Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий (Радович)
Мы с вами являемся свидетелями одного удивительно интересного феномена: в наши дни пробуждается все больший интерес к так называемой мистике и вообще к мистическим явлениям. Это очевидный знак начала переориентации человеческих интересов.
Ибо почти вся человеческая деятельность, на протяжении нескольких последних веков, в особенности деятельность человека европейско-американской цивилизации, была направлена на освоение космоса и материи, на освоение внешнего мира.
Такая односторонность явилась причиной отчуждения человека от его собственного внутреннего мира и привела к раздору между человеческим существом и его деятельностью: пространства внешнего мира как бы поглотили глубину человеческого существа. Но чем более человеческое существо мельчает, тем более мелким и узким становится для него мир. Это совершенно естественно: человек по природе своей глубже и шире космоса, в котором он существует, отсюда и рождается его жажда глубины и широты, которую не могут утолить глубины и просторы материальной действительности.
Свидетельством поисков этой глубины является интерес, пробудившийся за последние десятилетия в Церкви и вне ее, к духовному движению, получившему название «исихазм» или «паламизм». Это движение, особенно выразившееся в XIV веке и огранически связанное с личностью св. Григория Паламы (важно подчеркнуть, что Церковь посвятила ему вторую неделю Великого поста), долгое время оставалось в забвении, а иногда под влиянием западной литературы даже в презрении. Что же такое исихазм? Действительно ли это, как хотели показать некоторые, «нездоровый мистицизм» прошлого или нечто совсем иное?
Прежде посмотрим, что именно значит слово «исихиа». Буквально оно значит «покой, тишина, безмолвие». Между тем православные подвижники издавна придавали ему более глубокий смысл. Человек и мир, в котором он живет, характеризуют постоянное беспокойство и изменчивость. Поэтому человек жаждет и ищет покоя. Как мы знаем, море бывает спокойным в своих глубинах, а не на поверхности, подобно этому по опыту святых подвижников внутренний мир человека и всего творения следует искать в глубинах человека и творения и «по ту сторону» этих глубин. Исихиа и есть именно такой поиск внутреннего покоя, который «превосходит всякий ум». Это не просто спокойствие, обретение спокойного места жизни, но бытийное собирание человеческого существа и жития в свой центр («сердце»); и через это собирание в Боге и Богом, как единственным источником истинного покоя. Лучший перевод слова «исихиа» сделал о. Иустин Попович — «молитвенное безмолвие». Потому что такого собирания можно достичь только верой, покаянием, постом и молитвой. Оно предполагает огромное духовное напряжение и борьбу со страстями, в которых находится первоисточник человеческой рассеяности и разбитости. Когда пророк Моисей молчал, говорит св. Григорий Палама, объясняя этот покой, раздался глас Божий: Моисей, что ты вопиешь ко Мне? (Исх. 14, 15). Такое безмолвие слышнее слов, тишина, которая перерастает в глубинный вопль существа. Кто стяжал такое молитвенное безмолвие, говорит св. Иоанн Лествичник, тот познал глубину тайны.
«Исихиа» такого рода и исихазм вообще обычно связывается с упомянутым духовным святогорским движением XIV века. Но если мы более глубоко рассмотрим этот вопрос, то увидим, что он характерен для духовной жизни Православия в целом. Достаточно, например, заглянуть в «Древний Патерик», сборник изречений египетских старцев, чтобы убедиться, что исихазм не какое-то новое изобретение, что оно существует испокон веков и как образ жизни, и как путь спасения. Оно в действительности служение Марии у ног Иисусовых, всегда существовавшее в Церкви. Вот что читаем мы в Патерике. Когда старец Арсений спросил Господа, как ему спастись, он услышал голос: «Арсений, бегай (многословия), молчи, пребывай в уединении», этот призыв к старцу Арсению, по сути, призыв к внутреннему духовному деланию, без которого вся духовная жизнь словно дерево без плода.
Об исихазме говорят и Отцы древнехристианской Церкви. В V веке упоминается некий пустынник Иоанн из палестинского монастыря Святого Саввы, проводивший жизнь в молитвенном безмолвии. Об исихастах говорится и законе Юстиниана, упоминается в 41-м правиле Трулльского Собора. Великий подвижник VI века, преп. Иоанн Лествичник, 27-е Слово своей «Лествицы», оказавшей огромное влияние на духовную жизнь Востока и Запада, посвящает «Святому безмолвию души и тела» и «разнице и различению безмолвия». Исихия — идеал для него, так же как и для многих других до него. Он между тем понимает и опасность, которая кроется в ней. Поэтому он рекомендует большую осмотрительность и смирение, охраняющие подвижника от соблазна и впадения в гордость, в эту «всеобъемлющую смерть». Лествичник советует истинному искателю духовной жизни: «Непрестанное памятование об Иисусе пусть соединится с твоим дыханием и только тогда ты почувствуешь пользу молитвенного безмолвия». Здесь речь идет о постоянном любовном общении с Христом, целью которого является соединение с Богом и Его «святым наднебесным огнем», недостойных попаляющего, а чистых просвещающего (просветляющего) «в меру совершенства» (Слово 28).
Святой Григорий Нисский в толковании на Псалмы говорит, что Моисей провел сорок лет в уединении, пребывая в «молитвенном безмолвии», созерцая невидимое. По прп. Исааку Сирину, «исихия» — вершина совершенства и «мать покаяния». Он называет ее и «началом очищения». По тому же святителю, слово — орган сего мира; молитвенное безмолвие, требующее полного отречения от мира как от плотских желаний, похоти очес и гордости житейской, употребляется как орган безмолвия, в котором тайна будущего века.
Молитвенное безмолвие как постоянное хождение перед лицем Божиим органически связано с исполнением всех евангельский заповедей. Исполнение заповеди — это подготовка к более высокой ступени духовной жизни, потому тот, кто хотел бы молитвенного безмолвия, не освободившись, добродетельной жизнью, от духовных страстей и болезней, походит на человека, скачущего с корабля в открытое море в уверенности, что на одной доске он беспрепятственно достигнет берега (преп. Иоанн Лествичник).
Закон жизни, по св. Григорию Богослову, заключается в том, чтобы «вспоминать о Боге чаще, чем дышать». Только так можно придти к цели христианской жизни — к достижению соединения с Богом, причастию и созерцанию Бога. Эта главная идея исихастов всех времен, богословски утвержденная и узаконенная в Церкви, сначала в Ареопагитских списках (писаниях), а затем в сочинениях преп. Максима Исповедника, духовного предшественника святогорских исихастов, вместе с Евагрием, Исааком Сирином и особенно Симеоном Новым Богословом.
Задержимся на личности преп. Симеона. Для него, так же как и для святогорских исихастов (он жил в конце X — начале XI века), Бог есть свет, Который почивает в неизреченном свете. Поэтому тот, кто достигнет соединения с Богом, причастится Его вечному свету и сам станет светом. Это возможно только в вере и добродетели, а «исихиа», по его мнению, — совершеннейшая из них; другие же добродетели — путь, возводящий к ней. Тот, кто молитвенно безмолвствует, говорит святитель, должен, как блудница, держать, целовать и духовно обливать слезами ноги Иисусовы. Или как рабыня, глаза которой устремлены на руки госпожи, ловя любое движение, должен, не отводя глаз, смотреть на руки Господа Бога своего. Должен, подобно невесте, принадлежать Христу Богу, ложиться и вставать ради вечной жизни или как ученики Христовы на Горе Фавор, увидев славу Его и услышав голос Отца Се Сын Мой возлюбленный, пали ниц со словами хорошо нам здесь быть. Молитвенно безмолвствующий, как Моисей на вершине Синайской Горы, должен пребывать в уединении, уходить в облако, скрываясь от других. Если он будет так поступать, ему ясно откроется лицо Божие. И в созерцании Бога и созерцаемый Богом, слушая глас Его, откроется сначала ему, таинственным образом, тайна Царства Божия, а затем он даст закон и другим; просветится сам и просветит других светом знания; будет помилован сам и будет миловать других. Он ищет и находит, а когда найдет — раздаст тем, кто от него ищет, освобождается от пут зла, и освободившись сам, освободит других.
Неутолимые голод и жажда Бога и вечного Божественного света — вот главная движущая сила полного отречения от мира, которого хочет преп. Симеон. Здесь речь идет не о каком-то абстрактном философском или религиозном мистицизме, а об опытном, святотаинственном и святодобродетельном, реализме. Это жажда крещеной и светом Трисолнечного Божества просвещенной души общения с историческим Богочеловеком Христом через духовную брань и очищение.
Эта жажда не является свойством только монаха или пустынника, она в природе всех христиан, свидетельствует преп. Петр Дамаскин двумя столетиями раньше Симеона Богослова. «Это подвиг, — говорит он,- который необходим всем христианам, в той или иной мере. Без него невозможно обретение духовного знания и смиренномудрия; тем, которые ищут его, открываются сокровенные тайны Божественного Писания и всего творения». Без молитвенного безмолвия, — утверждает тот же святитель, — мы не можем очиститься, познать собственную немощь и бесовское лукавство; без него мы не в состоянии понять силу Божию и Промысл в Словах Божиих, которые читаем или поем.
Именно на такой жажде, устремлении и подвиге создавалась, росла, жила и живет Святая Гора Афонская. Святогорские подвижники с самого начала прильнули душой к исихазму. Святая Гора по самой своей природе была местом «исихии» и одновременно «очагом добродетели». То, что написано о первом святогорском отшельнике, преп. Петре Афонском, было и осталось евангельским правилом жизни всех его духовных последователей. Один из таких последователей, свт. Григорий Палама, сказал о нем, что он своей, полной воздержания жизнью, строгим пребыванием в молитвенном безмолвии «сердце свое превратил в божественную колесницу и второе небо, и для Бога более любезное пребывание, чем небо. В этом и состоит возращение ума к себе самому, собирание его, или, хотя и странно сказать, возращение к уму всех душевных сил и делание по Богу».
С помощью собирания всех душевных и духовных сил человек освобождается от страстного отношения к себе и к миру, сбрасывает «мерзкую личину» своей отчужденности от Бога и истинного света. Это путь собирания себя, рассеянного человеческого существа, путь стяжания истинного мира, глубины и богопознания, обожения, через причастие Божественной благодати и путь вечного совершенства и возрастания. Исихаст, отрекшись от всего, боголюбиво и боговозлюбленно стоит перед Ним, «глух и нем», побеждая законы материи, а душа его преображается Божественной благодатью, сообщая и телу «знаки» Божественной красоты.
Этот метод освоения внутреннего мира от святогорского очага был пересен и славянским народам. Великие русские святые — Антоний Печерский, Моисей Угрин, Нил Сорский, Серафим Саровский и другие саровские и оптинские Старцы прошлого столетия — были великими любителями и приверженцами исихии, молитвенного безмолвия.
Первые известные сербские подвижники — преподобный Петр Кориншский, Иоаким Осоговский и другие — также принадлежат к движению исихастов, ибо пустынничество по природе своей имеет исихастский характер. И сам святой Савва, сын Святой Горы и отец Сербской духовной истории, всю жизнь был распят на кресте двуединой любви — любви к молитвенному уединению и любви к духовному просвещению своего народа. Он не только«дивился жизни, непрестанного молитвенного восхождения ума, от земного к Богу» святогорских подвижников, но и сам стремился к такому образу жизни всем своим существом. Об этом нам свидетельствуют не только Карейский пустынник и Студеницкая «пустынница», но вся его жизнь, его постоянное обращение к Святой Горе. Он с великим восторгом думает о «святой и сладкой пустыне», а особенно о колыбели восточного монашества — Палестине, Египте, Синае. Он оставался поклонником синайского понимания подвижничества. Дух исихазма пронизывает службы и жития сербских святых до XIV века. Так, за целое столетие до возникновения исихастских споров на Святой горе в службе к Святому Савве пелось в чистом исихастском духе: Усмирил еси страсти и многоразличные волнения божественным восхождением и нетленной чистотой, невечерним светом в успении просиял еси...
Без сомнения, того же духа был и Архиепископ Даниил II и многие другие значительные личности духовного прошлого Сербии, чей подвижнический путь пролегал через Хиландарский монастырь. И до сих пор еще до конца не исследовано влияние монахов-синаитов, которые основали целый ряд монастырей в Сербии и поселили тем самым в душе сербского народа дух синайской исихии. О том, что преп. Ромило Раваницкий был чистым исихастом, ясно свидетельствует его житие и тот факт, что его духовным наставником был великий молитвенный молчальник Григорий Синаит.
И в наши дни были выдающиеся личности, старавшиеся сохранить и продолжить по призванию Божию предание молитвенного безмолвия. Вспомним известного Старца Теоклита из Студеницкой пустыни, старца Симеона из монастыря Дайбабе и почти безвестную простую деревенскую женщину из села Врака близ Скадра, блаженную Стевку Джурджевич. Эта необыкновенная женщина после изгнания сербов из Албании (1933) жила в одном Косовском селе и последние свои дни провела в богадельне «Богдай» (скончалась как монахиня Стефанида в 1945 году от ранений, полученных от немцев), она оставила нам потрясающие по содержанию и духовной глубине «Исповеди» (они хранятся в рукописи).
Основным принципом исихазма было — прежде быть, а потом делать. Первое — корень и источник второго; второе немыслимо без первого, первое должно открываться и исполняться вторым. Человек должен встретить живого Бога, и только потом убежденно и верно исповедовать Его святую и неизреченную тайну. В этом сущность исихазма и свт. Григория Паламы. Он и исихасты XIV века не вносят ничего нового, речь идет лишь об оживлении и (мысленном) углублении того, что уже существовало в Церкви веками как опытная реальность и образ жития по Богу. То, что могло бы рассматриваться как новое в исихазме XIV века,- это богословско-догматическая углубленность и обоснование такого опыта Церкви. Святогорский исихазм и церковный опыт святого Предания вообще приобретают в лице свт. Григория Паламы своего богослова-«теоретика». Главным предметом святогорских споров, имевших далеко идущие последствия, была проблема возможности или невозможности реального Богообщения и способа этого общения. Калабрийский гуманист Варлаам вместе со своими приверженцами, находившимися под сильным влиянием греческой философии и западной аристотелевски-ориентированной схоластики, или отрицали возможность реального Богообщения или придавали ему символически-интеллектуальный характер. Бог, согласно их утверждениям, может быть познаваем только через природу (окружающий мир) и тварные символы, в которых Он открывается человеку. Святой Григорий сразу почувствовал, что здесь речь идет о подспудном вытеснении Бога из исторической действительности, и решительно восстал против такого искажения христианского видения отношений Бога и Его творения. Свою точку зрения он обосновывал библейским парадоксом: Священное Писание, с одной стороны, утверждает, что «Бога не видел никто и никогда» и никогда не сможет увидеть, но с другой стороны, свидетельствует, что «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Из этого святитель соткал свой богословский парадокс, основанный на Боговоплощении и тысячелетнем опыте Церкви: Бог по сущности недоступен, неизречен и неописуем, но Своими вечными Божественными силами и энергиями, Он Жизнь нашей жизни, Мудрость нашей мудрости, Упование нашего упования, Свет нашего света, Сердце нашего сердца; их посредством Он Творец мира, Промыслитель его и Животворитель. Бог, по опыту исихастов, если можно так выразиться, — сокровенно-отсутствующее присутствие. Как «присутствие», Он «Царство Божие» в нас, Он Фаворский Свет — слава лика Христова, которую узрели Апостолы на горе Фавор, реально присутствующая во всех тех, кто верой и добродетельной жизнью подготовил для нее место в своем сердце.
Это пребывание в нас Бога и нас в Боге, так же как и наше соединение в вечной Божественной славе и преображение в Божественном свете, относится ко всему психофизическому существованию человека. Оно предполагает и требует нашего телесного и духовного подвига. Смысл всего нашего труда в том, чтобы, насколько это возможно человеку, все свое существо собрать в молитвенный призыв (вопль), чтобы ежеминутно ходить перед лицем Бога живого. То, что явилось наибольшим вызовом для противников Паламы, отравленных платоновски-дуалистическим презрением к телу, и многих их поздних последователей, издевавшихся над «смотрением в пупок» ради созерцания Божественного света, — это именно то значение, которое святой Григорий придавал телу в духовной жизни. Святитель понимал, что после Воскресения Христова всякое человеческое тело, человеческая кость — святыня и храм Духа Святого. Как и все творение Божие, тело, как и душа, призвано быть храмом Божиим, и, чтобы достичь этого, необходимо постом, смирением, чистотой и собиранием своим развязать душе крылья, освободить ее для Божественной бесконечности.
Вот чем исихасты были и остаются — свидетелями возможности и необходимости для человека во все времена прежде всего и выше всего — освоения Божественной бесконечности, сокровенно-открытой в глубине каждого человеческого сердца, по ту сторону его; в «сердце» космоса и его последней тайны и по ту сторону этой тайны. Человек, осваивая пространства и миры вокруг себя, как будто забыл о множестве бескрайних миров внутри себя. Процветание внешнего прогресса нашей технократической цивилизации сопровождается все большим нравственным увяданием, бесчувствием. Неутолимая человеческая жажда освоения внешних просторов искалечила внутреннее в человеке и вследствие этого и взаимоотношения людей и обществ между собой. Человек, словно река, вышел из своих берегов и оказался в опасности, что русло этой реки высохнет под палящими солнечными лучами и исчезнет с лица земли. Бесконечно прав Солженицын, когда говорит, что, «если мы сами не изменим свое отношению к нашему ненасытному «прогрессу», человечество, при любом пути развития, исчезнет в XXI веке — вследствие дегенерации и опустошенности, бесплодия и загрязненности планеты».
Предчувствие именно этой опасности пробуждает в наиболее дальновидных умах нашей эпохи интерес к более глубокой человеческой реальности. Этим можно объяснить и пробуждение интереса к исихазму как на Востоке, так и на Западе. Потому что исихазм — это постоянный призыв к нравственной революции и преображению, к возрастанию и возвышению человека вечно присуствующей Божественной бесконечностью. Призыв к раскрытию и обретению Царства Божия внутри нас.
Мы с вами являемся свидетелями одного удивительно интересного феномена: в наши дни пробуждается все больший интерес к так называемой мистике и вообще к мистическим явлениям. Это очевидный знак начала переориентации человеческих интересов. Ибо почти вся человеческая деятельность, на протяжении нескольких последних веков, в особенности деятельность человека европейско-американской цивилизации, была направлена на освоение космоса и материи, на освоение внешнего мира.
Такая односторонность явилась причиной отчуждения человека от его собственного внутреннего мира и привела к раздору между человеческим существом и его деятельностью: пространства внешнего мира как бы поглотили глубину человеческого существа. Но чем более человеческое существо мельчает, тем более мелким и узким становится для него мир. Это совершенно естественно: человек по природе своей глубже и шире космоса, в котором он существует, отсюда и рождается его жажда глубины и широты, которую не могут утолить глубины и просторы материальной действительности.
Свидетельством поисков этой глубины является интерес, пробудившийся за последние десятилетия в Церкви и вне ее, к духовному движению, получившему название «исихазм» или «паламизм». Это движение, особенно выразившееся в XIV веке и огранически связанное с личностью св. Григория Паламы (важно подчеркнуть, что Церковь посвятила ему вторую неделю Великого поста), долгое время оставалось в забвении, а иногда под влиянием западной литературы даже в презрении. Что же такое исихазм? Действительно ли это, как хотели показать некоторые, «нездоровый мистицизм» прошлого или нечто совсем иное?
Исихазм — сердце духовной жизни
Прежде посмотрим, что именно значит слово «исихиа». Буквально оно значит «покой, тишина, безмолвие». Между тем православные подвижники издавна придавали ему более глубокий смысл. Человек и мир, в котором он живет, характеризуют постоянное беспокойство и изменчивость. Поэтому человек жаждет и ищет покоя. Как мы знаем, море бывает спокойным в своих глубинах, а не на поверхности, подобно этому по опыту святых подвижников внутренний мир человека и всего творения следует искать в глубинах человека и творения и «по ту сторону» этих глубин. Исихиа и есть именно такой поиск внутреннего покоя, который «превосходит всякий ум». Это не просто спокойствие, обретение спокойного места жизни, но бытийное собирание человеческого существа и жития в свой центр («сердце»); и через это собирание в Боге и Богом, как единственным источником истинного покоя. Лучший перевод слова «исихиа» сделал о. Иустин Попович — «молитвенное безмолвие». Потому что такого собирания можно достичь только верой, покаянием, постом и молитвой. Оно предполагает огромное духовное напряжение и борьбу со страстями, в которых находится первоисточник человеческой рассеяности и разбитости. Когда пророк Моисей молчал, говорит св. Григорий Палама, объясняя этот покой, раздался глас Божий: Моисей, что ты вопиешь ко Мне? (Исх. 14, 15). Такое безмолвие слышнее слов, тишина, которая перерастает в глубинный вопль существа. Кто стяжал такое молитвенное безмолвие, говорит св. Иоанн Лествичник, тот познал глубину тайны.
«Исихиа» такого рода и исихазм вообще обычно связывается с упомянутым духовным святогорским движением XIV века. Но если мы более глубоко рассмотрим этот вопрос, то увидим, что он характерен для духовной жизни Православия в целом. Достаточно, например, заглянуть в «Древний Патерик», сборник изречений египетских старцев, чтобы убедиться, что исихазм не какое-то новое изобретение, что оно существует испокон веков и как образ жизни, и как путь спасения. Оно в действительности служение Марии у ног Иисусовых, всегда существовавшее в Церкви. Вот что читаем мы в Патерике. Когда старец Арсений спросил Господа, как ему спастись, он услышал голос: «Арсений, бегай (многословия), молчи, пребывай в уединении», этот призыв к старцу Арсению, по сути, призыв к внутреннему духовному деланию, без которого вся духовная жизнь словно дерево без плода.
Об исихазме говорят и Отцы древнехристианской Церкви. В V веке упоминается некий пустынник Иоанн из палестинского монастыря Святого Саввы, проводивший жизнь в молитвенном безмолвии. Об исихастах говорится и законе Юстиниана, упоминается в 41-м правиле Трулльского Собора. Великий подвижник VI века, преп. Иоанн Лествичник, 27-е Слово своей «Лествицы», оказавшей огромное влияние на духовную жизнь Востока и Запада, посвящает «Святому безмолвию души и тела» и «разнице и различению безмолвия». Исихия — идеал для него, так же как и для многих других до него. Он между тем понимает и опасность, которая кроется в ней. Поэтому он рекомендует большую осмотрительность и смирение, охраняющие подвижника от соблазна и впадения в гордость, в эту «всеобъемлющую смерть». Лествичник советует истинному искателю духовной жизни: «Непрестанное памятование об Иисусе пусть соединится с твоим дыханием и только тогда ты почувствуешь пользу молитвенного безмолвия». Здесь речь идет о постоянном любовном общении с Христом, целью которого является соединение с Богом и Его «святым наднебесным огнем», недостойных попаляющего, а чистых просвещающего (просветляющего) «в меру совершенства» (Слово 28).
Святой Григорий Нисский в толковании на Псалмы говорит, что Моисей провел сорок лет в уединении, пребывая в «молитвенном безмолвии», созерцая невидимое. По прп. Исааку Сирину, «исихия» — вершина совершенства и «мать покаяния». Он называет ее и «началом очищения». По тому же святителю, слово — орган сего мира; молитвенное безмолвие, требующее полного отречения от мира как от плотских желаний, похоти очес и гордости житейской, употребляется как орган безмолвия, в котором тайна будущего века.
Молитвенное безмолвие как постоянное хождение перед лицем Божиим органически связано с исполнением всех евангельский заповедей. Исполнение заповеди — это подготовка к более высокой ступени духовной жизни, потому тот, кто хотел бы молитвенного безмолвия, не освободившись, добродетельной жизнью, от духовных страстей и болезней, походит на человека, скачущего с корабля в открытое море в уверенности, что на одной доске он беспрепятственно достигнет берега (преп. Иоанн Лествичник).
Закон жизни, по св. Григорию Богослову, заключается в том, чтобы «вспоминать о Боге чаще, чем дышать». Только так можно придти к цели христианской жизни — к достижению соединения с Богом, причастию и созерцанию Бога. Эта главная идея исихастов всех времен, богословски утвержденная и узаконенная в Церкви, сначала в Ареопагитских списках (писаниях), а затем в сочинениях преп. Максима Исповедника, духовного предшественника святогорских исихастов, вместе с Евагрием, Исааком Сирином и особенно Симеоном Новым Богословом.
Задержимся на личности преп. Симеона. Для него, так же как и для святогорских исихастов (он жил в конце X — начале XI века), Бог есть свет, Который почивает в неизреченном свете. Поэтому тот, кто достигнет соединения с Богом, причастится Его вечному свету и сам станет светом. Это возможно только в вере и добродетели, а «исихиа», по его мнению, — совершеннейшая из них; другие же добродетели — путь, возводящий к ней. Тот, кто молитвенно безмолвствует, говорит святитель, должен, как блудница, держать, целовать и духовно обливать слезами ноги Иисусовы. Или как рабыня, глаза которой устремлены на руки госпожи, ловя любое движение, должен, не отводя глаз, смотреть на руки Господа Бога своего. Должен, подобно невесте, принадлежать Христу Богу, ложиться и вставать ради вечной жизни или как ученики Христовы на Горе Фавор, увидев славу Его и услышав голос Отца Се Сын Мой возлюбленный, пали ниц со словами хорошо нам здесь быть. Молитвенно безмолвствующий, как Моисей на вершине Синайской Горы, должен пребывать в уединении, уходить в облако, скрываясь от других. Если он будет так поступать, ему ясно откроется лицо Божие. И в созерцании Бога и созерцаемый Богом, слушая глас Его, откроется сначала ему, таинственным образом, тайна Царства Божия, а затем он даст закон и другим; просветится сам и просветит других светом знания; будет помилован сам и будет миловать других. Он ищет и находит, а когда найдет — раздаст тем, кто от него ищет, освобождается от пут зла, и освободившись сам, освободит других.
Неутолимые голод и жажда Бога и вечного Божественного света — вот главная движущая сила полного отречения от мира, которого хочет преп. Симеон. Здесь речь идет не о каком-то абстрактном философском или религиозном мистицизме, а об опытном, святотаинственном и святодобродетельном, реализме. Это жажда крещеной и светом Трисолнечного Божества просвещенной души общения с историческим Богочеловеком Христом через духовную брань и очищение.
Эта жажда не является свойством только монаха или пустынника, она в природе всех христиан, свидетельствует преп. Петр Дамаскин двумя столетиями раньше Симеона Богослова. «Это подвиг, — говорит он,- который необходим всем христианам, в той или иной мере. Без него невозможно обретение духовного знания и смиренномудрия; тем, которые ищут его, открываются сокровенные тайны Божественного Писания и всего творения». Без молитвенного безмолвия, — утверждает тот же святитель, — мы не можем очиститься, познать собственную немощь и бесовское лукавство; без него мы не в состоянии понять силу Божию и Промысл в Словах Божиих, которые читаем или поем.
Святогорское житие по Богу
Именно на такой жажде, устремлении и подвиге создавалась, росла, жила и живет Святая Гора Афонская. Святогорские подвижники с самого начала прильнули душой к исихазму. Святая Гора по самой своей природе была местом «исихии» и одновременно «очагом добродетели». То, что написано о первом святогорском отшельнике, преп. Петре Афонском, было и осталось евангельским правилом жизни всех его духовных последователей. Один из таких последователей, свт. Григорий Палама, сказал о нем, что он своей, полной воздержания жизнью, строгим пребыванием в молитвенном безмолвии «сердце свое превратил в божественную колесницу и второе небо, и для Бога более любезное пребывание, чем небо. В этом и состоит возращение ума к себе самому, собирание его, или, хотя и странно сказать, возращение к уму всех душевных сил и делание по Богу».
С помощью собирания всех душевных и духовных сил человек освобождается от страстного отношения к себе и к миру, сбрасывает «мерзкую личину» своей отчужденности от Бога и истинного света. Это путь собирания себя, рассеянного человеческого существа, путь стяжания истинного мира, глубины и богопознания, обожения, через причастие Божественной благодати и путь вечного совершенства и возрастания. Исихаст, отрекшись от всего, боголюбиво и боговозлюбленно стоит перед Ним, «глух и нем», побеждая законы материи, а душа его преображается Божественной благодатью, сообщая и телу «знаки» Божественной красоты.
Этот метод освоения внутреннего мира от святогорского очага был пересен и славянским народам. Великие русские святые — Антоний Печерский, Моисей Угрин, Нил Сорский, Серафим Саровский и другие саровские и оптинские Старцы прошлого столетия — были великими любителями и приверженцами исихии, молитвенного безмолвия.
Сербские исихасты
Первые известные сербские подвижники — преподобный Петр Кориншский, Иоаким Осоговский и другие — также принадлежат к движению исихастов, ибо пустынничество по природе своей имеет исихастский характер. И сам святой Савва, сын Святой Горы и отец Сербской духовной истории, всю жизнь был распят на кресте двуединой любви — любви к молитвенному уединению и любви к духовному просвещению своего народа. Он не только«дивился жизни, непрестанного молитвенного восхождения ума, от земного к Богу» святогорских подвижников, но и сам стремился к такому образу жизни всем своим существом. Об этом нам свидетельствуют не только Карейский пустынник и Студеницкая «пустынница», но вся его жизнь, его постоянное обращение к Святой Горе. Он с великим восторгом думает о «святой и сладкой пустыне», а особенно о колыбели восточного монашества — Палестине, Египте, Синае. Он оставался поклонником синайского понимания подвижничества. Дух исихазма пронизывает службы и жития сербских святых до XIV века. Так, за целое столетие до возникновения исихастских споров на Святой горе в службе к Святому Савве пелось в чистом исихастском духе: Усмирил еси страсти и многоразличные волнения божественным восхождением и нетленной чистотой, невечерним светом в успении просиял еси...
Без сомнения, того же духа был и Архиепископ Даниил II и многие другие значительные личности духовного прошлого Сербии, чей подвижнический путь пролегал через Хиландарский монастырь. И до сих пор еще до конца не исследовано влияние монахов-синаитов, которые основали целый ряд монастырей в Сербии и поселили тем самым в душе сербского народа дух синайской исихии. О том, что преп. Ромило Раваницкий был чистым исихастом, ясно свидетельствует его житие и тот факт, что его духовным наставником был великий молитвенный молчальник Григорий Синаит.
И в наши дни были выдающиеся личности, старавшиеся сохранить и продолжить по призванию Божию предание молитвенного безмолвия. Вспомним известного Старца Теоклита из Студеницкой пустыни, старца Симеона из монастыря Дайбабе и почти безвестную простую деревенскую женщину из села Врака близ Скадра, блаженную Стевку Джурджевич. Эта необыкновенная женщина после изгнания сербов из Албании (1933) жила в одном Косовском селе и последние свои дни провела в богадельне «Богдай» (скончалась как монахиня Стефанида в 1945 году от ранений, полученных от немцев), она оставила нам потрясающие по содержанию и духовной глубине «Исповеди» (они хранятся в рукописи).
Исихазм свт. Григория Паламы
Основным принципом исихазма было — прежде быть, а потом делать. Первое — корень и источник второго; второе немыслимо без первого, первое должно открываться и исполняться вторым. Человек должен встретить живого Бога, и только потом убежденно и верно исповедовать Его святую и неизреченную тайну. В этом сущность исихазма и свт. Григория Паламы. Он и исихасты XIV века не вносят ничего нового, речь идет лишь об оживлении и (мысленном) углублении того, что уже существовало в Церкви веками как опытная реальность и образ жития по Богу. То, что могло бы рассматриваться как новое в исихазме XIV века,- это богословско-догматическая углубленность и обоснование такого опыта Церкви. Святогорский исихазм и церковный опыт святого Предания вообще приобретают в лице свт. Григория Паламы своего богослова-«теоретика». Главным предметом святогорских споров, имевших далеко идущие последствия, была проблема возможности или невозможности реального Богообщения и способа этого общения. Калабрийский гуманист Варлаам вместе со своими приверженцами, находившимися под сильным влиянием греческой философии и западной аристотелевски-ориентированной схоластики, или отрицали возможность реального Богообщения или придавали ему символически-интеллектуальный характер. Бог, согласно их утверждениям, может быть познаваем только через природу (окружающий мир) и тварные символы, в которых Он открывается человеку. Святой Григорий сразу почувствовал, что здесь речь идет о подспудном вытеснении Бога из исторической действительности, и решительно восстал против такого искажения христианского видения отношений Бога и Его творения. Свою точку зрения он обосновывал библейским парадоксом: Священное Писание, с одной стороны, утверждает, что «Бога не видел никто и никогда» и никогда не сможет увидеть, но с другой стороны, свидетельствует, что «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Из этого святитель соткал свой богословский парадокс, основанный на Боговоплощении и тысячелетнем опыте Церкви: Бог по сущности недоступен, неизречен и неописуем, но Своими вечными Божественными силами и энергиями, Он Жизнь нашей жизни, Мудрость нашей мудрости, Упование нашего упования, Свет нашего света, Сердце нашего сердца; их посредством Он Творец мира, Промыслитель его и Животворитель. Бог, по опыту исихастов, если можно так выразиться, — сокровенно-отсутствующее присутствие. Как «присутствие», Он «Царство Божие» в нас, Он Фаворский Свет — слава лика Христова, которую узрели Апостолы на горе Фавор, реально присутствующая во всех тех, кто верой и добродетельной жизнью подготовил для нее место в своем сердце.
Это пребывание в нас Бога и нас в Боге, так же как и наше соединение в вечной Божественной славе и преображение в Божественном свете, относится ко всему психофизическому существованию человека. Оно предполагает и требует нашего телесного и духовного подвига. Смысл всего нашего труда в том, чтобы, насколько это возможно человеку, все свое существо собрать в молитвенный призыв (вопль), чтобы ежеминутно ходить перед лицем Бога живого. То, что явилось наибольшим вызовом для противников Паламы, отравленных платоновски-дуалистическим презрением к телу, и многих их поздних последователей, издевавшихся над «смотрением в пупок» ради созерцания Божественного света, — это именно то значение, которое святой Григорий придавал телу в духовной жизни. Святитель понимал, что после Воскресения Христова всякое человеческое тело, человеческая кость — святыня и храм Духа Святого. Как и все творение Божие, тело, как и душа, призвано быть храмом Божиим, и, чтобы достичь этого, необходимо постом, смирением, чистотой и собиранием своим развязать душе крылья, освободить ее для Божественной бесконечности.
Призыв к нравственной революции
Вот чем исихасты были и остаются — свидетелями возможности и необходимости для человека во все времена прежде всего и выше всего — освоения Божественной бесконечности, сокровенно-открытой в глубине каждого человеческого сердца, по ту сторону его; в «сердце» космоса и его последней тайны и по ту сторону этой тайны. Человек, осваивая пространства и миры вокруг себя, как будто забыл о множестве бескрайних миров внутри себя. Процветание внешнего прогресса нашей технократической цивилизации сопровождается все большим нравственным увяданием, бесчувствием. Неутолимая человеческая жажда освоения внешних просторов искалечила внутреннее в человеке и вследствие этого и взаимоотношения людей и обществ между собой. Человек, словно река, вышел из своих берегов и оказался в опасности, что русло этой реки высохнет под палящими солнечными лучами и исчезнет с лица земли. Бесконечно прав Солженицын, когда говорит, что, «если мы сами не изменим свое отношению к нашему ненасытному «прогрессу», человечество, при любом пути развития, исчезнет в XXI веке — вследствие дегенерации и опустошенности, бесплодия и загрязненности планеты».
Предчувствие именно этой опасности пробуждает в наиболее дальновидных умах нашей эпохи интерес к более глубокой человеческой реальности. Этим можно объяснить и пробуждение интереса к исихазму как на Востоке, так и на Западе. Потому что исихазм — это постоянный призыв к нравственной революции и преображению, к возрастанию и возвышению человека вечно присуствующей Божественной бесконечностью. Призыв к раскрытию и обретению Царства Божия внутри нас.