Архимандрит Епифаний (Феодоропулос)
С любовью о Господе
архимандрит Епифаний.
Дорогие братья! Несколько месяцев назад я был в одном монастыре вдалеке от Афин. Случилось, что в тот же день туда прибыла небольшая группа экскурсантов из Афин. Все они были благочестивыми учеными, некоторые безбрачными и молодыми, а некоторые и главами семейств. В трапезе, после чтения, начался разговор, и один из паломников предложил вопрос:
«Каково приношение монашества страждущему обществу? Не было бы лучше, если бы монахи находились, в качестве безбрачных клириков или проповедников-мирян, в миру и осуществляли дело миссии?».
Игумен обратился к моему смирению и попросил меня ответить на поставленный вопрос. Это мое слово на трапезе, хотя импровизированное и сказанное без всякого приготовления, по моему скромному мнению несет в себе некое дополнение к статье «Православное монашество и миссия», недавно опубликованной в вашем журнале (апрель-июнь). Посылаю его вам как оно есть, и если вы также сочтете, что оно содержит нечто «лучшее молчания», опубликуйте его.
С любовью о Господе
архимандрит Епифаний.
(Письмо в журнал «Афонские диалоги» (Ἀθωνικοί Διάλογοι)
Афины, 15 сентября 1980 г.)
* * *
Клирики, труждающиеся в миру, осуществляют в высшей степени важное дело, которое никому не позволительно принижать и презирать. Они – орудия благодати, «служители Христовы и домостроители Таин Божиих» (1 Кор. 4: 1). Они продолжают в веках дело святых апостолов. Они проповедуют Христа Распятого и Воскресшего, учат покаянию и оставлению грехов «о имени Его». Посредством учения и совершения святых Таинств они ведут множество людей в невечернее Царство Божие. «Без них нет Церкви», согласно святому Игнатию Богоносцу (Тралл. 3: 1).
Но если непозволительно принижать миссию и дело служащих в миру клириков (а также ревнителей и носителей благодатных дарований из числа мирян), так же непозволительно принижать миссию и дело монахов. Церковь незаблудно водится Духом Святым.
Если бы монашество было чем-то лишним и бесполезным, если бы оно было состоянием без сущности и смысла, оно не стало бы институтом в Церкви, им не занимались бы святые Вселенские и Поместные Соборы, о нем не писали бы великие и богоносные отцы.
Если бы монашество не было «делом Божиим», если бы оно не было «плодом Святого Духа», если бы оно не было «растением, которое насадил Отец» (ср.: Мф. 15: 13), оно было бы с самим своим появлением извержено из церковного организма как «чуждое тело».
Но монашество проросло на «ниве» Его (1 Кор. 3: 9), в святейшей Церкви, и на этой ниве укрепилось и принесло плод именно потому, что было «растением Божиим». Сомнение в достоинстве монашества немыслимо с православной точки зрения. Любые нападки на него как на «институт» есть чистое богоборчество.
И я, братья, принадлежу к числу служащих в миру клириков. Но, как послушное чадо Православной Церкви, должен следовать ее учению и не ставить под сомнение или тем более порицать то, что она, «водимая Духом Святым», одобрила и заключила в свои объятия.
Разве мы не знаем, что наши календари переполнены именами монахов? Мученики и монахи (также мученики «по произволению») составляют восемь, а может быть – и девять десятых в «каталоге» наших святых! Мы не совершеннее в богословии и не мудрее Церкви. Мы не лучше нее знаем, что согласно и что несогласно с духом Евангелия. Отрицающий монашество как несогласное с духом христианства становится еретиком, потому что поставляет себя превыше авторитета Церкви.
Никто не заставляет того или иного становиться монахом. Если у кого есть желание (но и призвание!) послужить Церкви в миру, то это дело святое, и путь к нему открыт, и никто не препятствует. Но те, которые имеют тягу к монашеству, не должны принимать нападок с нашей стороны, не должны встречать от нас препятствий. Свято их желание и блажен их выбор. Дух Святой разделяет дарования «каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор. 12: 11).
Я не стану сейчас раскрывать достоинство монашества как «совершеннейшего пути обожения», основываясь, конечно, не на собственном опыте, которого нет, но на учении святых отцов. Не стану говорить о трудных и поистине героических подвигах монахов по очищению от «постыдных страстей», подвигах, «вкуса» которых мы, живущие в миру, почти не имеем. Не скажу о немолчном богослужении Богу, в Троице покланяемому, совершающемся в священных обителях и в сердце каждого монаха. Не буду говорить о «небесных дарованиях», которыми украсились многие монахи.
Я остановлюсь лишь на одном пункте, который имеет непосредственное отношение к предложенному вопросу. И дерзну утверждать, что приношение монаха «страждущему обществу» весьма велико! Я дерзну утверждать, что монах – всякий монах (разумеется, монах истинный) – есть миссионер!
Я сказал «всякий монах», потому что не хочу ограничивать миссионерство только теми монахами, которые, имея благодать священства, выходят из своих священных оград и, с разрешения местного епископа, обходят, уча и исповедуя, города и села; а также теми, которые, наделенные писательским талантом, подчас редкой силы, издают чудесные книги и ими назидают тысячи душ, причем в целых поколениях, как, например, преподобный Никодим Святогорец.
Я, братья, убежден – и не считайте, что я говорю парадоксами, потому что я обосную это свое убеждение, – что миссионерами являются и те монахи, которые никогда не покидали ограды своего монастыря и не написали не единой строчки.
«Ты имеешь в виду молитву?» – скажет кто-то из вас.
Конечно, я имею в виду и молитву, но не только молитву. Сила молитв, и особенно молитв тех, которые имеют «жизнь очищенную или очищаемую для Бога»[1], людей, «многое к Богу стяжавших дерзновение», всесильна. Одна «сердечная слеза» святого человека может привести к таким результатам, для которых бы потребовались многие проповеди и многие книги. Молитва творит чудеса. «Много может усиленная молитва праведного. Илия был человек, подобный нам, и молитвою помолился, чтобы не было дождя: и не было дождя на землю три года и шесть месяцев. И опять помолился: и небо дало дождь, и земля произрастила плод свой» (Иак. 5: 16–18).
Я сейчас обращаюсь не к неверующим или индифферентным к вере; я обращаюсь к верующим. Поэтому мне незачем в данном случае распространяться. Все мы принимаем силу молитвы, все знаем о ее спасительных действиях. Поэтому все должны смотреть на молитвы монахов как на величайшее приношение миру.
Подумайте! Нет часа, нет момента времени в сутках, когда не восходили бы горячие молитвы к Престолу Сильного. Все 24 часа в сутки Бог «осаждается» пламенными и слезными прошениями «помиловать» и «спасти» мир. И когда мы трудимся, когда едим и когда спим, кто-то молится о нас, кто-то «упражняется», бдит и в душевном подвиге взывает: «Господи, помилуй!». Разве мало это приношение?
Несколько лет назад я посетил один большой монастырь. Среди монашествующих, которых я знал, была одна почти столетняя. Малограмотная, но святая душа. По старости своей она уже не вставала с кровати. Плача, она высказала мне… свою жалобу:
– Ах, эта игумения! Я прошу ее дать мне работу, чтобы делать ее здесь на кровати, поскольку не могу вставать, если меня не поддерживают, а она не дает. Я могу скручивать пряжу в мотки. Но она не дает. Она говорит, что я работала 80 лет в монастыре. (Она пришла туда в возрасте 16 лет.) Но так я ем даром свой хлеб. Другие работают и кормят меня. Что же мне делать? Игумения не уступает. Я так переживала, что не хотела даже есть. Но потом подумала кое-что и успокоилась. Я решила постоянно совершать молитву за всех. Так мне кажется, что и я работаю. Видишь эти четки? (Она показала мне четки с очень крупными узлами.) Я их совсем не выпускаю из рук ни днем, ни ночью, кроме двух-трех часов, что сплю. Все время молюсь за игумению и за монахинь, которые работают, чтобы я ела. И за других молюсь. За нашего владыку и за других архиереев, за священников, за проповедников, за начальников, за судей, за войско, за полицейских, за учителей, за учеников, за вдов, за сирот, за всех, кого помню. Так я чувствую меньшую тяжесть на душе из-за того, что ем, не работая…
Слезы текут у меня всякий раз, как на память приходит эта сцена. С тех пор я не видел эту преподобную монахиню. Через несколько месяцев она отошла в иные миры, чтобы оттуда продолжать свои «из глубины» молитвы «за всех, кого помнит» (надеюсь, и за меня…), хотя уже без своих толстых четок, которые были погребены вместе с ее святым телом.
Но молитва есть один из тех способов, первый, которыми монах осуществляет миссию, то есть помогает душам спастись. Существуют, братья, еще два способа.
Второй способ: где когда-либо существовал монастырь, который не становился бы центром притяжения для людей? Где подвизался отшельник, и туда, «в пещеры, горы и ущелья земли» (ср: Евр. 11: 38), не приходили бы тьмы посетителей, ищущих от него или «слова утешения», или одного лишь созерцания его лица, созерцания, многому учащего и много назидающего?
И это не только в старые времена, но и в наши дни. Сколькие «труждающиеся и обремененные» странники жизни прибегают в святые обители, чтобы обрести небольшую тишину души! Сколькие получают пользу от впечатляющей атмосферы, царящей там во время богослужений! Сколькие неверующие или индифферентные, посещая священные обители монашества как туристы, чувствуют в своем сердце уколы от того, что видят там! Очень часто одного такого посещения было достаточно для того, чтобы подвергнуть испытанию их неверие или безразличие.
Более того: разве малочисленны те случаи, когда они чувствовали, как сотрясается их внутренний мир, когда они покидали святые монастыри, после немногих дней или часов пребывания в них, возрожденными!
Любой монастырь является истинным оазисом в безводной пустыне настоящей жизни, особенно современной жизни… Особенно для ближайших городов и сел каждый монастырь является легкими, доставляющими кислород духовный. А Святая Гора Афон – это «легкие» для всей Греции; да что там – для всего мира!
Пусть монахи не выходят в мир. Мир идет к ним. Пусть монахи прячутся в огражденных местах. Их свет сияет и освещает то, что вокруг; а иногда освещает и то, что очень далеко. Пусть они говорят немного. Существует и «молчаливое красноречие святой жизни».
Братья, пусть будут монастыри! Только давайте молиться, чтобы они были достойны своего назначения. И тогда, по некоей божественной закономерности, они непроизвольно становятся и своеобразными миссионерскими центрами, духовными маяками, оазисами душ, божественными гостиницами для многих «впавших в руки разбойников» (ср.: Лк. 10: 30). Мир может получить немалую пользу от монастырей.
Третий способ: монах, даже если молчит и скрывается, есть самая кричащая проповедь. Проповедь не словами, но делом. Проповедь сильная и потрясающая.
Братья, что возвещают миссионеры, то есть делатели нашей Церкви, в своих проповедях? О чем они пишут в своих книгах, каковы их темы? К чему они нас побуждают? Любить Бога, молиться, бороться с пороками, приобщаться Святых Таинств, каяться в грехах, быть смиренными, не прилепляться к материальным благам, иметь жительство на небесах и т.д. и т.п.
Но не возвещает ли точно то же самое и монах – не словами, но делами и примером?
Если я решаю стать монахом, истинным монахом, то это означает вот что: любовь к Богу – Божественный эрос – снедает все мое существо. (Подразумевается, что такая любовь встречается в основном и преимущественно у монахов, но нельзя сказать, что только и исключительно монах имеет такую любовь и никто другой. Такое утверждение было бы односторонностью, неприемлемой для Православия. Мы сказали, что Дух Святой разделяет дарования как Ему угодно. Иоанн Кронштадтский, например, был «мирским» священником. Но кто мог бы отрицать пламенную Божественную любовь, пылающую в его освященном сердце?) Молитва есть вода и воздух моей души. Церковные Таинства есть моя ежедневная пища. Покаяние есть дело всей моей жизни. Мое «я» осуждено на смерть. Я презираю материальные блага. «Все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Флп. 3: 8). Богатство, благоденствие, положение, честь и слава не трогают меня. Я прохожу мимо них, мой пристальный взгляд прикован к горнему Иерусалиму…
Итак, когда ты услышишь, что твой друг, сосед, родственник, знакомый покинул мир и ушел в монастырь, не то же ли это самое, что услышать звучнейшую и оглушительную проповедь о всем горнем, особенно если ушедший обладал замечательными качествами и мог бы иметь большой «успех» в настоящей жизни?
Твой друг ушел молча. Он не виделся с тобой перед своим уходом, он не попрощался с тобой. Но его поступок, поступок геройский, поступок величайшей жертвы ради любви Божией, говорит сам за себя. Звук его удаляющихся шагов звучит отчетливо, и он никогда не затихнет. Ты будешь слышать его всю свою жизнь.
Пусть ты не увидишь больше своего друга. Или узнаешь, что он умер. Воспоминание о нем не оставит тебя в покое. Оно будет непрестанно нести тебе спасительное смятение и святое беспокойство. Оно будет постоянно обличать тебя. Ты будешь думать:
«Я не могу поститься по средам и пятницам, а он… Я в этом году не причастился даже на Пасху, а он… Я едва-едва с усилием произношу два слова молитвы, а он… Я собираю много денег, сколачиваю большое состояние – и боюсь дать немного бедным, а он… Я лгу и льщу, чтобы подняться в обществе, а он… Я гоняюсь за почестями и известностью, а он… Я прилип к земле, а он…»
Но даже будь ты неверующим или индифферентным, поступок твоего друга или знакомого, помимо того удивления, которое он у тебя вызовет, будет беспрерывно размывать основания твоего неверия или безразличия. Ты будешь думать об этом поступке в моменты духовного отрезвления, а может, и в моменты огорчения и разочарования в «радостях мира», и услышишь внутренний голос, спрашивающий тебя:
«Вера, которая вдохновляет на такие жертвы, – может быть, она не просто порождение фантазии? Вера, которая делает тебя счастливым, когда ты отрицаешь и отвергаешь все, что другие считают важным, то есть удовольствия, деньги, удобства, успех, славу и т.д., – может быть, в ней истина? Может быть, есть жизнь после смерти? Может быть, то, что сделал твой друг, в других отношениях такой разумный и одаренный, является не героическим “безумием”, но очень “доходным предприятием”? Может быть, он и вправду нашел “драгоценную жемчужину” (Мф. 13: 46), о которой говорит одна книга, называемая Евангелием?..»
Это и другое подобное будет возвещать большому числу людей пример монаха. Кто возьмется утверждать, что эта молчаливая, но и столь громогласная «проповедь» не «ломает кости», по известному выражению?
Это проповедь не теоретическая, а практическая. Она длится не несколько минут, а поражает твой слух постоянно и беспрерывно. Она буквально тебя преследует! Монах, беря Крест и следуя Христу, УЧИТ ДЕЛОМ – и учит громогласно – «презирать плоть, ибо она преходит, прилежать же о душе, которая бессмертна»[2].
Итак, является или не является монах одним своим примером глашатаем вечности?
Является или не является он указателем пути к Небу?
Является или не является он проповедником и миссионером?
[1] Григорий Богослов, святитель. Слово 15, 2.
[2] Кондак общий преподобной.
Но если непозволительно принижать миссию и дело служащих в миру клириков (а также ревнителей и носителей благодатных дарований из числа мирян), так же непозволительно принижать миссию и дело монахов. Церковь незаблудно водится Духом Святым.
Если бы монашество было чем-то лишним и бесполезным, если бы оно было состоянием без сущности и смысла, оно не стало бы институтом в Церкви, им не занимались бы святые Вселенские и Поместные Соборы, о нем не писали бы великие и богоносные отцы.
Если бы монашество не было «делом Божиим», если бы оно не было «плодом Святого Духа», если бы оно не было «растением, которое насадил Отец» (ср.: Мф. 15: 13), оно было бы с самим своим появлением извержено из церковного организма как «чуждое тело».
Но монашество проросло на «ниве» Его (1 Кор. 3: 9), в святейшей Церкви, и на этой ниве укрепилось и принесло плод именно потому, что было «растением Божиим». Сомнение в достоинстве монашества немыслимо с православной точки зрения. Любые нападки на него как на «институт» есть чистое богоборчество.
И я, братья, принадлежу к числу служащих в миру клириков. Но, как послушное чадо Православной Церкви, должен следовать ее учению и не ставить под сомнение или тем более порицать то, что она, «водимая Духом Святым», одобрила и заключила в свои объятия.
Разве мы не знаем, что наши календари переполнены именами монахов? Мученики и монахи (также мученики «по произволению») составляют восемь, а может быть – и девять десятых в «каталоге» наших святых! Мы не совершеннее в богословии и не мудрее Церкви. Мы не лучше нее знаем, что согласно и что несогласно с духом Евангелия. Отрицающий монашество как несогласное с духом христианства становится еретиком, потому что поставляет себя превыше авторитета Церкви.
Никто не заставляет того или иного становиться монахом. Если у кого есть желание (но и призвание!) послужить Церкви в миру, то это дело святое, и путь к нему открыт, и никто не препятствует. Но те, которые имеют тягу к монашеству, не должны принимать нападок с нашей стороны, не должны встречать от нас препятствий. Свято их желание и блажен их выбор. Дух Святой разделяет дарования «каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор. 12: 11).
Я не стану сейчас раскрывать достоинство монашества как «совершеннейшего пути обожения», основываясь, конечно, не на собственном опыте, которого нет, но на учении святых отцов. Не стану говорить о трудных и поистине героических подвигах монахов по очищению от «постыдных страстей», подвигах, «вкуса» которых мы, живущие в миру, почти не имеем. Не скажу о немолчном богослужении Богу, в Троице покланяемому, совершающемся в священных обителях и в сердце каждого монаха. Не буду говорить о «небесных дарованиях», которыми украсились многие монахи.
Я остановлюсь лишь на одном пункте, который имеет непосредственное отношение к предложенному вопросу. И дерзну утверждать, что приношение монаха «страждущему обществу» весьма велико! Я дерзну утверждать, что монах – всякий монах (разумеется, монах истинный) – есть миссионер!
Я сказал «всякий монах», потому что не хочу ограничивать миссионерство только теми монахами, которые, имея благодать священства, выходят из своих священных оград и, с разрешения местного епископа, обходят, уча и исповедуя, города и села; а также теми, которые, наделенные писательским талантом, подчас редкой силы, издают чудесные книги и ими назидают тысячи душ, причем в целых поколениях, как, например, преподобный Никодим Святогорец.
Я, братья, убежден – и не считайте, что я говорю парадоксами, потому что я обосную это свое убеждение, – что миссионерами являются и те монахи, которые никогда не покидали ограды своего монастыря и не написали не единой строчки.
«Ты имеешь в виду молитву?» – скажет кто-то из вас.
Конечно, я имею в виду и молитву, но не только молитву. Сила молитв, и особенно молитв тех, которые имеют «жизнь очищенную или очищаемую для Бога»[1], людей, «многое к Богу стяжавших дерзновение», всесильна. Одна «сердечная слеза» святого человека может привести к таким результатам, для которых бы потребовались многие проповеди и многие книги. Молитва творит чудеса. «Много может усиленная молитва праведного. Илия был человек, подобный нам, и молитвою помолился, чтобы не было дождя: и не было дождя на землю три года и шесть месяцев. И опять помолился: и небо дало дождь, и земля произрастила плод свой» (Иак. 5: 16–18).
Я сейчас обращаюсь не к неверующим или индифферентным к вере; я обращаюсь к верующим. Поэтому мне незачем в данном случае распространяться. Все мы принимаем силу молитвы, все знаем о ее спасительных действиях. Поэтому все должны смотреть на молитвы монахов как на величайшее приношение миру.
Подумайте! Нет часа, нет момента времени в сутках, когда не восходили бы горячие молитвы к Престолу Сильного. Все 24 часа в сутки Бог «осаждается» пламенными и слезными прошениями «помиловать» и «спасти» мир. И когда мы трудимся, когда едим и когда спим, кто-то молится о нас, кто-то «упражняется», бдит и в душевном подвиге взывает: «Господи, помилуй!». Разве мало это приношение?
Несколько лет назад я посетил один большой монастырь. Среди монашествующих, которых я знал, была одна почти столетняя. Малограмотная, но святая душа. По старости своей она уже не вставала с кровати. Плача, она высказала мне… свою жалобу:
– Ах, эта игумения! Я прошу ее дать мне работу, чтобы делать ее здесь на кровати, поскольку не могу вставать, если меня не поддерживают, а она не дает. Я могу скручивать пряжу в мотки. Но она не дает. Она говорит, что я работала 80 лет в монастыре. (Она пришла туда в возрасте 16 лет.) Но так я ем даром свой хлеб. Другие работают и кормят меня. Что же мне делать? Игумения не уступает. Я так переживала, что не хотела даже есть. Но потом подумала кое-что и успокоилась. Я решила постоянно совершать молитву за всех. Так мне кажется, что и я работаю. Видишь эти четки? (Она показала мне четки с очень крупными узлами.) Я их совсем не выпускаю из рук ни днем, ни ночью, кроме двух-трех часов, что сплю. Все время молюсь за игумению и за монахинь, которые работают, чтобы я ела. И за других молюсь. За нашего владыку и за других архиереев, за священников, за проповедников, за начальников, за судей, за войско, за полицейских, за учителей, за учеников, за вдов, за сирот, за всех, кого помню. Так я чувствую меньшую тяжесть на душе из-за того, что ем, не работая…
Слезы текут у меня всякий раз, как на память приходит эта сцена. С тех пор я не видел эту преподобную монахиню. Через несколько месяцев она отошла в иные миры, чтобы оттуда продолжать свои «из глубины» молитвы «за всех, кого помнит» (надеюсь, и за меня…), хотя уже без своих толстых четок, которые были погребены вместе с ее святым телом.
Но молитва есть один из тех способов, первый, которыми монах осуществляет миссию, то есть помогает душам спастись. Существуют, братья, еще два способа.
Второй способ: где когда-либо существовал монастырь, который не становился бы центром притяжения для людей? Где подвизался отшельник, и туда, «в пещеры, горы и ущелья земли» (ср: Евр. 11: 38), не приходили бы тьмы посетителей, ищущих от него или «слова утешения», или одного лишь созерцания его лица, созерцания, многому учащего и много назидающего?
И это не только в старые времена, но и в наши дни. Сколькие «труждающиеся и обремененные» странники жизни прибегают в святые обители, чтобы обрести небольшую тишину души! Сколькие получают пользу от впечатляющей атмосферы, царящей там во время богослужений! Сколькие неверующие или индифферентные, посещая священные обители монашества как туристы, чувствуют в своем сердце уколы от того, что видят там! Очень часто одного такого посещения было достаточно для того, чтобы подвергнуть испытанию их неверие или безразличие.
Более того: разве малочисленны те случаи, когда они чувствовали, как сотрясается их внутренний мир, когда они покидали святые монастыри, после немногих дней или часов пребывания в них, возрожденными!
Любой монастырь является истинным оазисом в безводной пустыне настоящей жизни, особенно современной жизни… Особенно для ближайших городов и сел каждый монастырь является легкими, доставляющими кислород духовный. А Святая Гора Афон – это «легкие» для всей Греции; да что там – для всего мира!
Пусть монахи не выходят в мир. Мир идет к ним. Пусть монахи прячутся в огражденных местах. Их свет сияет и освещает то, что вокруг; а иногда освещает и то, что очень далеко. Пусть они говорят немного. Существует и «молчаливое красноречие святой жизни».
Братья, пусть будут монастыри! Только давайте молиться, чтобы они были достойны своего назначения. И тогда, по некоей божественной закономерности, они непроизвольно становятся и своеобразными миссионерскими центрами, духовными маяками, оазисами душ, божественными гостиницами для многих «впавших в руки разбойников» (ср.: Лк. 10: 30). Мир может получить немалую пользу от монастырей.
Третий способ: монах, даже если молчит и скрывается, есть самая кричащая проповедь. Проповедь не словами, но делом. Проповедь сильная и потрясающая.
Братья, что возвещают миссионеры, то есть делатели нашей Церкви, в своих проповедях? О чем они пишут в своих книгах, каковы их темы? К чему они нас побуждают? Любить Бога, молиться, бороться с пороками, приобщаться Святых Таинств, каяться в грехах, быть смиренными, не прилепляться к материальным благам, иметь жительство на небесах и т.д. и т.п.
Но не возвещает ли точно то же самое и монах – не словами, но делами и примером?
Если я решаю стать монахом, истинным монахом, то это означает вот что: любовь к Богу – Божественный эрос – снедает все мое существо. (Подразумевается, что такая любовь встречается в основном и преимущественно у монахов, но нельзя сказать, что только и исключительно монах имеет такую любовь и никто другой. Такое утверждение было бы односторонностью, неприемлемой для Православия. Мы сказали, что Дух Святой разделяет дарования как Ему угодно. Иоанн Кронштадтский, например, был «мирским» священником. Но кто мог бы отрицать пламенную Божественную любовь, пылающую в его освященном сердце?) Молитва есть вода и воздух моей души. Церковные Таинства есть моя ежедневная пища. Покаяние есть дело всей моей жизни. Мое «я» осуждено на смерть. Я презираю материальные блага. «Все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Флп. 3: 8). Богатство, благоденствие, положение, честь и слава не трогают меня. Я прохожу мимо них, мой пристальный взгляд прикован к горнему Иерусалиму…
Итак, когда ты услышишь, что твой друг, сосед, родственник, знакомый покинул мир и ушел в монастырь, не то же ли это самое, что услышать звучнейшую и оглушительную проповедь о всем горнем, особенно если ушедший обладал замечательными качествами и мог бы иметь большой «успех» в настоящей жизни?
Твой друг ушел молча. Он не виделся с тобой перед своим уходом, он не попрощался с тобой. Но его поступок, поступок геройский, поступок величайшей жертвы ради любви Божией, говорит сам за себя. Звук его удаляющихся шагов звучит отчетливо, и он никогда не затихнет. Ты будешь слышать его всю свою жизнь.
Пусть ты не увидишь больше своего друга. Или узнаешь, что он умер. Воспоминание о нем не оставит тебя в покое. Оно будет непрестанно нести тебе спасительное смятение и святое беспокойство. Оно будет постоянно обличать тебя. Ты будешь думать:
«Я не могу поститься по средам и пятницам, а он… Я в этом году не причастился даже на Пасху, а он… Я едва-едва с усилием произношу два слова молитвы, а он… Я собираю много денег, сколачиваю большое состояние – и боюсь дать немного бедным, а он… Я лгу и льщу, чтобы подняться в обществе, а он… Я гоняюсь за почестями и известностью, а он… Я прилип к земле, а он…»
Но даже будь ты неверующим или индифферентным, поступок твоего друга или знакомого, помимо того удивления, которое он у тебя вызовет, будет беспрерывно размывать основания твоего неверия или безразличия. Ты будешь думать об этом поступке в моменты духовного отрезвления, а может, и в моменты огорчения и разочарования в «радостях мира», и услышишь внутренний голос, спрашивающий тебя:
«Вера, которая вдохновляет на такие жертвы, – может быть, она не просто порождение фантазии? Вера, которая делает тебя счастливым, когда ты отрицаешь и отвергаешь все, что другие считают важным, то есть удовольствия, деньги, удобства, успех, славу и т.д., – может быть, в ней истина? Может быть, есть жизнь после смерти? Может быть, то, что сделал твой друг, в других отношениях такой разумный и одаренный, является не героическим “безумием”, но очень “доходным предприятием”? Может быть, он и вправду нашел “драгоценную жемчужину” (Мф. 13: 46), о которой говорит одна книга, называемая Евангелием?..»
Это и другое подобное будет возвещать большому числу людей пример монаха. Кто возьмется утверждать, что эта молчаливая, но и столь громогласная «проповедь» не «ломает кости», по известному выражению?
Это проповедь не теоретическая, а практическая. Она длится не несколько минут, а поражает твой слух постоянно и беспрерывно. Она буквально тебя преследует! Монах, беря Крест и следуя Христу, УЧИТ ДЕЛОМ – и учит громогласно – «презирать плоть, ибо она преходит, прилежать же о душе, которая бессмертна»[2].
Итак, является или не является монах одним своим примером глашатаем вечности?
Является или не является он указателем пути к Небу?
Является или не является он проповедником и миссионером?
[2] Кондак общий преподобной.