей»,– ответил он.
Спросили у схиархимандрита Виталия (Сидоренко), что он нашел лучшего для спасения. Он ответил: «Молитву с покаянием».
Сказал схиархимандрит Виталий: «Некоторые пустынники прочитывают за сутки всю Псалтирь, а другие – одну кафизму читают двадцать раз. Я делаю первое ради братии, но предпочитаю второе».
Рассказывал схиархимандрит Виталий: «Когда мы в пустыне учились Иисусовой молитве, то считали, сколько молитв надо сказать, когда идешь от койки к наружной двери и от келии до ручья. За трапезой, зачерпывая пищу из общей миски и донося ее до рта, мы произносили одну Иисусову молитву и время трапезы также измеряли числом Иисусовых молитв. Чтобы ум не был всегда напряжен, мы по временам пели словами Иисусовой молитвы на какой-нибудь покаянный мотив, но это ненадолго, а затем снова читали Иисусову молитву. Был еще у нас один обычай: пока братья работали, один читал вслух Иисусову молитву, чтобы помнить завет старца: “Молитва – дело, а работа – поделье”».
Говорил схиархимандрит Виталий: «Я видел людей, которые прочитали все, что было написано в “Добротолюбии” об Иисусовой молитве, и выучили это наизусть, но самой молитвы достигнуть так и не смогли. Я видел и других, которые ничего не читали, а только вопрошали своего старца, и старец говорил им то, что нужно было для них. И за молитвы старца Господь давал им молитву».
Говорил еще схиархимандрит Виталий: «Сколько было в пустыне людей, которые не имели книг, а молитва, как река, текла в их сердце. Сама благодать учила их. Если сердце стяжало чистоту и незлобие, то такое сердце само будет искать Бога, желать Бога, плакать перед Богом, и благодать войдет в него, как в свой дом».
Спросили схиархимандрита Виталия: «Каковы признаки чистоты сердца?». Тот ответил: «Первая степень – это зрение своих грехов и плач о них; вторая – смирение перед каждым человеком и невидение чужих грехов. Еще более высокая степень – любовь к врагам, как к своим друзьям. А конца совершенства у чистоты нет».
Схиархимандрит Виталий сказал: «Когда я читаю поминальные записки о живых и мертвых, то держу помысл, что их Ангелы-хранители молятся за меня в это время, и чтение записок меня не обременяет».
Отец Виталий сказал: «Бывает, что человек согрешит, и его преследуют тяжелые сны. Один брат рассказывал мне, что он увлекся нечистыми помыслами, а затем видит сон: стены его келии – черного цвета, он подходит, трогает их и чувствует, что они обиты черной шерстью. Келия была образом его души, этот сон призывал его к покаянию».
Рассказывал схиархимандрит Виталий: «Бесы искушают людей, живущих в миру, через помыслы, а пустынникам они являются в чувственных образах. Мы слышали по ночам рев зверей, крики людей, которые хотят напасть на наши хижины, стук шагов на чердаке, как будто кто-то ходит там; иногда мы видели, что к нам пришли посетить нас знакомые люди, но это оказывалось призраком. Я испытал тяжелое искушение от бесов. Мне ночью во сне казалось, что мертвец наваливается на мою грудь, я не могу пошевелиться под его тяжестью, у меня немеет язык, я не могу произнести слова молитвы. Это продолжалось долго. Наконец, собравшись с силами, делаю мысленно крест, затем начинаю говорить: “Да воскреснет Бог” – и чувствую, что каменная плита сваливается с моей груди. Я написал своему духовному отцу об этом с просьбой, чтобы весь монастырь помолился обо мне. Невозможно представить ужас от приближения демона тому, кто не испытал этого сам».
Рассказывал схиархимандрит Виталий: «Бесы искушают людей, живущих в миру, через помыслы, а пустынникам они являются в чувственных образах. Мы слышали по ночам рев зверей, крики людей, которые хотят напасть на наши хижины, стук шагов на чердаке, как будто кто-то ходит там; иногда мы видели, что к нам пришли посетить нас знакомые люди, но это оказывалось призраком. Я испытал тяжелое искушение от бесов. Мне ночью во сне казалось, что мертвец наваливается на мою грудь, я не могу пошевелиться под его тяжестью, у меня немеет язык, я не могу произнести слова молитвы. Это продолжалось долго. Наконец, собравшись с силами, делаю мысленно крест, затем начинаю говорить: “Да воскреснет Бог” – и чувствую, что каменная плита сваливается с моей груди. Я написал своему духовному отцу об этом с просьбой, чтобы весь монастырь помолился обо мне. Невозможно представить ужас от приближения демона тому, кто не испытал этого сам».
Еще рассказывал схиархимандрит Виталий: «Однажды зимой я вышел ночью из келии и увидел большую собаку. Я стал звать ее, но она в ответ завыла. Я понял, что это волк, который готовится броситься на меня, и закричал: «Господи, молитвами отца моего духовного, схиигумена Серафима (Романцова), помилуй меня!» – и волк, как будто гонимый невидимой силой, убежал в лес. Это был уже не призрак: наутро мы увидели на снегу волчьи следы».
Отец Виталий говорил: «И в милиции есть добрые люди. Однажды, когда я странствовал, меня схватила милиция и била, а начальник заступился за меня и сказал: “Не бейте его сильно, а то он умрет, и тогда хлопот не оберешься”. Тогда меня перестали бить ногами, а только таскали за волосы и бороду».
Некий монах жаловался отцу Виталию, что брат, с которым он живет в одной келии, сварлив. Отец Виталий сказал: «А мне везде и со всеми было хорошо». Монах удивился и спросил: «Объясни мне, что значат твои слова». Отец Виталий ответил: «С кем бы я ни был, я старался, чтобы не мне с людьми, а со мной людям было хорошо, и положил на сердце – отсекать перед каждым человеком свою волю».
Архимандрит Гавриил (Ургебадзе) говорил: “Если бы вы видели, какая благодать сходит на Литургии, то были бы готовы собирать пыль с пола храма и умывать ею свое лицо!”.
Спросили архимандрита Гавриила, когда будет конец мира. Авва ответил: «Двадцать четыре старца молятся, чтобы Господь скорее пришел на землю судить живых и мертвых. А двадцать четыре святых на земле молятся, чтобы Господь продлил время для покаяния. Среди них бетанский архимандрит». Его спросили: «Там два архимандрита, который из них?». Авва ответил: «Довольно того, что я сказал, а больше говорить об этом не полезно».
Говорил отец Георгий (Булискерия): «Вся философия и мудрость мира заключаются в Иисусовой молитве, поэтому монах – истинный философ (любитель мудрости)».
Сказал Патриарх Давид (Девдариани): «Мать для своего ребенка – это стена нерушимая и стража неусыпная».
Говорил Патриарх Ефрем (Сидамонидзе): «Если из двоих один умный, то ссоры не будет».
В Прощеное воскресенье Патриарх Ефрем сказал священникам: «Целуйте епитрахиль и престол, целуйте друг друга, согревайте друг друга теплом своей любви». Перед смертью Патриарх Ефрем сказал: «Пора мне идти в свой последний путь. Я снимаю все наказания с тех, кого я наказал, я прощаю всех и прошу у тех, кого я обидел, прощения; весь суд я предоставляю Богу».
Митрополит Зиновий (Мажуга) сказал монаху, который спросил его, как спастись: «Когда ты находишься один в своей келии, то твори Иисусову молитву и отгоняй все помыслы, не только худые, но и добрые. Безмолвие монаха – это свобода от помыслов. Если будешь поступать так, то увидишь Промысл Божий в своей жизни». Говорил еще митрополит Зиновий: «Послушание выше любви, так как любовь без послушания оказывается страстью, а послушание, очищая душу человека, ведет ее к любви духовной. В гордом и непослушном сердце нет и не может быть любви; это самообман».
Спросил некий монах митрополита Зиновия: «Что выше: Иисусова молитва или Псалтирь?». Тот ответил: «Святые отцы сказали: “Одного держись и другого не оставляй”. Но Иисусова молитва выше, она – сокровенная жизнь монахов». Помолчав, он продолжал: «Если ты читаешь Псалтирь или другие молитвы и в это время в сердце твоем пробудится Иисусова молитва, то оставь все молитвословия, отложи в сторону книгу и внимай Иисусовой молитве, пока ею не насытится душа и она не замолкнет сама собой». Монах рассказал об этомсхиархимандриту Виталию и спросил: «А если я читаю правило к Причащению, то как мне быть? Должен ли я оставить его и заниматься Иисусовой молитвой?». Тот ответил: «Должен. У Апостола написано: Духа не угашайте [Фес. 5, 19]. Когда идет Иисусова молитва, то менять ее на другие – это угашать дух. Святые отцы сказали: “Кто творит в сердце Иисусову молитву, тот подошел к трону царя и беседует с ним, а кто читает книжные молитвы, тот взывает к царю издали, как бы стоя за дверями”».
Митрополит Зиновий сказал: «После любодеяния, даже если оно не дошло до блуда, надо временно оставить Иисусову молитву, а вместо нее говорить: “Боже, милостив буди мне, грешному; Боже, очисти мя, грешнаго”».
Митрополит Зиновий говорил: «Не имей у себя никакой вещи или одежды того, к кому ты питаешь пристрастие, иначе эта вещь будет напоминать о грехе и станет для тебя преткновением».
Владыка Зиновий сказал: «До первого закрытия Глинской обители у нас монахи предпочитали читать “Лествицу” и другие святоотеческие книги на славянском языке, а когда им задавали вопрос: разве на русском вам не более понятно,– то отвечали: нет, на славянском нам понятнее».
Сказал митрополит Зиновий: «В юности я особенно любил читать творения Иоанна Златоуста: какая глубина у этого отца!».
Сказал митрополит Зиновий ученому монаху: «Старайся не читать книг инославных писателей, хотя бы не находил в них ничего плохого. В этих книгах другой, тяжелый, дух – так говорили нам наши старцы».
Сказал владыка Зиновий: «Не надо иметь ни к чему привязанности, даже к святыне».
Он же сказал: «Сберкасса, где я храню свои деньги,– это люди».
Сказал митрополит Зиновий: «Не рассказывай о своих плотских искушениях женщине, даже игумении; это будет неполезно для ее души».
Митрополит Зиновий сказал молодому монаху: «Бойся горячо молиться о тех, к кому ты питаешь плотское пристрастие; такая молитва неугодна Богу: в ней содержится тайный блуд. Вверь этого человека Промыслу Божию, а сам забудь о нем. Если исполнишь это, то за твою решимость Господь не оставит его Своей милостью и примет твое забвение как молитву».
Митрополит Зиновий сказал: «Невозможно, не исполнив послушания, сохранить душевный мир. Теряя послушание, монах теряет покой».
Сказал еще митрополит Зиновий: «Когда монах после многих искушений и падений решается жить в послушании, то он подобен слепцу, который прозрел».
Митрополит Зиновий рассказывал: «Когда я пришел в Глинскую обитель, то там еще жили монахи, которые знали наизусть Новый Завет и Псалтирь. Один из них, слепой монах-псаломщик, ежедневно на литургии читал Апостол по памяти и ни разу не ошибся; он выходил на середину храма с зажженной свечой, а после чтения тушил ее и поднимался на клирос. Однажды свеча погасла во время чтения, и когда он по привычке стал гасить ее, то мы, молодые послушники, догадались, что старец был слепой. А теперь появился новый вид монахов, которые ни разу не прочитали Новый Завет от начала до конца, но зато они в курсе политики и знают, какие телепередачи по каким каналам идут, о чем пишут в журналах и газетах; они, бедные, сами того не понимают, что лишили себя духовной радости – этого богатства монахов, и проводят жизнь в теплохладности; их ни монахами, ни мирянами не назовешь».
Архимандрит Елисей из Ахкерпи сказал: «Творения Игнатия Брянчанинова– это предисловие к “Добротолюбию”».
Католикос-Патриарх Калистрат (Цинцадзе) долго молился перед иконой святителя Николая, а затем сказал: «Ты архиепископ, а я Патриарх, поэтому услышь и исполни просьбу Патриарха».
Католикос-Патриарх Калистрат говорил, что Церковь сохранили Бог и простой народ.
Патриарх Кирион (Садзаглишвили) сказал: «Я испытал голод и поэтому храню в своем патриаршем доме сухари».
Митрополит Маргветский Константин (Меликидзе) рассказывал: «Мне часто приходилось читать заклинательные молитвы над людьми, одержимыми демонами. Я из собственного опыта отчиток могу сказать, что демон особенно страшится молитвы к Архистратигу Михаилу и всем Архангелам Небесного воинства. Поэтому заклинательные молитвы я начинаю с молебна к святым Архангелам и Ангелам».
Сказал отец Парфений (Апциаури): «Монах за трапезой должен брать столько пищи, сколько нужно, чтобы покрыть дно тарелки».
У отца Парфения спросили: «Как заниматься Иисусовой молитвой?». Он ответил: «Когда я был молод, то старался найти время, чтобы уединиться, и, читая Иисусову молитву, клал множество поклонов. Теперь я большей частью читаю Иисусову молитву, сидя на стуле. Когда я с людьми, то творю ее в уме, когда один, то говорю ее тихо, вслух себе, а когда согревается сердце, то сижу и слушаю молитву; когда она замолкает, снова читаю ее шепотом вслух».
Еще говорил отец Парфений: «Молись, и сама молитва научит тебя молитве, только старайся читать ее внимательно и неспешно».
Отец Парфений сказал: «Если молитва не идет, то тащи ее».– «Что это значит, отче?» – спросили у него. «Если ты хочешь внимательно молиться, но не можешь, вспомни, какие грехи мешают тебе; покайся и молись снова. Если молитва опять не идет, то подумай, кого ты не простил от сердца. Прости их и снова молись. Если опять трудно молиться, то проверь себя: кого ты любишь больше других, о ком особенно заботишься? – Уравняй их в своем сердце с остальными. Если и это не помогло, то, значит, ты подвергся демонскому искушению; тогда встань и читай молитву вслух, хотя бы ум и сердце твое были глухими, как камень. Только не оставляй места и не прекращай молитвы».
Отец Парфений сказал: «Во времена гонений, когда каждую ночь меня могли арестовать, молитва сама шла в сердце, как вода из источника».– «А теперь?» – спросили отца Парфения. «Теперь этот родник надо постоянно расчищать от песка, чтобы он не иссяк»,– ответил старец. Возможно, под песком он подразумевал заботы и впечатления этого мира.
Отец Парфений сказал: «Демон всеми способами старается отвлечь монаха от его главного делания. Даже продолжительное чтение духовных книг неполезно, если оно отвлекает ум монаха от молитвы. Я видел монахов, которые читали духовные книги часами с таким восторгом, с каким читают светские люди романы, но не исполняли того, что написано там, и говорил им, что они лучшее променяли на худшее».
Говорил отец Парфений: «Некоторые монахи читают научную литературу, чтобы уметь говорить со светскими образованными людьми на их языке. Они не понимают, что ученые ищут у монахов не того, что знают лучше их, а того, чего не имеют сами,– духовности».
Сказал отец Парфений: «Монах, занимающийся наукой, занимается чужим делом: он перестает быть монахом, а ученым не становится. Делание монаха – творить в безмолвии Иисусову молитву».
Сказал отец Парфений: «Сколько книг написали люди и забыли о Книге книг – Святом Евангелии!».
Говорил отец Парфений: «Теперь ученых много, а монахов мало».
Отец Парфений сказал: «Монах должен подражать улитке: сидеть, как в раковине, в своей келии и молчать, а не переходить с места на место».
Отец Парфений сказал: «Разговоры о блудных грехах даже в целях назидания неполезны. Они растравляют раны души и ведут человека к падению. Грех блуда особенно опасен тем, что душа человека имеет тайную привязанность к нему; эта страсть может быть незаметной, как тлеющий уголек под пеплом».
Схиигумен Савва (Остапенко) говорил: «Один из признаков Иисусовой молитвы – это желание молчания и уединения. Тот, у кого в сердце имя Иисуса Христа, не говорит пышных слов и не повторяет одного и того же дважды».
Сказал схиигумен Савва: «Кто разговаривает во время богослужения, тот становится сообщником диавола, который старается отнять молитву». Если отец Савва слышал разговор в алтаре во время службы, он резко, даже с гневом прерывал его. Когда во время службы что-либо спрашивали у него, то он не отвечал, а если повторяли вопрос, то говорил: «Во время Литургии совершается дело более великое, чем во время мироздания, а ты не понимаешь этого». Часто отец Савва отвечал на вопрос не словами, а молитвой. Он говорил: «Я помолюсь, и тебе будет дан ответ».
Отец Савва говорил: «Диавол искушает духовное чадо против своего отца, влагает в сердце беспричинную злобу, иногда даже имя духовного отца вызывает раздражение. Ни в коем случае нельзя скрывать это состояние от духовника. Надо бежать и исповедоваться у него; тогда диавол будет посрамлен. Если станешь скрывать, то такие состояния будут повторяться все чаще и превратятся в подобие болезни. Одна моя духовная дочь говорила: “Отче, я ненавижу тебя”. Я ей ответил: “Нет, ты любишь меня, это диавол ненавидит меня, а ты спутала его голос и внушения со своей душой”».
Сказал схиигумен Савва: «Духовный отец дан для спасения, а не для дружбы».
Отец Савва говорил: «Тот, у кого открыто сердце к духовному отцу и в душе нет лицемерия, за короткое время получает около него больше благодати, чем другие за несколько недель».
Сказал отец Савва одному неспокойному иеромонаху: «У тебя стол ломится от непрочитанных книг, а ты еще ищешь новых».
Схиархимандрит Серафим (Романцов) сказал: «Тем, кто занимается Иисусовой молитвой, хорошо иметь дома большую икону Спасителя. Начинайте молиться с поклонами перед ней, но затем, продолжая молиться, смотрите не на икону, а в свое сердце. Если молитва ослабнет, то снова взгляните на икону, а затем опять заключайте ум в слова молитвы. Для Иисусовой молитвы надо войти внутрь себя и пребывать там».
Отец Серафим говорил: «Единственный подвиг для юных – это послушание. Подвижничество без послушания – ходьба на ходулях».
Отец Серафим рассказывал: «Крестное знамение убивает не только духовную, но и телесную заразу. Во время войны я находился вместе с заразными больными, у них от болезни были гнойные язвы на лицах. Нам приходилось есть из одного котла. Я трижды осенял пищу крестным знамением и ничем не заразился».
Сказал отец Серафим: «Мужественного послушника наказывай строго, а немощному – уступай. Теперь люди стали немощными, быстро оскорбляются и унывают. Я предпочитаю делать замечания только в самых необходимых случаях».
Одной матери, жалующейся на детей, отец Серафим сказал: «Ты хорошо помнишь заповедь: “Чти отца и матерь свою” [См.: Втор. 5, 16], а забыла о другой: “Родители, на раздражайте своих чад” [См.: Еф. 6, 4]».
Монах спросил у старца Серафима: «Что такое исповедание помыслов и чем оно отличается от покаяния?». Старец ответил: «Покаяние – это исповедание своих грехов, а откровение старцу помыслов – основа монашеского послушания. Здесь надо открывать свою душу, рассказать не только о худом, но и о том, что кажется тебе добрым. Особенно будь осторожен, если какой-то голос шепчет тебе: “Умолчи, не говори об этом старцу”. Часто под видом добра скрывается диавольский обман, и демон боится, что ты будешь предупрежден старцем об опасности. Диавол похож на птицелова, который разбрасывает зерна под сетью, чтобы потом поймать птицу. Не обманывай себя тем, что ты скрыл самое малое, в духовной жизни нет маловажного».
Схиархимандрит Серафим сказал: «Когда человек обращается к святым больше, чем к Богу, то святые негодуют на такую молитву». Он сказал: «Я видел монахов, которые раскрывали календарь и призывали по порядку всех святых, делая при этом земные поклоны. Это отнимало у них время, нужное для исполнения монашеского правила. Я запрещал им такое ежедневное прочитывание годового месяцеслова с обращением к каждому святому и благословлял заниматься Иисусовой молитвой».
Отец Серафим как-то сказал: «Гневливый духовник – это постоянная епитимия для чад (за их грехи)».
Иеромонах спросил у схиархимандрита Серафима о пустыннике, который во время молитвы представлял в своем воображении лики Христа и святых. Иеромонах хотел узнать, можно ли спастись при таком (запрещенном отцами) образе молитвы. Отец Серафим ответил: «Спасется он или нет, я не знаю, но достигнуть высоких духовных степеней при неправильном молитвенном делании нельзя. Воображение – свойство души, а не духа, оно связано со страстями. Святые отцы сравнивают такую молитву с глубокой ночью, где нет света; человек не знает, куда он идет, получает удары от врага, но не может ответить и даже уклониться от них». Иеромонах сказал: «Я пробовал переубедить его, но бесполезно, он говорил, что научился так молиться от своего духовного отца, которого считает великим». Отец Серафим ответил: «Воображение духовного мира может вызвать у человека чувство тайной гордости; ему начнет казаться, что он действительно во время молитвы видит этот мир. Многие из впавших в прелесть молились такой молитвой. Во всяком случае, если этот пустынник и не в прелести, то он на опасном пути».
Иеромонах спросил о том же у схиигумена Саввы. Тот сказал: «Ты меня не спрашиваешь, а испытываешь: правильно ли отвечу я; ты пришел меня проверять, а про пустынника уже тебе ответили; впрочем, ты и сам читал о такой молитве в “Добротолюбии”». Затем сказал: «В духовной жизни опасно не только воображать, но и лукавить перед старцем». Иеромонах сконфузился, но смалодушествовал и не признался, что это так, а сказал: «Я хотел узнать, не бывает ли здесь исключений». Тот ответил: «Если у монаха детская простота, он поверил своему отцу и припоминает некоторые видимые им изображения, то Господь может принять такую молитву как исключение».
Схиархимандрит Серафим сказал: «Блажен, кто скоты милует, но скажен, кто скоты любит и этим сравнял их с человеком».
Игумения Ольгинского монастыря Ангелина говорила: «В молодости монах борется со страстями, а в старости страсти сами оставляют его. Это вовсе не одно и то же. Лучшее время для монаха – это юность».
Говорила игумения Ангелина: «Ложное бесстрастие хуже явных страстей. Борьба со страстями может привести к победе, а ложное бесстрастие ведет человека в яму, которую вырыл для него сатана».
Игумения Ангелина рассказывала: «Послушница пришла ко мне и говорит: «Матушка, благословите ехать сегодня в город на рынок». Я ответила: «Поедешь завтра». А она продолжает настаивать: «Нет, матушка, благословите ехать сегодня». Я ответила: «Чадо, это будет не моим, а твоим благословением. Ты через меня хочешь исполнить свою собственную волю»».
Монахиня Валентина сказала: «Пост для нас – время искушений; сестры, будьте осторожны, не бросайте слова, как зажженные спички, чтобы не было пожара в монастыре. А если сестра по немощи будет ругаться и браниться, то не спорьте с ней и утешайте ее; она скоро поймет, что это было искушение от диавола, и покается».
Монахиня Валентина говорила: «В девичьем монастыре должен служить не молодой иеромонах, а старый иерей, чтобы он не искушал нас и сам не искушался».
Схимонахиня Зосима говорила: «Сколько раз обманывал вас диавол, а вы все равно верите ему».
Говорила схимонахиня Зосима: «Плотская любовь духовно отдаляет людей друг от друга. Когда проходит пристрастие, то такие люди становятся чуждыми и неприятными друг другу. Грех не соединяет, он только разделяет».
Сказала мать Зосима: «Образ греха помнится долго, а горечь духовной потери (после греха) забывается скоро».
Говорила мать Зосима: «В общении монаха с монахиней невозможно избежать пристрастия. Особенно ясно видят это те, кто живет в пустыне: для них даже краткий разговор или страстный взгляд может оказаться глубокой раной, с которой они возвращаются в свои келии. Иногда монах целые годы борется со страстным воспоминанием».
Говорила еше мать Зосима: «Страстная привязанность начинается как духовная любовь, продолжается как лихорадка и оканчивается чувством пустоты и досады о потерянном времени».
Мать Зосима сказала: «Монах, сохранивший чистоту души, всегда радостен, как ребенок; а осквернивший душу свою нечистыми помыслами и словами – беспокоен, тревожен и уныл».
Схимонахиня Зосима сказала: «Я люблю читать часы в храме, когда бываю в городе, но меня заставляют еще читать поминальные записки; это меня обременяет, я готова копать землю или носить камни, но не отвлекать ум от Иисусовой молитвы».
Игумения Самтаврского монастыря мать Зоили сказала: «Я монахиня с юных лет, рука мужчины никогда не касалась меня, но я прошу Господа, чтобы Он помиловал меня, как блудницу, которая помазала Его ноги миром, смешанным со слезами».
Мать Зоили говорила: «В молодости меня бороли страсти, и я после вечерних молитв тайно шла ночью на гору к Иоанно-Зедазенскому монастырю, молилась у его стен, а затем возвращалась в свой монастырь к утренней службе. Я шла со слезами, а возвращалась с радостью, словно ношу свою оставила у преподобного».
Спросили у матери Зоили: «Не мешают ли твоей молитве миряне, которые приходят в монастырь и ищут беседы с тобой?». Она ответила: «Мне будет большей помехой в молитве, если я не приму человека, и он уйдет неутешенным и огорченным».
Спросили мать Зоили: «Не теряешь ли ты внутреннюю молитву во время бесед с мирянами?». Она ответила: «Когда я беседую с мирянином, то больше слушаю, чем говорю. В это время я молюсь за себя и за него и произношу Иисусову молитву со словами: “помилуй нас”, а иногда – “ради его молитв, помилуй нас”».
Мать Зоили говорила: «Хорошо монахиням по ночам петь акафист Божией Матери; монахини должны знать этот акафист наизусть».
Матери Зоили сказали: «Мы не видели тебя разгневанной; но что бы ты сделала и как бы ты поступила, если бы увидела дерущихся между собой сестер?». Та ответила: «Я сказала бы им: “Если вы хотите драться, то деритесь подушками”».
Спросили у матери Зоили: «Чем вы питались в эти голодные годы?». Она отвечала: «Мы испытывали нужду, но не голод. Когда у нас кончалась пища, то Господь чудесным образом присылал ее, присылал, когда было необходимо и сколько нужно». К этому она добавила, слегка улыбнувшись: «Если монахи и волки будут спать по ночам, то останутся голодными» (это она говорила о ночной молитве).Спросили у матери Зоили: «Чем вы питались в эти голодные годы?». Она отвечала: «Мы испытывали нужду, но не голод. Когда у нас кончалась пища, то Господь чудесным образом присылал ее, присылал, когда было необходимо и сколько нужно». К этому она добавила, слегка улыбнувшись: «Если монахи и волки будут спать по ночам, то останутся голодными» (это она говорила о ночной молитве).
Говорила мать Зоили: «Игумения монастыря – Божия Матерь, а я только трапезарница, которая разделяет между сестрами хлеб».
Мать Зоили сказала: «Я хотела бы мыть посуду после трапезы сестер, но они не позволяют мне этого, и я слушаюсь их».
У матери Зоили спросили: «Кого ты приготовила своей преемницей?». Она отвечала: «Когда я буду умирать, то поставлю игуменский посох у моей келии: кто хочет, пусть возьмет его».
Старец говорил: «Для Иисусовой молитвы нужно молчание. Каждый день отвоевывай у мирских забот время, хотя бы час молчания».
Старца спросили: «Что я должен отвечать, если человек просит меня научить его Иисусовой молитве?». Тот отвечал: «Это дело тех, кто сам прошел путь молитвы и подвижничества. Мой старец вместо ответа открывал “Добротолюбие” или “Лествицу” и читал по книге то, что нужно было сказать, а иногда предлагал посетителю самому прочитать отмеченные места вслух».
Одного старца спросили: «Что самое главное в молитве?». Тот ответил: «После веры – внимание, оно необходимо всегда как новоначальным, так и великим подвижникам».
Отцы говорили: «Не бойся наказать непослушного и прервать клеветника – это для них полезно».
Глинские старцы говорили: монах-блудник – брат Иуды; Иуда предал Христа, Вторую Ипостась Святой Троицы, а блудник предает Третью Ипостась Божества – Духа Святого. Старцы сказали: дети монахов обычно рождаются больными, и потомство их вымирает на втором или третьем поколении.
У старого пустынника спросили: «Неужели все пустынники спасутся?». Тот ответил: «Не в моей мере ответить на этот вопрос; но наши отцы говорили, что не спасется в пустыне еретик, находящийся в прелести, и непослушник, дерзко нарушающий благословения и епитимии духовного отца. Они прокляли сами себя».
Его спросили: «А пустынники, нерадивые или боримые страстями – спасутся?». Он ответил: «Пустыня или исцелит, или изгонит их». Его опять спросили: «А гордые?». Он ответил: «Духовная гордость в пустыне быстро переходит в прелесть и даже явную одержимость. Как в жарком климате скоро растут и пшеница, и плевелы, так в пустыне развивается и хорошее, и худое. Отцы сказали: пустыня делает из человека или Ангела, или демона. Однако духовная гордость не всегда распознается сразу, она скрывается вначале под видом добродетели и прежде всего прячет себя от самого человека. Но бывает и обратное. Я хочу рассказать вам об одном случае. Однажды я встретился в дороге с монахом-пустынником, у него был удрученный вид. Мы разговорились с ним. Он сказал: «Отец, я погибаю от гордости». Я спросил его, в чем дело. Он ответил: «Меня одолевают помыслы, которые говорят: ты святой, ты равен Макарию Великому, ты приобрел дар прозорливости и исцелений, иди в мир и твори чудеса. Я вижу перед глазами картины, будто прокручивается кинематографическая лента или раскрываются страницы книги: вот я проповедую слово Божие по городам и селам, обращаю множество людей в христианство, прихожу к нашему уполномоченному и открываю все его грехи, исцеляю детей секретаря ЦК партии, и они принимают Крещение; после этого иду в храм, а за мной – целая толпа народа; меня насильно делают священником, а затем, по просьбе людей, исцеленных мной,– епископом. Иногда помыслы прямо кричат мне в уши: ты святой, ты святой». Я спросил его: «А ты пробовал творить чудеса?». Тот ответил: «Что ты говоришь, какие чудеса, я погибаю от гордости». Я ответил ему: «Брат, не печалься, твое положение вовсе не погибельно. Сатана искушает тебя гордыми помыслами. Ты не исполняешь их, значит, сопротивляешься демону; ты получишь награду за борьбу. Я слышал, что ты в молодости был на войне. Сколько времени мучают тебя помыслы, столько же лет прибавляется к твоему фронтовому стажу. Иди спокойно в свою келию и радуйся о Господе».
Он добавил: «Духовный гордец считает всех гордыми, а себя смиренным». Его опять спросили: «Почему те, кто пребудет в пустыне до конца, спасутся?». Он ответил: «Жизнь пустыни сама по себе тяжела и сурова. Если человек до старости решается перенести эти труды – он мученик; если он болеет и не уходит из пустыни – он мученик; если его убьют разбойники или загрызут дикие звери – он мученик. Я видел монахов, которые не могли искоренить некоторые из своих страстей, в том числе осуждение. Но Господь перед смертью как бы преображает их: они каялись в своих грехах и умирали, получив залог прощения. Наши отцы говорили, что монах, который многие годы жил в пустыне, а затем добровольно покинул ее, подобен потерявшему все свои богатства мореплавателю, которого волна выбросила на чужой берег,– он остался жив, но уже не найдет того, что потерял».
Его спросили: «А в каких случаях человеку можно покинуть пустыню?» Он ответил: «Приблудная собака еще не принадлежит хозяину, она только забежала во двор. Человек, случайно пришедший в пустыню или поселившийся там без благословения и духовной подготовки, еще не пустынник. Но все же лучше не покидать пустыню так же самовольно, как пришел, а потерпеть скудость жизни и искушения на месте, а затем решить, что делать, с совета старца или старших братьев пустынников».
Сказал старец: «Современные монахи потеряли прежнее монашеское благородство. Раньше монахи не смотрели в лицо друг другу, не повышали голоса. Они заканчивали даже краткий разговор словом «простите», потому что чувствовали свою греховность и боялись невольно каким-нибудь неосторожным словом или даже тоном голоса оскорбить или огорчить человека, а теперь монахи говорят «простите» по привычке, не понимая даже смысла этого слова, а иногда даже с озлоблением, как бы: «Отстань от меня; не твое дело». Раньше говорили слово «простите», помня, что всякий человек – образ Божий и то, что мы сделаем для человека,– сделаем для Христа: если мы оскорбили человека, то оскорбили Христа; а теперь слово «простите» стало только привычкой, его говорят, как попугаи, сами не зная зачем».
Монах Амвросий (Гвазава) сказал: «Наш игумен говорил: не враги, а наши грехи закрывают храмы и монастыри. Разве Бог не в силах защитить свое достояние? Но за наше нерадение Он предназначил нам спасаться скорбями».
Говорил схиархимандрит Андроник (Лукаш): «Смех, шутки и ласки – не дело монаха, это привычки мира, от которого он отрекся. Если монах стяжает благодать, то и без шутливости и внешней ласковости в словах он сможет утешать людей».
Одна женщина сказала отцу Андронику: «Когда при мне осуждают людей, я сижу молча, не вступая в разговор». Старец ответил: «Лучше бы ты сказала, что слушаешь молча, не пропуская ни слова. Тот, кто слушает клевету, сам становится участником клеветы, и то, что ты запомнила, в свое время перескажешь другим. Кто не смог удержать слух, не сможет удержать и язык». Та сказала: «Отче, если я встану и уйду, то оскорблю человека». Отец Андроник ответил: «Лучше обидеть человека, чем Бога; лучше потерять дружбу, чем благодать».
Один монах спросил у отца Андроника: «Иногда я включаю телевизор, чтобы узнать последние известия, а затем выключаю его; что в этом плохого?». Старец ответил: «Ты один раз выключишь телевизор, а в другой раз подумаешь: посмотрю еще немного, что там показывают,– и просидишь половину ночи, рассматривая чебурашек. Вот диавол и поймал тебя.– Старец продолжал: – Монах, который смотрит телевизор, этим самым нарушает три обета: отречения от мира, целомудрия души и пребывания во внутренней молитве. Он трижды клятвопреступник, а ты еще спрашиваешь, что в этом плохого». Монах спросил снова: «А как же епископы смотрят телевизор?». Старец ответил: «А разве они заставляют тебя делать то же? Ты знай себя».
К монахине Аполлинарии пришла ее духовная дочь и спросила: «Что мне делать? Патриарх сказал мне, что Божия Матерь призывает меня в Дидубийский храм, и он назначает меня свечницей, а я сомневаюсь: призывает меня Божия Матерь или нет». Монахиня Аполлинария ответила: «Если даже Божия Матерь не призывает тебя, но ты поверишь слову Патриарха и пойдешь в Дидубийский храм, чтобы исполнить волю Царицы Небесной, то получишь такую же награду от Пресвятой Богородицы, как если бы Она действительно призвала тебя».
Архимандрит Варсануфий (Величко) [1] сказал: «В тропиках обитает особый вид амфибии. Эти существа живут в реках и маленьких озерах, а если водоемы высыхают, то они могут приспособиться к другим условиям и жить на суше. Со временем у них отмирают жабры, и они уже не могут находиться в воде. Некоторые монахи после закрытия монастырей оказались в миру и приспособились к мирской жизни. Когда обители стали открываться, они уже не захотели вернуться туда. Когда я встречаю таких монахов, то вспоминаю амфибий, перекочевавших на сушу».
Сказал иеромонах Василий (Пирцхалава): «Самый страшный грех для монаха – блуд. Другие грехи, по сравнению с ним,– это пыль, которую легко сдуть».
Говорил он: «Я слышал от одного старца, жившего много лет на Афоне, что священник, который совершает блуд и при этом литургисает, еще до смерти находится в аду. Когда он возглашает: “Мир всем” и “Благословение Господне на вас”, то Ангел алтаря говорит: “Благословение от Бога народу, а тебе – проклятие”. Когда он причащается, то его душа становится черной, как сожженный уголь. Когда он кончает служить Литургию, то диавол подходит к нему и целует в губы как своего друга».
Он рассказывал: «Жили недалеко друг от друга два брата-монаха. Один пошел в город по каким-то делам и там пал. А другой видел во сне: бурлящее море, его брат-монах шел по скользкой скале и вдруг упал в пучину. Он стал кричать во сне: “Помогите!”, но море заглушило его голос».
Я спросил иеромонаха Василия: «А есть ли грех тяжелее этого греха?».– «Отчаяние и самоубийство,– ответил он.– Но чаще всего приводит монаха к отчаянию блуд».– «А за что попускается впасть в блуд монаху, ведь он молится Богу и хочет спастись?».– «За непослушание и неисповеданные грехи». Я снова спросил: «А прощается ли этот грех священнику?».– «Пусть это решает архиерей»,– ответил он.
Спросили у схиархимандрита Виталия (Сидоренко), что он нашел лучшего для спасения. Он ответил: «Молитву с покаянием».
Сказал схиархимандрит Виталий: «Некоторые пустынники прочитывают за сутки всю Псалтирь, а другие – одну кафизму читают двадцать раз. Я делаю первое ради братии, но предпочитаю второе».
Рассказывал схиархимандрит Виталий: «Когда мы в пустыне учились Иисусовой молитве, то считали, сколько молитв надо сказать, когда идешь от койки к наружной двери и от келии до ручья. За трапезой, зачерпывая пищу из общей миски и донося ее до рта, мы произносили одну Иисусову молитву и время трапезы также измеряли числом Иисусовых молитв. Чтобы ум не был всегда напряжен, мы по временам пели словами Иисусовой молитвы на какой-нибудь покаянный мотив, но это ненадолго, а затем снова читали Иисусову молитву. Был еще у нас один обычай: пока братья работали, один читал вслух Иисусову молитву, чтобы помнить завет старца: “Молитва – дело, а работа – поделье”».
Говорил схиархимандрит Виталий: «Я видел людей, которые прочитали все, что было написано в “Добротолюбии” об Иисусовой молитве, и выучили это наизусть, но самой молитвы достигнуть так и не смогли. Я видел и других, которые ничего не читали, а только вопрошали своего старца, и старец говорил им то, что нужно было для них. И за молитвы старца Господь давал им молитву».
Говорил еще схиархимандрит Виталий: «Сколько было в пустыне людей, которые не имели книг, а молитва, как река, текла в их сердце. Сама благодать учила их. Если сердце стяжало чистоту и незлобие, то такое сердце само будет искать Бога, желать Бога, плакать перед Богом, и благодать войдет в него, как в свой дом».
Спросили схиархимандрита Виталия: «Каковы признаки чистоты сердца?». Тот ответил: «Первая степень – это зрение своих грехов и плач о них; вторая – смирение перед каждым человеком и невидение чужих грехов. Еще более высокая степень – любовь к врагам, как к своим друзьям. А конца совершенства у чистоты нет».
Схиархимандрит Виталий сказал: «Когда я читаю поминальные записки о живых и мертвых, то держу помысл, что их Ангелы-хранители молятся за меня в это время, и чтение записок меня не обременяет».
Отец Виталий сказал: «Бывает, что человек согрешит, и его преследуют тяжелые сны. Один брат рассказывал мне, что он увлекся нечистыми помыслами, а затем видит сон: стены его келии – черного цвета, он подходит, трогает их и чувствует, что они обиты черной шерстью. Келия была образом его души, этот сон призывал его к покаянию».
Рассказывал схиархимандрит Виталий: «Бесы искушают людей, живущих в миру, через помыслы, а пустынникам они являются в чувственных образах. Мы слышали по ночам рев зверей, крики людей, которые хотят напасть на наши хижины, стук шагов на чердаке, как будто кто-то ходит там; иногда мы видели, что к нам пришли посетить нас знакомые люди, но это оказывалось призраком. Я испытал тяжелое искушение от бесов. Мне ночью во сне казалось, что мертвец наваливается на мою грудь, я не могу пошевелиться под его тяжестью, у меня немеет язык, я не могу произнести слова молитвы. Это продолжалось долго. Наконец, собравшись с силами, делаю мысленно крест, затем начинаю говорить: “Да воскреснет Бог” – и чувствую, что каменная плита сваливается с моей груди. Я написал своему духовному отцу об этом с просьбой, чтобы весь монастырь помолился обо мне. Невозможно представить ужас от приближения демона тому, кто не испытал этого сам».
Рассказывал схиархимандрит Виталий: «Бесы искушают людей, живущих в миру, через помыслы, а пустынникам они являются в чувственных образах. Мы слышали по ночам рев зверей, крики людей, которые хотят напасть на наши хижины, стук шагов на чердаке, как будто кто-то ходит там; иногда мы видели, что к нам пришли посетить нас знакомые люди, но это оказывалось призраком. Я испытал тяжелое искушение от бесов. Мне ночью во сне казалось, что мертвец наваливается на мою грудь, я не могу пошевелиться под его тяжестью, у меня немеет язык, я не могу произнести слова молитвы. Это продолжалось долго. Наконец, собравшись с силами, делаю мысленно крест, затем начинаю говорить: “Да воскреснет Бог” – и чувствую, что каменная плита сваливается с моей груди. Я написал своему духовному отцу об этом с просьбой, чтобы весь монастырь помолился обо мне. Невозможно представить ужас от приближения демона тому, кто не испытал этого сам».
Еще рассказывал схиархимандрит Виталий: «Однажды зимой я вышел ночью из келии и увидел большую собаку. Я стал звать ее, но она в ответ завыла. Я понял, что это волк, который готовится броситься на меня, и закричал: «Господи, молитвами отца моего духовного, схиигумена Серафима (Романцова), помилуй меня!» – и волк, как будто гонимый невидимой силой, убежал в лес. Это был уже не призрак: наутро мы увидели на снегу волчьи следы».
Отец Виталий говорил: «И в милиции есть добрые люди. Однажды, когда я странствовал, меня схватила милиция и била, а начальник заступился за меня и сказал: “Не бейте его сильно, а то он умрет, и тогда хлопот не оберешься”. Тогда меня перестали бить ногами, а только таскали за волосы и бороду».
Некий монах жаловался отцу Виталию, что брат, с которым он живет в одной келии, сварлив. Отец Виталий сказал: «А мне везде и со всеми было хорошо». Монах удивился и спросил: «Объясни мне, что значат твои слова». Отец Виталий ответил: «С кем бы я ни был, я старался, чтобы не мне с людьми, а со мной людям было хорошо, и положил на сердце – отсекать перед каждым человеком свою волю».
Архимандрит Гавриил (Ургебадзе) говорил: “Если бы вы видели, какая благодать сходит на Литургии, то были бы готовы собирать пыль с пола храма и умывать ею свое лицо!”.
Спросили архимандрита Гавриила, когда будет конец мира. Авва ответил: «Двадцать четыре старца молятся, чтобы Господь скорее пришел на землю судить живых и мертвых. А двадцать четыре святых на земле молятся, чтобы Господь продлил время для покаяния. Среди них бетанский архимандрит». Его спросили: «Там два архимандрита, который из них?». Авва ответил: «Довольно того, что я сказал, а больше говорить об этом не полезно».
Говорил отец Георгий (Булискерия): «Вся философия и мудрость мира заключаются в Иисусовой молитве, поэтому монах – истинный философ (любитель мудрости)».
Сказал Патриарх Давид (Девдариани): «Мать для своего ребенка – это стена нерушимая и стража неусыпная».
Говорил Патриарх Ефрем (Сидамонидзе): «Если из двоих один умный, то ссоры не будет».
В Прощеное воскресенье Патриарх Ефрем сказал священникам: «Целуйте епитрахиль и престол, целуйте друг друга, согревайте друг друга теплом своей любви». Перед смертью Патриарх Ефрем сказал: «Пора мне идти в свой последний путь. Я снимаю все наказания с тех, кого я наказал, я прощаю всех и прошу у тех, кого я обидел, прощения; весь суд я предоставляю Богу».
Митрополит Зиновий (Мажуга) сказал монаху, который спросил его, как спастись: «Когда ты находишься один в своей келии, то твори Иисусову молитву и отгоняй все помыслы, не только худые, но и добрые. Безмолвие монаха – это свобода от помыслов. Если будешь поступать так, то увидишь Промысл Божий в своей жизни». Говорил еще митрополит Зиновий: «Послушание выше любви, так как любовь без послушания оказывается страстью, а послушание, очищая душу человека, ведет ее к любви духовной. В гордом и непослушном сердце нет и не может быть любви; это самообман».
Спросил некий монах митрополита Зиновия: «Что выше: Иисусова молитва или Псалтирь?». Тот ответил: «Святые отцы сказали: “Одного держись и другого не оставляй”. Но Иисусова молитва выше, она – сокровенная жизнь монахов». Помолчав, он продолжал: «Если ты читаешь Псалтирь или другие молитвы и в это время в сердце твоем пробудится Иисусова молитва, то оставь все молитвословия, отложи в сторону книгу и внимай Иисусовой молитве, пока ею не насытится душа и она не замолкнет сама собой». Монах рассказал об этомсхиархимандриту Виталию и спросил: «А если я читаю правило к Причащению, то как мне быть? Должен ли я оставить его и заниматься Иисусовой молитвой?». Тот ответил: «Должен. У Апостола написано: Духа не угашайте [Фес. 5, 19]. Когда идет Иисусова молитва, то менять ее на другие – это угашать дух. Святые отцы сказали: “Кто творит в сердце Иисусову молитву, тот подошел к трону царя и беседует с ним, а кто читает книжные молитвы, тот взывает к царю издали, как бы стоя за дверями”».
Митрополит Зиновий сказал: «После любодеяния, даже если оно не дошло до блуда, надо временно оставить Иисусову молитву, а вместо нее говорить: “Боже, милостив буди мне, грешному; Боже, очисти мя, грешнаго”».
Митрополит Зиновий говорил: «Не имей у себя никакой вещи или одежды того, к кому ты питаешь пристрастие, иначе эта вещь будет напоминать о грехе и станет для тебя преткновением».
Владыка Зиновий сказал: «До первого закрытия Глинской обители у нас монахи предпочитали читать “Лествицу” и другие святоотеческие книги на славянском языке, а когда им задавали вопрос: разве на русском вам не более понятно,– то отвечали: нет, на славянском нам понятнее».
Сказал митрополит Зиновий: «В юности я особенно любил читать творения Иоанна Златоуста: какая глубина у этого отца!».
Сказал митрополит Зиновий ученому монаху: «Старайся не читать книг инославных писателей, хотя бы не находил в них ничего плохого. В этих книгах другой, тяжелый, дух – так говорили нам наши старцы».
Сказал владыка Зиновий: «Не надо иметь ни к чему привязанности, даже к святыне».
Он же сказал: «Сберкасса, где я храню свои деньги,– это люди».
Сказал митрополит Зиновий: «Не рассказывай о своих плотских искушениях женщине, даже игумении; это будет неполезно для ее души».
Митрополит Зиновий сказал молодому монаху: «Бойся горячо молиться о тех, к кому ты питаешь плотское пристрастие; такая молитва неугодна Богу: в ней содержится тайный блуд. Вверь этого человека Промыслу Божию, а сам забудь о нем. Если исполнишь это, то за твою решимость Господь не оставит его Своей милостью и примет твое забвение как молитву».
Митрополит Зиновий сказал: «Невозможно, не исполнив послушания, сохранить душевный мир. Теряя послушание, монах теряет покой».
Сказал еще митрополит Зиновий: «Когда монах после многих искушений и падений решается жить в послушании, то он подобен слепцу, который прозрел».
Митрополит Зиновий рассказывал: «Когда я пришел в Глинскую обитель, то там еще жили монахи, которые знали наизусть Новый Завет и Псалтирь. Один из них, слепой монах-псаломщик, ежедневно на литургии читал Апостол по памяти и ни разу не ошибся; он выходил на середину храма с зажженной свечой, а после чтения тушил ее и поднимался на клирос. Однажды свеча погасла во время чтения, и когда он по привычке стал гасить ее, то мы, молодые послушники, догадались, что старец был слепой. А теперь появился новый вид монахов, которые ни разу не прочитали Новый Завет от начала до конца, но зато они в курсе политики и знают, какие телепередачи по каким каналам идут, о чем пишут в журналах и газетах; они, бедные, сами того не понимают, что лишили себя духовной радости – этого богатства монахов, и проводят жизнь в теплохладности; их ни монахами, ни мирянами не назовешь».
Архимандрит Елисей из Ахкерпи сказал: «Творения Игнатия Брянчанинова– это предисловие к “Добротолюбию”».
Католикос-Патриарх Калистрат (Цинцадзе) долго молился перед иконой святителя Николая, а затем сказал: «Ты архиепископ, а я Патриарх, поэтому услышь и исполни просьбу Патриарха».
Католикос-Патриарх Калистрат говорил, что Церковь сохранили Бог и простой народ.
Патриарх Кирион (Садзаглишвили) сказал: «Я испытал голод и поэтому храню в своем патриаршем доме сухари».
Митрополит Маргветский Константин (Меликидзе) рассказывал: «Мне часто приходилось читать заклинательные молитвы над людьми, одержимыми демонами. Я из собственного опыта отчиток могу сказать, что демон особенно страшится молитвы к Архистратигу Михаилу и всем Архангелам Небесного воинства. Поэтому заклинательные молитвы я начинаю с молебна к святым Архангелам и Ангелам».
Сказал отец Парфений (Апциаури): «Монах за трапезой должен брать столько пищи, сколько нужно, чтобы покрыть дно тарелки».
У отца Парфения спросили: «Как заниматься Иисусовой молитвой?». Он ответил: «Когда я был молод, то старался найти время, чтобы уединиться, и, читая Иисусову молитву, клал множество поклонов. Теперь я большей частью читаю Иисусову молитву, сидя на стуле. Когда я с людьми, то творю ее в уме, когда один, то говорю ее тихо, вслух себе, а когда согревается сердце, то сижу и слушаю молитву; когда она замолкает, снова читаю ее шепотом вслух».
Еще говорил отец Парфений: «Молись, и сама молитва научит тебя молитве, только старайся читать ее внимательно и неспешно».
Отец Парфений сказал: «Если молитва не идет, то тащи ее».– «Что это значит, отче?» – спросили у него. «Если ты хочешь внимательно молиться, но не можешь, вспомни, какие грехи мешают тебе; покайся и молись снова. Если молитва опять не идет, то подумай, кого ты не простил от сердца. Прости их и снова молись. Если опять трудно молиться, то проверь себя: кого ты любишь больше других, о ком особенно заботишься? – Уравняй их в своем сердце с остальными. Если и это не помогло, то, значит, ты подвергся демонскому искушению; тогда встань и читай молитву вслух, хотя бы ум и сердце твое были глухими, как камень. Только не оставляй места и не прекращай молитвы».
Отец Парфений сказал: «Во времена гонений, когда каждую ночь меня могли арестовать, молитва сама шла в сердце, как вода из источника».– «А теперь?» – спросили отца Парфения. «Теперь этот родник надо постоянно расчищать от песка, чтобы он не иссяк»,– ответил старец. Возможно, под песком он подразумевал заботы и впечатления этого мира.
Отец Парфений сказал: «Демон всеми способами старается отвлечь монаха от его главного делания. Даже продолжительное чтение духовных книг неполезно, если оно отвлекает ум монаха от молитвы. Я видел монахов, которые читали духовные книги часами с таким восторгом, с каким читают светские люди романы, но не исполняли того, что написано там, и говорил им, что они лучшее променяли на худшее».
Говорил отец Парфений: «Некоторые монахи читают научную литературу, чтобы уметь говорить со светскими образованными людьми на их языке. Они не понимают, что ученые ищут у монахов не того, что знают лучше их, а того, чего не имеют сами,– духовности».
Сказал отец Парфений: «Монах, занимающийся наукой, занимается чужим делом: он перестает быть монахом, а ученым не становится. Делание монаха – творить в безмолвии Иисусову молитву».
Сказал отец Парфений: «Сколько книг написали люди и забыли о Книге книг – Святом Евангелии!».
Говорил отец Парфений: «Теперь ученых много, а монахов мало».
Отец Парфений сказал: «Монах должен подражать улитке: сидеть, как в раковине, в своей келии и молчать, а не переходить с места на место».
Отец Парфений сказал: «Разговоры о блудных грехах даже в целях назидания неполезны. Они растравляют раны души и ведут человека к падению. Грех блуда особенно опасен тем, что душа человека имеет тайную привязанность к нему; эта страсть может быть незаметной, как тлеющий уголек под пеплом».
Схиигумен Савва (Остапенко) говорил: «Один из признаков Иисусовой молитвы – это желание молчания и уединения. Тот, у кого в сердце имя Иисуса Христа, не говорит пышных слов и не повторяет одного и того же дважды».
Сказал схиигумен Савва: «Кто разговаривает во время богослужения, тот становится сообщником диавола, который старается отнять молитву». Если отец Савва слышал разговор в алтаре во время службы, он резко, даже с гневом прерывал его. Когда во время службы что-либо спрашивали у него, то он не отвечал, а если повторяли вопрос, то говорил: «Во время Литургии совершается дело более великое, чем во время мироздания, а ты не понимаешь этого». Часто отец Савва отвечал на вопрос не словами, а молитвой. Он говорил: «Я помолюсь, и тебе будет дан ответ».
Отец Савва говорил: «Диавол искушает духовное чадо против своего отца, влагает в сердце беспричинную злобу, иногда даже имя духовного отца вызывает раздражение. Ни в коем случае нельзя скрывать это состояние от духовника. Надо бежать и исповедоваться у него; тогда диавол будет посрамлен. Если станешь скрывать, то такие состояния будут повторяться все чаще и превратятся в подобие болезни. Одна моя духовная дочь говорила: “Отче, я ненавижу тебя”. Я ей ответил: “Нет, ты любишь меня, это диавол ненавидит меня, а ты спутала его голос и внушения со своей душой”».
Сказал схиигумен Савва: «Духовный отец дан для спасения, а не для дружбы».
Отец Савва говорил: «Тот, у кого открыто сердце к духовному отцу и в душе нет лицемерия, за короткое время получает около него больше благодати, чем другие за несколько недель».
Сказал отец Савва одному неспокойному иеромонаху: «У тебя стол ломится от непрочитанных книг, а ты еще ищешь новых».
Схиархимандрит Серафим (Романцов) сказал: «Тем, кто занимается Иисусовой молитвой, хорошо иметь дома большую икону Спасителя. Начинайте молиться с поклонами перед ней, но затем, продолжая молиться, смотрите не на икону, а в свое сердце. Если молитва ослабнет, то снова взгляните на икону, а затем опять заключайте ум в слова молитвы. Для Иисусовой молитвы надо войти внутрь себя и пребывать там».
Отец Серафим говорил: «Единственный подвиг для юных – это послушание. Подвижничество без послушания – ходьба на ходулях».
Отец Серафим рассказывал: «Крестное знамение убивает не только духовную, но и телесную заразу. Во время войны я находился вместе с заразными больными, у них от болезни были гнойные язвы на лицах. Нам приходилось есть из одного котла. Я трижды осенял пищу крестным знамением и ничем не заразился».
Сказал отец Серафим: «Мужественного послушника наказывай строго, а немощному – уступай. Теперь люди стали немощными, быстро оскорбляются и унывают. Я предпочитаю делать замечания только в самых необходимых случаях».
Одной матери, жалующейся на детей, отец Серафим сказал: «Ты хорошо помнишь заповедь: “Чти отца и матерь свою” [См.: Втор. 5, 16], а забыла о другой: “Родители, на раздражайте своих чад” [См.: Еф. 6, 4]».
Монах спросил у старца Серафима: «Что такое исповедание помыслов и чем оно отличается от покаяния?». Старец ответил: «Покаяние – это исповедание своих грехов, а откровение старцу помыслов – основа монашеского послушания. Здесь надо открывать свою душу, рассказать не только о худом, но и о том, что кажется тебе добрым. Особенно будь осторожен, если какой-то голос шепчет тебе: “Умолчи, не говори об этом старцу”. Часто под видом добра скрывается диавольский обман, и демон боится, что ты будешь предупрежден старцем об опасности. Диавол похож на птицелова, который разбрасывает зерна под сетью, чтобы потом поймать птицу. Не обманывай себя тем, что ты скрыл самое малое, в духовной жизни нет маловажного».
Схиархимандрит Серафим сказал: «Когда человек обращается к святым больше, чем к Богу, то святые негодуют на такую молитву». Он сказал: «Я видел монахов, которые раскрывали календарь и призывали по порядку всех святых, делая при этом земные поклоны. Это отнимало у них время, нужное для исполнения монашеского правила. Я запрещал им такое ежедневное прочитывание годового месяцеслова с обращением к каждому святому и благословлял заниматься Иисусовой молитвой».
Отец Серафим как-то сказал: «Гневливый духовник – это постоянная епитимия для чад (за их грехи)».
Иеромонах спросил у схиархимандрита Серафима о пустыннике, который во время молитвы представлял в своем воображении лики Христа и святых. Иеромонах хотел узнать, можно ли спастись при таком (запрещенном отцами) образе молитвы. Отец Серафим ответил: «Спасется он или нет, я не знаю, но достигнуть высоких духовных степеней при неправильном молитвенном делании нельзя. Воображение – свойство души, а не духа, оно связано со страстями. Святые отцы сравнивают такую молитву с глубокой ночью, где нет света; человек не знает, куда он идет, получает удары от врага, но не может ответить и даже уклониться от них». Иеромонах сказал: «Я пробовал переубедить его, но бесполезно, он говорил, что научился так молиться от своего духовного отца, которого считает великим». Отец Серафим ответил: «Воображение духовного мира может вызвать у человека чувство тайной гордости; ему начнет казаться, что он действительно во время молитвы видит этот мир. Многие из впавших в прелесть молились такой молитвой. Во всяком случае, если этот пустынник и не в прелести, то он на опасном пути».
Иеромонах спросил о том же у схиигумена Саввы. Тот сказал: «Ты меня не спрашиваешь, а испытываешь: правильно ли отвечу я; ты пришел меня проверять, а про пустынника уже тебе ответили; впрочем, ты и сам читал о такой молитве в “Добротолюбии”». Затем сказал: «В духовной жизни опасно не только воображать, но и лукавить перед старцем». Иеромонах сконфузился, но смалодушествовал и не признался, что это так, а сказал: «Я хотел узнать, не бывает ли здесь исключений». Тот ответил: «Если у монаха детская простота, он поверил своему отцу и припоминает некоторые видимые им изображения, то Господь может принять такую молитву как исключение».
Схиархимандрит Серафим сказал: «Блажен, кто скоты милует, но скажен, кто скоты любит и этим сравнял их с человеком».
Игумения Ольгинского монастыря Ангелина говорила: «В молодости монах борется со страстями, а в старости страсти сами оставляют его. Это вовсе не одно и то же. Лучшее время для монаха – это юность».
Говорила игумения Ангелина: «Ложное бесстрастие хуже явных страстей. Борьба со страстями может привести к победе, а ложное бесстрастие ведет человека в яму, которую вырыл для него сатана».
Игумения Ангелина рассказывала: «Послушница пришла ко мне и говорит: «Матушка, благословите ехать сегодня в город на рынок». Я ответила: «Поедешь завтра». А она продолжает настаивать: «Нет, матушка, благословите ехать сегодня». Я ответила: «Чадо, это будет не моим, а твоим благословением. Ты через меня хочешь исполнить свою собственную волю»».
Монахиня Валентина сказала: «Пост для нас – время искушений; сестры, будьте осторожны, не бросайте слова, как зажженные спички, чтобы не было пожара в монастыре. А если сестра по немощи будет ругаться и браниться, то не спорьте с ней и утешайте ее; она скоро поймет, что это было искушение от диавола, и покается».
Монахиня Валентина говорила: «В девичьем монастыре должен служить не молодой иеромонах, а старый иерей, чтобы он не искушал нас и сам не искушался».
Схимонахиня Зосима говорила: «Сколько раз обманывал вас диавол, а вы все равно верите ему».
Говорила схимонахиня Зосима: «Плотская любовь духовно отдаляет людей друг от друга. Когда проходит пристрастие, то такие люди становятся чуждыми и неприятными друг другу. Грех не соединяет, он только разделяет».
Сказала мать Зосима: «Образ греха помнится долго, а горечь духовной потери (после греха) забывается скоро».
Говорила мать Зосима: «В общении монаха с монахиней невозможно избежать пристрастия. Особенно ясно видят это те, кто живет в пустыне: для них даже краткий разговор или страстный взгляд может оказаться глубокой раной, с которой они возвращаются в свои келии. Иногда монах целые годы борется со страстным воспоминанием».
Говорила еше мать Зосима: «Страстная привязанность начинается как духовная любовь, продолжается как лихорадка и оканчивается чувством пустоты и досады о потерянном времени».
Мать Зосима сказала: «Монах, сохранивший чистоту души, всегда радостен, как ребенок; а осквернивший душу свою нечистыми помыслами и словами – беспокоен, тревожен и уныл».
Схимонахиня Зосима сказала: «Я люблю читать часы в храме, когда бываю в городе, но меня заставляют еще читать поминальные записки; это меня обременяет, я готова копать землю или носить камни, но не отвлекать ум от Иисусовой молитвы».
Игумения Самтаврского монастыря мать Зоили сказала: «Я монахиня с юных лет, рука мужчины никогда не касалась меня, но я прошу Господа, чтобы Он помиловал меня, как блудницу, которая помазала Его ноги миром, смешанным со слезами».
Мать Зоили говорила: «В молодости меня бороли страсти, и я после вечерних молитв тайно шла ночью на гору к Иоанно-Зедазенскому монастырю, молилась у его стен, а затем возвращалась в свой монастырь к утренней службе. Я шла со слезами, а возвращалась с радостью, словно ношу свою оставила у преподобного».
Спросили у матери Зоили: «Не мешают ли твоей молитве миряне, которые приходят в монастырь и ищут беседы с тобой?». Она ответила: «Мне будет большей помехой в молитве, если я не приму человека, и он уйдет неутешенным и огорченным».
Спросили мать Зоили: «Не теряешь ли ты внутреннюю молитву во время бесед с мирянами?». Она ответила: «Когда я беседую с мирянином, то больше слушаю, чем говорю. В это время я молюсь за себя и за него и произношу Иисусову молитву со словами: “помилуй нас”, а иногда – “ради его молитв, помилуй нас”».
Мать Зоили говорила: «Хорошо монахиням по ночам петь акафист Божией Матери; монахини должны знать этот акафист наизусть».
Матери Зоили сказали: «Мы не видели тебя разгневанной; но что бы ты сделала и как бы ты поступила, если бы увидела дерущихся между собой сестер?». Та ответила: «Я сказала бы им: “Если вы хотите драться, то деритесь подушками”».
Спросили у матери Зоили: «Чем вы питались в эти голодные годы?». Она отвечала: «Мы испытывали нужду, но не голод. Когда у нас кончалась пища, то Господь чудесным образом присылал ее, присылал, когда было необходимо и сколько нужно». К этому она добавила, слегка улыбнувшись: «Если монахи и волки будут спать по ночам, то останутся голодными» (это она говорила о ночной молитве).Спросили у матери Зоили: «Чем вы питались в эти голодные годы?». Она отвечала: «Мы испытывали нужду, но не голод. Когда у нас кончалась пища, то Господь чудесным образом присылал ее, присылал, когда было необходимо и сколько нужно». К этому она добавила, слегка улыбнувшись: «Если монахи и волки будут спать по ночам, то останутся голодными» (это она говорила о ночной молитве).
Говорила мать Зоили: «Игумения монастыря – Божия Матерь, а я только трапезарница, которая разделяет между сестрами хлеб».
Мать Зоили сказала: «Я хотела бы мыть посуду после трапезы сестер, но они не позволяют мне этого, и я слушаюсь их».
У матери Зоили спросили: «Кого ты приготовила своей преемницей?». Она отвечала: «Когда я буду умирать, то поставлю игуменский посох у моей келии: кто хочет, пусть возьмет его».
* * *
Спросили старца: «Какая опасность в Иисусовой молитве?». Тот ответил: «Чувственное представление Бога; замена молитвы рассуждениями; забвение о том, что молитва – это предстояние перед Богом; нерадение и леность; искание особых духовных ощущений; гордость и тщеславие своей молитвой; желание сразу же достигнуть высоких духовных степеней; незнание учения святых отцов об Иисусовой молитве, которое содержится в “Добротолюбии” и в книгах святых последнего времени, особенно у святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника». Вновь спросили его: «Какие признаки неправильной Иисусовой молитвы?». Он ответил: «Гордость, желание фантазировать, гнев и раздражительность, плотские страсти, которые нередко кончаются падением; непослушание, недоверие духовному отцу и постоянное желание сменять своих наставников, как будто те не имеют правильных духовных понятий; повелительный тон голоса в обращении с людьми; неспособность молча стерпеть обиду и выслушать возражения, а тем более укоризны. Об этом лучше всего написано у святителя Игнатия (Брянчанинова)».Старец говорил: «Для Иисусовой молитвы нужно молчание. Каждый день отвоевывай у мирских забот время, хотя бы час молчания».
Старца спросили: «Что я должен отвечать, если человек просит меня научить его Иисусовой молитве?». Тот отвечал: «Это дело тех, кто сам прошел путь молитвы и подвижничества. Мой старец вместо ответа открывал “Добротолюбие” или “Лествицу” и читал по книге то, что нужно было сказать, а иногда предлагал посетителю самому прочитать отмеченные места вслух».
Одного старца спросили: «Что самое главное в молитве?». Тот ответил: «После веры – внимание, оно необходимо всегда как новоначальным, так и великим подвижникам».
Отцы говорили: «Не бойся наказать непослушного и прервать клеветника – это для них полезно».
Глинские старцы говорили: монах-блудник – брат Иуды; Иуда предал Христа, Вторую Ипостась Святой Троицы, а блудник предает Третью Ипостась Божества – Духа Святого. Старцы сказали: дети монахов обычно рождаются больными, и потомство их вымирает на втором или третьем поколении.
У старого пустынника спросили: «Неужели все пустынники спасутся?». Тот ответил: «Не в моей мере ответить на этот вопрос; но наши отцы говорили, что не спасется в пустыне еретик, находящийся в прелести, и непослушник, дерзко нарушающий благословения и епитимии духовного отца. Они прокляли сами себя».
Его спросили: «А пустынники, нерадивые или боримые страстями – спасутся?». Он ответил: «Пустыня или исцелит, или изгонит их». Его опять спросили: «А гордые?». Он ответил: «Духовная гордость в пустыне быстро переходит в прелесть и даже явную одержимость. Как в жарком климате скоро растут и пшеница, и плевелы, так в пустыне развивается и хорошее, и худое. Отцы сказали: пустыня делает из человека или Ангела, или демона. Однако духовная гордость не всегда распознается сразу, она скрывается вначале под видом добродетели и прежде всего прячет себя от самого человека. Но бывает и обратное. Я хочу рассказать вам об одном случае. Однажды я встретился в дороге с монахом-пустынником, у него был удрученный вид. Мы разговорились с ним. Он сказал: «Отец, я погибаю от гордости». Я спросил его, в чем дело. Он ответил: «Меня одолевают помыслы, которые говорят: ты святой, ты равен Макарию Великому, ты приобрел дар прозорливости и исцелений, иди в мир и твори чудеса. Я вижу перед глазами картины, будто прокручивается кинематографическая лента или раскрываются страницы книги: вот я проповедую слово Божие по городам и селам, обращаю множество людей в христианство, прихожу к нашему уполномоченному и открываю все его грехи, исцеляю детей секретаря ЦК партии, и они принимают Крещение; после этого иду в храм, а за мной – целая толпа народа; меня насильно делают священником, а затем, по просьбе людей, исцеленных мной,– епископом. Иногда помыслы прямо кричат мне в уши: ты святой, ты святой». Я спросил его: «А ты пробовал творить чудеса?». Тот ответил: «Что ты говоришь, какие чудеса, я погибаю от гордости». Я ответил ему: «Брат, не печалься, твое положение вовсе не погибельно. Сатана искушает тебя гордыми помыслами. Ты не исполняешь их, значит, сопротивляешься демону; ты получишь награду за борьбу. Я слышал, что ты в молодости был на войне. Сколько времени мучают тебя помыслы, столько же лет прибавляется к твоему фронтовому стажу. Иди спокойно в свою келию и радуйся о Господе».
Он добавил: «Духовный гордец считает всех гордыми, а себя смиренным». Его опять спросили: «Почему те, кто пребудет в пустыне до конца, спасутся?». Он ответил: «Жизнь пустыни сама по себе тяжела и сурова. Если человек до старости решается перенести эти труды – он мученик; если он болеет и не уходит из пустыни – он мученик; если его убьют разбойники или загрызут дикие звери – он мученик. Я видел монахов, которые не могли искоренить некоторые из своих страстей, в том числе осуждение. Но Господь перед смертью как бы преображает их: они каялись в своих грехах и умирали, получив залог прощения. Наши отцы говорили, что монах, который многие годы жил в пустыне, а затем добровольно покинул ее, подобен потерявшему все свои богатства мореплавателю, которого волна выбросила на чужой берег,– он остался жив, но уже не найдет того, что потерял».
Его спросили: «А в каких случаях человеку можно покинуть пустыню?» Он ответил: «Приблудная собака еще не принадлежит хозяину, она только забежала во двор. Человек, случайно пришедший в пустыню или поселившийся там без благословения и духовной подготовки, еще не пустынник. Но все же лучше не покидать пустыню так же самовольно, как пришел, а потерпеть скудость жизни и искушения на месте, а затем решить, что делать, с совета старца или старших братьев пустынников».
Сказал старец: «Современные монахи потеряли прежнее монашеское благородство. Раньше монахи не смотрели в лицо друг другу, не повышали голоса. Они заканчивали даже краткий разговор словом «простите», потому что чувствовали свою греховность и боялись невольно каким-нибудь неосторожным словом или даже тоном голоса оскорбить или огорчить человека, а теперь монахи говорят «простите» по привычке, не понимая даже смысла этого слова, а иногда даже с озлоблением, как бы: «Отстань от меня; не твое дело». Раньше говорили слово «простите», помня, что всякий человек – образ Божий и то, что мы сделаем для человека,– сделаем для Христа: если мы оскорбили человека, то оскорбили Христа; а теперь слово «простите» стало только привычкой, его говорят, как попугаи, сами не зная зачем».