Перед постригом (из дневника монаха)

Душа скорбит и болит. Казалось бы, нет для того причин. Год тому назад, когда еще ехал в монастырь, имел намерение постричься. Владыка, по моем испытании, охотно согласился, все препятствия устранены, дело, в общем, идет, даже лучше, чем можно было ожидать. Отчего же такое безпокойство, как будто каждое биение сердца отсчитывает минуты оставшейся на земле жизни, как будто перед тобой отверстая могила? 

Стараюсь себя всячески уверить, что разрыв с миром это же ведь не смерть, а начало жизни новой, обновление. А сердце так упало, когда я услышал о назначении самого дня пострижения. Брат И. пробовал меня ободрить. "Вы не скорбите уже очень», - говорил он, "шаг действительно предстоит решительный и бесповоротный; все, что в мире дорого Вам, будет также существовать, как и прежде, но Вам уже надо обратить свое сердце в другую сторону". А я разве не знаю, что этот мир нахален, груб, братоубийствен, полон насилия разных видов, не стоит жалости, но ведь в нем я жил, с ним сжилось все мое существо, там прошло лучшее время моей жизни, когда я был молод и полон надежд, там у меня братья, сестры, там крепкие дружественные связи, словом, я же его любил и не могу сразу оторваться от него и разом выбросить из своего сердца... 

"А Христос-то, обливающийся кровью, изнемогающий, одинокий на кресте, и нет около Него сострадающих... Полюби Его всеми силами души, понеси Его крест, познай сладость за Него страданий и что тогда будут значить утехи мира?". 

Люблю Господа паче, но на сердце тяжело и скорбно, жуткое предчувствие чего-то чрезвычайно важного, самого первого в жизни охватывает все мое внутреннее существо. Что такое постриг? Постриг в сущности ведь смерть человека для мира, лежащего во зле, смерть человека ветхого, но смерть всегда скорбна, хотя бы растворялась надеждами на воскресение и обновление. По аналогии мысль перебежала на неизбежность смерти физической. Если в конце концов все-таки придется умирать, так не лучше ли умирать, не принимая пострига, не давая обетов, быть может тогда меньше будет ответственности перед Вечным Судией; как знать еще, верен ли окажешься данным обетам и в точности ли их исполнишь, потребуется ведь нечто так сказал "сверхдолжное", необязательное для мирских или, по крайней мере, все уже в расширенном масштабе. И начинаешь в уме перебирать всю жизнь свою, чтобы ответить себе: можешь быть верен или нет? 

Сказать ли о детстве. Но детство прошло как волшебная сказка.

Припомни как в детстве ты свои слезы
Ронял в восхищении пред Вечным Творцом!
Припомни прекрасные детские грезы,
Когда перед Господом падал лицом.

Вот многолетняя школьная жизнь со всеми невзгодами и утехами. Как будто бы верен, т.е. делал, что требовалось по части учебной, учил уроки, писал сочинения, правда, всегда почти небрежно, похулив и тему и руководства, но все же переводили из класса в класс и дали закончить полный курс учения. Но в тоже время и в большой мере - неверен, если взять воспитательную сторону. Чего только не было, каких уклонений, какой измены долгу ученика и юноши христианина. Театры, бульвары и целые вереницы поступков безрассудных и нелепых заслоняли все больше и больше Бога. Он, Которого я так близко и ясно представлял в детские годы, теперь являлся, будто в тумане, по мере того как я, блудный сын, уходил от него в страну далече. 

Кажется надо уже поставить вопрос не о том, оставался ли верен нравственным требованиям, а осталось ли что-нибудь такое, чтобы можно было нарушить и оно оказалось вдруг ненарушенным; при всяком новом соблазне не являлись ли откуда-то новый силы, новая энергия, чтобы прибавить и этот грех к прежним. 

В годы казенной службы и духовно-учебного ремесла, по выходе из школы, та же погоня за показной стороной дела, внимательное отношение к букве требований устава, программы, начальства, при полном небрежении нравственных запросов своей духовной природы, товариществ, сходбища, вино, карты. Чем дальше и глубже погружался своею мыслью в воспоминание, своей жизни, тем чернее мрак сгущался в душе моей, тем сильнее скорбь охватывала сердце... Кое убо не содеях зло? Кий грех не сотворих? Кое зло не вобразих в душе моей? Воистину, многие множества моих прегрешений! 

"Пустое, оставь", - шептал протестующий голос искушения, - "краски сгущены и неправильное построение мыслей". 

"Нет ни нравственного безобразия, ни сети грехов, что соткало твое болезненное воображение... Ты знаешь, нет следствия без причины и с этой точки зрения смотри на жизнь свою, прими во внимание источник и обстановку тех поступков, что ты считаешь грехами... Допустим, тебе нельзя жаловаться ни на семью, ни на товарищей, но корень всего зла жизни не лежит ли в твоем странном слабоволии, в постоянных компромиссах из-за желания не обижать других, пожалуй даже, непротивлением поддерживать добрые отношения. 

Чего ты ищешь в монашестве? отсечения своей воли? но может быть оно тебя и сгубило? Ты был равно хорош с добрыми и злыми, добродетельными и порочными, трезвыми и пьяными и склонял ухо к совету каждого. С молящимися молился, с богохульниками кощунствовал. Закон непреложной причинности управляет миром, нет свободы..." 

"Так чего же хочешь, к чему этот суровый себе приговор? Ты столько же виноват, сколько машина, пущенная в ход мастером, которая не может отвечать за достоинства и недостатки своей работы. Переделать себя теперь трудно, жить тяжело, нельзя, ну значит и..." 

Отойди, сатана! Где же тут последовательность вывода? 

Как можно при слабоволии, ставшем хроническим недугом требовать твердости духа, героизма, хотя и дурного тона, как это согласовать с положением, что следствие есть только то, что дано в причине. Ясно, что все это ложь, что рекомендуется чужой аршин, чужая мерка...
Если слабоволие есть гибель жизни, то надо уврачевать первое, надо укрепить самую волю постепенным путем разумных упражнений, что возможно при непременном условии опытного, надежного, благожелательного руководства... 

А монашество и есть такая школа, где вырабатываются удивительные по цельности и твердости характеры... Разве отцы святые - Антоний Великий, Антоний и Феодосий Печерские, Ефрем Сирин, Мартиниан, Шио Мгвинский и множество других не были адамантами воли?.. 

Мало того, что они закалили свою волю, но и оставили нам опыт и руководства, как это сделать, указуя людям слабым путь восхождения по летвице добродетелей непременно в условиях монашеской жизни, по крайней мере, до периода возмужалости в духовной жизни. "С преподобными преподобен будеши, с нечестивыми развратишься". 

Да и причем здесь доказательства и рассуждения за и против?
Все это борение ума - сор головной, беспорядочное блуждание мыслей, важно то, зовет ли к Себе Отец, ибо никто не может приити ко Христу, если Отец его не привлечет. Прислушайся лучше к душе своей. Бедная душа страждет, ибо в ней все лучшее, чем она должна жить, потоптано, оплевано и, наконец вырвано, она недугует, потому что искалечены в ней христианские основы, она страстно алчет богообщения, ищет подвига, стремится к небу... 

Очень уж мы грубы, материальны, очень привыкли к подсчетам и выводам, а есть же ведь иной мир, совсем не похожий на этот, неведомой многим из нас, недоступной нашим чувствам области. Не приходит ли душа в волнение и трепет необъяснимый при близости веяния этого мира, не ощущает ли отчасти их, не живет ли ими? Хотелось бы хоть чуточку приподнять покров таинственного духовного мира... Сколь блаженны те, кто по богатству своей духовной жизни прозирают через ткань действительности и материальности здешней жизни! 

"О, раб лукавый и прелюбодейный, знамения ищешь?" - слышится голос "мысленного волка". Знамения? недостаточно, чтобы были знамения, распятый и погребенный Христос восстал и явился многим, все-таки фарисеи и книжники не поверили, надо что-то другое, иметь неодебелевшее сердце, надо иметь способность к распознаванию духовного мира, а иначе вся эта область чудных и божественных явлений и дел не будет постигнута и не даст отрады. 

Я недвоящийся человек, и у меня есть вера в мир, где бессильны наши законы, где царствует самобытная Правда и вечная Радость и теперь уже кажется ни что - ни меч, ни огонь не могли бы меня разуверить в противном. 

Дивно хороши и приукрашены чертоги на небе, светлы, как солнце, венцами добрых дел сияют подвижники - пророки, апостолы, мученики, преподобные, там Дева Пресвятая, там Царь царей, там радость и блаженство, о них же несть лет и глаголати. 

Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Видишь ли эти чертоги, где найдешь одежды брачные, како отвещаеши бессмертному Судии за окаянное житие свое, како внидеши недостойная во светлости святых?
Ведь совсем ты обнищала, нет у тебя ни венцов, ни покровов, ни исповедничества, ни мученичества за Христа, ни дел оправдывающих, ни любви всеискупляющей, никаких заслуг, отверзающих тебе двери чертогов...?! 

И глядит душа на себя и видит оною черноту, свое окаянство, трепещет, распаляется желанием очищения и искупления, смущается, но слышит ободряющий голос: "Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы: возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене... Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть".

Скорее послушать голос Спасителя, взять крест Его и понести... Но как исполнить? Обычно слова о несении ига прилагаются к монахам и будут читаться при пострижении... Будто бы нельзя нести этот крест в миру? 

Возможно конечно спастись в миру, но не мне. Трость я ветром колеблемая, где устоять при соблазнах, со всех сторон окружающих человека в миру, как возможно сосредоточиться на душе своей, уйти в созерцание жизни своей души на людях, как возможно поставить молитву выше всего и прежде всего... Не сочтут ли люди теплохладные в вере за оригинальничание в лучшем случае, за сумасбродство в худшем? 

Возможно ли огню гореть в воде, возможно ли сокрушение о грехах среди мирских удовольствий? (св. Златоуста о покаян.). Есть правда, целый класс так называемых Христа ради юродивых, которые уходят из монастырей, всю жизнь проводят в миру и спасаются, но это люди какие-то особенные, ходят по свету босиком и зиму и лето не снимают убогого одеяния. 

Не отказано будет в спасении вероятно и людям живущим по-божьи и в миру, и людям верующим детской простой верой и всю-то жизнь свою проводящим в каторжном труде из за куска насущного хлеба. Не отказано будет и им. 

Но я весь изломан, искалечен в духовном смысле, мне нужны подпорки, мне нужно руководство, мне нужна помощь, искусственная обстановка, где бы на меня не дул ветер искушения и соблазна, где бы мог быть в безопасности, как в теплице, от всех вредных внешних влияний. 

"Ну хорошо, уйдешь от мира ты, запрешься в келье ради молитвы и подвига, получишь соответствующую обстановку или нужную тебе среду и руководство, покак ты можешь уйти от самого себя, от постоянного самообличения и внутренней борьбы?"... Не от борьбы ухожу я, а к борьбе стремлюсь, но к борьбе победоносной духа над плотью. На то и обитель святая. В монастыре ничто и никто не помешает мне сосредоточиться на внутренней своей жизни, проанализировать, разобраться во всех особенностях своего душевного склада, молитвенного дара сподобиться, внимать советам мудрых старцев и начать борьбу последнюю со своими ветхими страстями. Не смог успешно в миру бороться со страстями, так, уповаю, здесь смогу очистить сердце и приготовить из него жилище Духа. По крайней мере, здесь все, что нужно, для борьбы успешной. Здесь полная возможность сосредоточиться на своем внутреннем мире, на созидании дела своего спасения, на очищении сердца от помыслов греховных, на погружении в глубокое раскаяние о прежней жизни, на врачевании язв прегрешений, здесь все споспешествует очищению в себе "образа неизреченной славы Господней". И прежнее оставить все. Привычку жизни сытой и греховной, служение похоти очес, похоти плоти и житейской гордыни? Все отложить... 

"И будешь черствый эгоист, занятый лишь спасением своей души?" - шептал голос. - Во-первых, душа человеческая - жемчужина: что пользы, если человек весь мир приобрящет, а душу же свою отщетит, это раз, а во-вторых, для воспитания в себе истинно-монашеского духа необходимо нужны уединение, самоуглубление, дар молитвенный, затвор, на первое время даже суровый аскетический образ жизни, в-третьих, я желал бы пойти в монашестве путем средним, царским путем. Не в том, разумеется, смысле, в каком некоторые благодушные монахи называют путем средним нежелание расстаться с мирскими утехами, то не путь средний, а смоляное русло, коим проталкиваются чернецы в геенну огненную. 

Путь царский - это золотая середина между суровостью аскетизма, полезного для самого себя только и служением обществу по мере своих сил и уменья. 

Пусть остаются действенными всегда идеалы пустыннического жития, сурового воздержания и непрестанной молитвы, но духовное возрастание не должно оставаться бесплодным для дела перерождения мира по Христу. 

Изумительны подвиги Фиваидских отшельников, но и достоподражательны явления подвижников на шумных улицах городов во время общественных несчастий и гонений, драгоценны советы и духовные врачевания старчества, как напр., Амвросия Оптинского, Серафима Саровского и других. Живущие вне мира, по мнению Григория Богослова, гораздо благоустроеннее и безмолвным умом взирают к Богу, но они полезны только себе, любовь их заключена в тесный круг, а жизнь их необычайна и сурова. А люди, которым нравится деятельная жизнь, полезны в обществе, но бесполезны себе и их возмущают бедствия; отчего мягкий нрав их приходит в волнение. Значит, истинное назначение монаха, идти путем средним, между отрешившимися и живущими в обществе, заняв у одних собранность ума, а у других - старание быть полезным для общества... 

Нет слов, задача предстоит трудная, но разве благодать даруемая при пострижении не поможет понести иго Христово? Ведь о тебе молится вся Церковь, за тебя просит "очистить мудрование от плотских похотей, дать незабытно поминать уготованная благая любящим Господа и распеншим себе жизнью сему царствию ради Твоего, отложить ветхого человека и облещися в нового по Бозе созданного"... Верую, что молитвы Церкви не тщетны. В ознаменование преображения внутреннего человека преображает тебя и внешне, облекая тебя одеждами воина Христова...

Да, все это истина святая, но как только представишь себе, что предстоит пережить полные тайной силы моменты пострижения, жутко становится на сердце... и страшно, страшно... Ведь каждая алчба души твоей будет отмечена при постриге и клятвенно заверена... Желаешь нестяжания и вот - пойдешь ты по храму, где привык бывать в праздничной одежде, в толпе людей нарядных, пойдешь во власянице, "хитоне вольной нищеты, всяких бед и теснот претерпения", на подобие женской сорочки, как ходили и ходят теперь юродивые и люди Божии, Даже не сам, а повлечет тебя дружина святая монахов...Алкал ты послушания, хочешь отдать волю и саму жизнь Богу, и падешь там ниц, распрострешься пред алтарем... Постригут твои власы в отрезание воли и наденут клобук в знак того, что чужая воля будет управлять тобой. Желал ты понести иго Христово - возложат на грудь твою, где бьется сердце, крест с изображением Распятого за тебя и параман, всегда напоминающий тебе и утро, и вечер о Христе и язвах Его... Желал ты обуздать своенравную волю свою, - опеленают тебя крестообразно концами парамана в обуздание и связание всех твоих похотей.. Желал смерти для мира и брони правды - наденут мантию, как саван смертный в знак постоянного памятования о гробе, наденут босовики - сандалии в знак готовности к подвигу и дадут даже в руки "вервицу", как меч духовный, крест, как щит веры и свещу в ознаменование долга твоего быть светом мира. И вот ты мертв для радостей грешных мира, но завербован и готов на брань, как воин Христов! 

В таком всеоружии можно бороться в рядах дружины святой, можно надеяться на победу и алчбу души своей удовлетворить вполне и по мере возрастания в жизни благодатной по силе Христовой принести свою долю труда в перерождении мира по Христу и во Христе. Но не поздно ли, душа моя, пришла ты к этому желанию? Не сгоришь ли вместо того, чтобы согреться этим огнем благодатным, не ослепит ли тебя свет этот вместо того, чтобы просветить?... Упование свое возлагаю на то, что зовет меня любовь бесконечная, любовь Божественная, отверзающая двери разбойнику, милующая блудницу, награждающая пришедшего в единонадесятый час.... Не разбейся, бедное сердце, когда распрострешься ниц ты, обнищавшее, пред благостью раскрытых пред тобой Отеческих объятий. Не презри, Отче, не презри, согреших на небо и пред Тобою! 

Почаевский монах Алексий
(Журнал «Русский инок» № 14 июль 1911 г., Джорданвилль, США)